Ознакомительная версия.
Что касается первой и последней фраз, на которых я раньше спотыкалась — «да святится имя твое, да придет царствие твое…» и «ибо твое есть царствие и сила и слава вовеки…» — то они мне кажутся некими формулами, кнопочками… щелк — подключился, щелк — выключился. Причем даже не просто «щелк», а через быстрое упоминание, обозначение самого главного, на чем зиждется всё остальное. А именно:
кто есть Создатель;
не все получилось, как он хотел, а надо бы;
зависит от меня самой — насколько мне будет плохо или легко, насколько меня будут уважать или презирать, не прощенные мной, рожденные мной, любимые мной…
— А ты поверь — станет проще.
— А ты — объясни мне — почему, как, откуда?..
— А ты не спрашивай!..
Вот и поговорили. Все те же персонажи — христианка с отличницей учебы и комсомолкой в моей душе.
Странно, почему мне Нелька не сказала этого раньше. Когда я отвозила к ней Варю, отправляясь в роддом, она между прочим сообщила:
— Звонила Ольга, я забыла тебе сказать. Искала вас. Она позвонила твоей маме, Лиля дала мой телефон — сама не знала, что той сказать. Я с ней сначала разговаривать не стала, но она еще позвонила…
— Да? — Мне было совсем не до Ольги, я чувствовала, что Максим вот-вот собирается родиться, надо добраться до роддома хотя бы в начале схваток.
— Ну да… Пришлось поговорить с ней. И она мне рассказала, что видела в театре твоего мужа, он познакомил ее со своей мамой и дочерью. Ну, в общем я ей твой телефон красногорский все равно не дала. Правильно?
— Какой дочерью? — спросила я, прислушиваясь к себе — мне казалось, что вот-вот начнут отходить воды, такое странное ощущение было где-то внизу живота и резко заломило поясницу.
— К нему дочь приехала из Канады. Верней, не к нему, она просто приехала, кажется, учиться здесь будет… в академии какой-то… Сейчас же все институты стали академиями…
— У него, что, такая большая дочь? — машинально спросила я. — Подожди, ты сказала — дочь? А когда… когда она приехала?
Нелька не подозревала, из-за чего мы покинули просторы пятикомнатной квартиры. Она, как и все, думала, что дело опять — как всю мою жизнь — в Виноградове № 1. Я ее не разубеждала, пусть лучше так думает, чем жалеет, что мне все изменяют с молоденькими и упругими.
— Не знаю… А что? — Нелька с любопытством посмотрела на меня.
— Нет, ничего. А когда Ольга звонила?
— Ленусь, я не помню, давно уже, я так зачухалась со своими… Прости, что не сказала, но я знаю, что ты к ней так осторожно относишься… Я помню, как она на свадьбе тост сказала, она мне такой странной показалась… И с шубой этой выступила некстати… Ты будешь носить шубу? Ой, то есть шуба там осталась, да?
Я даже засмеялась:
— Уж точно до шубы теперь!
Я расцеловала Варьку, попросила Нелю не кормить ее насильно — сколько съест, столько и съест, и не укладывать ее спать рано — она будет только маяться. Потом я села в такси, поехала в роддом и ночью родила Максима.
Утром мне принесли его, туго запеленатого, красивого, с волосиками и бровками. Я пыталась понять — мои у него брови или Сашины, и вытерла пальцами волосы, густо намазанные детским маслом. Он ткнулся в мою грудь, в которой пока ничего не было, кроме нескольких капель молозива, предвестника молока, и уснул. А я взяла телефон и позвонила Виноградову. Виноградову Толе.
Где-то на пятом часу схваток — всего я рожала семь с половиной часов, — когда на несколько минут отпустила разрывающая, нечеловеческая боль, я отчетливо поняла, почему Толя был тогда так счастлив, почему девушка была такой высокой и не по-нашему холеной и свободной. Ни массажи, ни бронированные машины, ни вереница кавалеров, ни коллекция шуб в шкафу, ни даже мелькание на обложках «Отдохни!» и «TV-парка» не дадут подобного эффекта — такого спокойного, сияющего взгляда, как дает ежедневное созерцание водопадов, тысячелетних секвой и благополучных, неторопливых соседей, прогуливающихся под ручку в аллее из золотисто-красных кленов в окружении троих маленьких детей и в ожидании четвертого.
— Да?
Я услышала Толин голос и несколько мгновений прислушивалась к себе. Да, точно. Все правильно. Я поступаю правильно.
— Да?.. — повторил он, как мне показалось, чуть растерянно.
— Ты приедешь ко мне в роддом?
Он секунду, ровно секунду молчал.
— Да. Куда?
Я назвала адрес.
— Я буду через полчаса.
— Утром тебя не пустят.
— Хорошо.
Он приехал сразу, и его пустили, дали белый халат. Мы разговаривали через дверь — из-за того, что в городе начался грипп.
Я сунула медсестре в детской палате сто рублей, взяла с ее разрешения Максима, завернутого в казенное белье, сама потуже затянула на синем байковом халате поясок и подошла к стеклянной двери.
— Мальчик Максим, четыре триста, очень большой.
— На меня похож, — сказал Толя и засмеялся, глядя на меня.
— Да. А зачем ей здесь учиться?
Он перестал смеяться и внимательно посмотрел на меня. Ему хватило нескольких секунд, чтобы все понять.
— Она в МГУ поступила, на русскую филологию. Но она будет и там, и здесь учиться.
— Я тебя с ней видела и не поняла.
Он еще несколько мгновений внимательно смотрел мне в глаза.
— Ясно. А рост?
— Она — как ты, кажется…
Толя улыбнулся, показал глазами на малыша.
— Максим… Он очень большой, да? Как я?
— Да. Пятьдесят четыре сантиметра.
— У тебя есть молоко?
— Еще рано. Будет.
— Я тебя люблю, Лёка.
Я поправила:
— Ленуля.
— И Ленулю тоже люблю. И дерзкую свободную Елену Воскобойникову. Все дело в том, что ты фамилию не сменила. Как я сразу не понял…
Я смотрела на него, и мне хотелось, чтобы он взял меня на руки, вместе с Максимом.
— Я, между прочим, на Беговую вернулся, в старую квартиру.
— А там… на бульваре… кто живет? Дочь?
— В нашей с тобой квартире? Почему… Мариша у моей мамы, скоро опять уедет, слушать лекции в Торонто и сдавать что-то, ей так разрешили. Она очень деятельная и талантливая. А в нашей квартире… ну разве что призраки. Нас там затопили, кстати. Соседи сверху сделали сауну в одной из ванных комнат, и прорвало трубы.
— Ты отремонтировал?
— Отремонтировал. Ты очень красивая.
— Спасибо.
Я увидела в стеклянной двери, как блеснули глаза на моем уставшем лице.
— Куда ты поедешь после роддома? И где Варя?
— Варя у Нельки.
— О, господи… — Толя покачал головой. — Я надеюсь, ты… гм… первому мужу не звонила?
Это можно было спросить и по-другому: «Ты больше за химерами не гоняешься, Лена, мать двоих детей?»
— Нет.
— Я приду вечером. Тебе что-нибудь принести? Вот, возьми, кстати, если это можно… — он показал на огромный букет тюльпанов, лежащий сзади него.
Тюльпаны — осенью…
— Спасибо, но в палату нельзя, в коридор можно. Толя…
— Да?
— Поесть мне принеси, пожалуйста.
— Поесть? — он растерялся.
— Да. Побольше.
— А… чего тебе принести?
Я подумала. Представила себе огромный бутерброд со свежим сливочным маслом, с мягким сыром и зеленое яблоко, и кусочек розовой шейки…
— Всего.
— А… Слушай, я не знал… Мне на работу надо… ты доживешь до вечера?
— Нет. Я у соседки съем что-нибудь, ей много принесли. Вечером привези еды.
— Покажи мне его еще раз, пожалуйста.
Я показала изумительно красивого Максима.
— Тебе нравится имя? — спросила я.
— Мне нравится… — Он сделал неопределенное движение руками, как будто обхватывая что-то большое вокруг себя. — Мне нравится всё, с тех пор, как ты мне утром позвонила.
Я посмотрела в окно в конце коридора. Редкой гадостности день — темно, моросит, ветер…
— И лужи, и слякоть?
Он улыбнулся:
— Да.
* * *
Осень невероятно затянулась в этом году. В конце ноября еще не падал снег, было сухо, солнечно. Я гуляла с коляской на бульваре около нашего нового дома. Варя каталась на качелях неподалеку. Я увидела, как она вдруг спрыгнула с качелей на лету и побежала ко мне:
— Мама, смотри, там папа идет!
— Не придумывай!..
— Правда, вон в сером пальто, коротком…
Да, действительно. Глазастая Варька углядела Александра Виноградова на очень приличном расстоянии. На таком расстоянии только я бы его узнала, и то раньше.
— Повернем обратно? — я спросила и сама поняла, что спросила непедагогично. Варя укоризненно посмотрела на меня. — Хорошо, пойдем вперед. Только не беги, иди спокойно рядом со мной.
Варя засмеялась, видимо, оттого, что нервничала.
Александр Виноградов наверняка видел нас давно. Потому что шел медленно, не отрываясь, глядя на нашу компанию.
Благостно спящий в красивой клетчатой коляске Максим Виноградов, распустивший во сне губы в прекрасную беззубую полуулыбку, строгая и великолепная Варвара Виноградова, гордо расправившая и без того прямую спинку. И я, счастливая от ощущения полноты мироздания и от сознания своего полного превосходства над Александром Виноградовым, который не видел и уже никогда не увидит, как долгожданный маленький Максим первый раз разулыбался, увидев, как качается тугая, полная теплого сладкого молока мамина грудь…
Ознакомительная версия.
