— Вы слушали инаугурационную речь главы нашего дома господина Пирошникова.
Этим непонятным словом он окончательно сбил с толку домочадцев.
Ропот прошел по толпе, все взоры устремились к главе дома, который стоял у своей двери в махровом халате, перепоясанном шелковым шнурком, не в силах сдвинуться с места, потому что это слишком походило бы на бегство.
— Что он сказал-то? — раздался в тишине женский голос.
— Слышь, дарит нам площадь…
— На тебе, боже, что мне негоже!
— Эй, дядя, ты чего задумал? — это уже адресовалось непосредственно к Пирошникову.
Он улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка выглядела покровительственной, зачем-то помахал народу раскрытой ладонью, как с трибуны Мавзолея, и не спеша скрылся за дверью.
Первым делом он запер дверь на замок, но остался в прихожей, прислушиваясь к звукам из коридора.
А там нарастало народное вече. Говорили все разом, стараясь перекричать друг друга, как в телевизионном ток-шоу, говорили обо всем, начиная с личной жизни Пирошникова и кончая правовыми полномочиями Верховного имама Семиречья. Но постепенно галдеж самоорганизовался, точнее, получил некое направление, когда Пирошников услышал знакомый говор.
— Шановни громадяни! Прошу тишины, заспокойтеся!
«Громадяне» слегка «заспокоились» и прокурор Данилюк продолжил свою речь на смеси украинского и русского.
— Що предлагает нам пан Пирошников? Вин хоче откупиться вид нас, подарував никому не нужные метры площади. Они же кривые! А хто це зробив? Пан Пирошников це зробив!
Далее Данилюк вполне логично, как и полагается работнику прокуратуры, развил мысль о том, что «пан Пирошников» мало того что раздает негодную площадь, он хочет, чтобы налог на недвижимость платили домочадцы! А знаете, каков этот налог? Что вы будете иметь с этих площадей — еще неизвестно, скорее всего пустовать будут. А налог — плати! Коммуналку — плати! Вот в чем злодейский замысел пана!
— Да не берите же! Кто вас заставляет? — прошептал за дверью Пирошников.
Что же предлагал прокурор? Он предлагал подаренную площадь все-таки брать, следуя заветному принципу «дают — бери», но ни о какой оплате налога и коммунальных услуг не может быть и речи, пока пан Пирошников не вернет вертикаль на место.
Возмущенный разум домочадцев с восторгом встретил эти предложения.
Далее Данилюк от экономических требований перешел к политическим и потребовал от пана Пирошникова передать все властные полномочия народу, то есть демократически избранной Подземной раде. Проще говоря, передать Раде контроль над финансами бизнес-центра, которые, надо признать, уже пели романсы.
Маразм настолько крепчал, что Пирошников почувствовал острую потребность разрядить обстановку с помощью идиотской выходки.
Он щелкнул замком, приоткрыл дверь и высунул в коридор голову. Мгновенно все смолкли.
— Фиг вам! — выкрикнул Пирошников, для убедительности вздымая над головою фигу.
И снова нырнул обратно.
В коридоре раздались крики возмущения, но на приступ массы не пошли, а потихоньку разошлись по своим боксам.
Пирошников вернулся в комнату, где спала Серафима. Вернее, она уже проснулась и лишь дремала, сквозь сон прислушиваясь к мятежу в коридоре.
— Чего хотят? — спросила она сонно.
— Хлеба и зрелищ.
— А-а-а… Зрелищ — это неплохо. Я тоже хочу зрелищ.
— Вот и пойдем сегодня в кино, — сказал он.
— Да? С какой стати? — удивилась она.
— Мне нужно удалить свое тело из зоны действия Плывуна, — объяснил он.
— Не тело, а душу. Тело тут ни при чем.
— Да, пожалуй, ты права, — согласился он.
Серафима оделась и бесстрашно отправилась на кухню готовить завтрак. Через пять минут она вернулась с готовой яичницей и сообщила, что народ постарался не заметить ее присутствия.
Однако фига была предъявлена. Назвался груздем — не говори, что не дюж.
Поэтому после завтрака Пирошников с Серафимой, облачившись в спортивные костюмы, отправились в резиденцию на крыше, а там погрузились в теплый бассейн. Нужно было показать этим домочадцам, что «ничто нас в жизни не может вышибить из седла», как сформулировал это Пирошников словами Константина Симонова.
Как славно было плавать под стеклянной крышей, наблюдая сквозь прозрачные стены падающий снег, который таял, едва соприкоснувшись со стеклом, потому что крыша была с подогревом.
Вволю насладившись бассейном, они перешли в апартаменты, чтобы рассмотреть их на предмет предстоящего переезда.
Обстановка внутри напоминала гостиницу класса «люкс», а точнее, соответствовала представлениям Пирошникова о таких гостиницах, поскольку бывать в них ему не доводилось. Все очень комфортно, продумано, высокого качества — и начисто лишено каких-либо признаков индивидуальности.
Собственно, это и была гостиница для бывшего хозяина, которую предстояло превратить в дом.
Серафима обнаружила в платяном шкафу кое-какую одежду и без разговоров уложила ее в пакеты, которые спрятала в антресоли шкафа.
— Может, что-то оставить? Пригодится, — возразил Пирошников.
— Носить одежду с чужого плеча неприлично, — сказала она. — Если это не родной человек. Кроме того, она не подходит по размеру.
Исключение было сделано для роскошного синего шелкового халата с золотыми блестками, который висел в ванной. Он напоминал мантию или летнюю одежду Деда Мороза, — был легок и спадал, струясь, до самого пола, когда Пирошников его примерил. Халат оказался впору.
— Пусть висит, — сказал он. — Это же ничей халат. Просто для моющихся.
Серафима согласилась. Ей тоже понравился этот халат.
Подобный разговор возник, когда Серафима добралась до холодильника и продуктовых шкафчиков в кухне. Здесь было довольно много запасов — банки, упаковки, фасованные продукты — причем часть из них была вскрыта и отчасти использована.
Серафима вознамерилась все выбросить на том основании, что это чужое.
Пирошникову стало жаль продуктов.
— Давай оставим, — сказал он.
— Жаба задавила? — улыбнулась она.
Пирошников подошел к ней близко и тихо, но внушительно проговорил:
— Если ты хоть раз еще употребишь это омерзительное выражение, то я тебя… уволю!
Она в тон ему отвечала:
— А если ты когда-нибудь еще употребишь по отношению ко мне слово «уволю», то я уволю тебя!
Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу, а потом вдруг вместе рассмеялись, и Пирошников, неловко хромая, закружил жену, как бы вальсируя.
— Вот! Вот что нам было надо! — восклицал он. — Послать друг друга нах! Вот теперь я поверил, что мы какая-никакая семья.
Отдышавшись, он сказал.
— Давай рассудим. Продукты, которые вскрыты, — это чужие продукты. Ими пользовались. Их жрали, грубо говоря. Мы их выбросим… Но нераспечатанные продукты — это услуга администрации для проживающих. Они пока ничьи…
— Каких проживающих? Здесь останавливался один человек!
— А это совершенно неважно. Останавливался он — теперь останавливаемся мы. И продукты — наши. Убедил?
— Хорошо, — согласилась она. — А макароны выбрасывать? Их из упаковки переложили в стеклянную банку.
— Это вопрос философский, — сказал Пирошников. — Я бы оставил.
Обследование апартаментов показало, что почти ничего, кроме одежды, ноутбука и любимых предметов, типа настольной лампы или персональной чашки для чая, сюда везти нет надобности. А посему переезд завершили в тот же день, съездив пару раз на лифте туда-сюда. Теперь в распоряжении Пирошникова и Серафимы были столовая, гостиная, кабинет и спальня. Не считая гостевой комнаты и кухни. Впрочем, последняя была совмещена со столовой.
Домочадцы наблюдали за переездом внимательно, но неназойливо, препятствий не чинили, от комментариев воздерживались. Пирошников запер квартиру и магазин, который еще официально не открылся после возвращения на старое место, и они с Серафимой отправились в кино.
В публичном кинотеатре Пирошников не был так много лет, что и не вспомнить. Последним точно датированным воспоминанием был просмотр фильма «Приключения Буратино» вместе с Толиком и Наденькой, когда Толику было примерно лет восемь-девять, то есть больше тридцати лет назад. Неудивительно, что современный кинотеатр поразил Пирошникова — и кресла, и звук, и очки, чтобы смотреть объемное изображение… Короче говоря, все, кроме самого фильма, который не имел никакого отношения к жизни, к людям и к самому Пирошникову.
Странно, подумал он. Буратино имел отношение к моей жизни, хотя я был тогда взрослым человеком. Да он и сейчас имеет к ней отношение. Я до сих пор ищу Золотой ключик.
