Володя перевернулся на спину, посмотрел в небо, а Юрка наблюдал, как слабый свет тонким серебристым росчерком лёг на его профиль. Юрка пододвинулся ближе. Володя не шелохнулся, только вздохнул тяжело. Потом Юрка приблизился ещё и ещё и прижался к его боку вплотную. Хотел попросить разрешения обнять, но тут же сам себя отругал — к чёрту всё это! Только наступит завтра, он пожалеет, что не обнял, и будет слишком поздно. К чёрту стеснение и стыд!
Юрка положил голову Володе на плечо, а руку — на грудь, неуверенно сжал и разжал пальцы. Володя вздрогнул.
— Юра, ты слишком близко.
— Близко к чему?
— Ко мне, — он накрыл рукой Юркину кисть, будто хотел убрать, но передумал и сжал. — Мне очень нравится, когда ты так… У нас был почти целый месяц, а мы ничего не успели. Даже не полежали вот так вместе.
— Да ты бы всё равно не разрешил. Но у нас ещё осталось сегодня.
Володя чуть повернул голову и зарылся носом в его волосы. Вдохнул запах. Отпустил руку, провёл пальцами по шее, за ухом. Юрка задохнулся от удовольствия. А Володя хмыкнул и прошептал:
— Как же тебе ласки хочется. Ты будто наэлектризованный: только тронешь — искры летят. — Он вздохнул и признался: — Я ведь так же…
Юрке тоже хотелось коснуться его. И пусть он знал, что Володя тут же начнёт сопротивляться, он всё равно решительно приподнял край его рубашки и дрожащими пальцами дотронулся до живота. Володя дёрнулся, закусил губу.
— Не надо, Юр… — вяло запротестовал, но не стал убирать его руку.
Кожа у Володи была гладкая и тёплая. Юрка внутренне трепетал, аккуратно поглаживая её самыми кончиками пальцев.
— Ты будто меня боишься, — ухмыльнулся он.
Володя покачал головой:
— Я себя боюсь. Ты был неправ, когда сказал, что я не могу перебороть свой страх и измениться. На самом деле мне очень сложно сдерживать себя, чтобы не делать тех вещей, которые… о которых потом пожалею.
— И почему ты так уверен, что обязательно о них пожалеешь?
— Потому что они причинят тебе вред.
— Снова-здорово! Опять заладил, да? — Юрка сел и возмущённо, глядя на него сверху вниз, сказал: — Нам остался час побыть вместе, а ты всё думаешь о том, что можешь сделать мне плохо. А мне и без этого плохо! Мне кажется, что ещё чуть-чуть — и я всё потеряю: тебя, себя… — Он перевёл дыхание. — Володя, хотя бы здесь, хотя бы сегодня будь таким, каким тебе хочется. Для меня. Я хочу запомнить тебя — особенного, лучшего, первого. И хочу стать для тебя таким же!
Володя оторопело уставился на него, чуть приоткрыл рот. Приподнялся на локтях, тоже сел.
— Юр… чка… кхм… — он прокашлялся. — Какой я испорченный, совсем не о том дум…
— Да о том, чтоб тебя! О том! — перебил его Юрка. — Володя, я слишком многое оставил в «Ласточке»…
— Я поним…
— Но я хочу оставить здесь всё!
Володя уставился в землю, но после минутного молчания перевёл на него испытующий взгляд:
— Юр, это ведь навсегда. Нельзя будет ни забыть, ни отменить.
— Зачем отменять? Зачем забывать? Чего бояться? Об этом ведь никто не узнает. Только ты и я будем знать: у нас было всё и по-настоящему. Чтобы и через двадцать лет быть уверенным, что всё это — настоящее.
— Ещё одна общая тайна?
— Не ещё одна, а единственная. Большая и важная.
Володя молчал с минуту: внимательно разглядывал Юркино лицо и глаза, будто пытался найти в них сомнение. Но Юрка смотрел упрямо и решительно.
— Ты точно уверен, Юра? Я… Мне… Послушай, ты в любой момент можешь сказать мне остановиться, и я перестану.
— Ладно.
— Не «ладно», а обещай, что, если хотя бы на секунду засомневаешься, скажешь мне.
— Обещаю.
— Закрой глаза.
Юрка послушно закрыл. Притих в ожидании, что Володя сейчас притронется к нему, но тот, наоборот, отпрянул. Послышалась возня. Юрка, боясь подорвать Володину решимость, добытую таким трудом, замер, едва дыша. Володя приблизился, слабо сжал его руку и нежно, едва коснувшись губами, поцеловал в шею. Опять стало щекотно.
— Будет больно? — вдруг вырвалось у Юрки.
Володя хмыкнул.
— Тебе — нет. Я же говорил, что ни за что не стану тебя унижать.
— Унижать?! — рассердился Юрка. — Да как ты можешь говорить такое? Я люблю тебя, я на все готов! Да я тебя всего, с ног до головы, зацелую!
Володя засмеялся.
— Не хочешь? — Юрка растерялся, он всё ещё не спешил открывать глаза и лишь угадывал его реакцию. — Тогда что-нибудь другое сделаю. Всё что угодно сделаю, только… не знаю, как… Ты скажешь?
— Милый мой Юрочка, — в его голосе послышалась улыбка. Володя погладил его по щеке и поцеловал в нос. — Давай таким страстным будет наш следующий раз? А пока просто сядь. И помоги мне немножко.
Володя снова закопошился в рюкзаке, а закончив, вернулся к нему и прошептал:
— Можно снова тебя поцеловать?
— Не нужно спрашивать разрешения, Володь.
— И правда…
Он ткнулся в Юркины губы своими, и в этот раз поцелуй был не таким нежно-долгим, как несколько минут назад, а настойчивым, быстрым.
Володя оказался совсем близко и не отталкивал, а наоборот — прижимался. Юрка неуклюже обнял его. Получилось так, что задрал рубашку на спине, но не стал одёргивать, а смело повёл ладонью по лопаткам. Володя был горячим. Уткнувшись носом в ямочку над его ключицей, Юрка с упоением вдыхал любимый запах. Осмелился вытянуть губы и поцеловать неприкрытый кусочек кожи где-то у ярёмной впадины. Володя от этого вздрогнул, прерывисто выдохнул, и Юрка почувствовал, как он зарывается пальцами в его волосы.
— Володь, постой, — Юрка открыл глаза и посмотрел на него снизу вверх. Протянул руку и без разрешения снял с него очки, положил их на траву рядом с пледом. Володя забавно сощурился. — Без них ты кажешься таким беззащитным…
— Нет, перед тобой. — Он снова поцеловал его и выключил фонарик.
А через несколько минут Юрка забыл, кто он такой и где находится. Он не мог понять, что ощущает. Было одновременно и приятно, и странно, совершенно непривычно и ни на что не похоже. Он помнил, что может сказать «стоп», но молчал. Не хотел останавливать, да и сил говорить не было.
Володя целовал его — Юрке было жарко, но в то же время голые ступни и лодыжки покрывались колючими мурашками от ползущего с реки холода.
Его бросало то вверх, то вниз. Как легко получалось с Володей взлетать на такие высоты, где нет кислорода и кружится голова. И так же легко было с ним падать на раскалённый песок или в кипящую воду и тонуть в ней. Юрку сдавливало, душило и тут же отпускало, казалось, вот-вот разорвёт на части. Сердце стучало в висках так громко, что ничего, кроме него, не было слышно. А Юра хотел услышать Володино дыхание, хотел узнать — ему так же странно? Одновременно и сладко, и душно, и горячо? И что ему, Юрке, можно делать? И что нужно? Хотелось двигаться, но он боялся всё испортить, сделать что-нибудь не так. Осмелился обхватить Володины колени, прижаться максимально близко. А потом совсем потерялся в собственных ощущениях, забыл, как дышать, оглох от стука сердца. Когда ощущения стали невыносимыми, пылко зашептал:
— Стой, стой, — видимо, до того тихо, что Володя не услышал.
Но вдруг отпустило. Юрка понял, что зря просил его остановиться.
Володя расслабился, а он обнял его и прижался лбом к плечу, прислушиваясь к шумному, тяжёлому дыханию. Володя хотел отпрянуть, но Юрка обнял ещё крепче:
— Не уходи. Давай ещё чуточку так посидим?
Володя послушался. Прижался всё ещё очень горячим телом, чмокнул в мочку уха — Юрке опять стало щекотно, но приятно.
Недолго просидев так, неподвижно и молча, они начали замерзать. Володя отодвинулся и отвернулся. Хоть и было темно и толком ничего не разглядеть, Юрке всё равно стало неловко. Щёки горели, он, наверное, был весь пунцовый со стыда.
Володя брезгливо одёрнул рубашку.
— Всё нормально? — дрожащим голосом спросил Юрка.
— Запачкался вот, — Володя обернулся.
Бледный лунный свет пробился сквозь узкие ёлочки листьев и упал на его лицо. Необыкновенно милый, изнеженный и смущённый, он тёр рубашку и улыбался, на его щеках играл румянец.
