Прошло почти два месяца, прежде чем мы переспали снова. Будь на ее месте любая другая, я давно бы все бросил. Если долго не можешь добиться своего от женщины, связь становится нерентабельной, вложения слишком велики по сравнению с возможной прибылью. Но я был не в силах порвать с Беа. И не только из-за Бернарда, но и из-за нее самой. Я не выношу интеллектуалок. Но в Беа сам интеллект был обаятелен. Часто наши разговоры перерастали в горячие споры. Но даже и споры не разъединяли нас, а наоборот, как-то фатально сближали.
Время от времени мы вместе обедали, а затем прощались у ее дверей. («Нет, я не приглашаю тебя. Я знаю, что ты не кофе хочешь, а переспать со мной». — «Ну, а почему бы и нет?» — «Я не достаточно хорошо еще знаю тебя». — «В первую ночь это тебя не остановило», — «Потому что это была первая ночь».) Как-то раз она больше недели не подавала признаков жизни. У нее никто не подходил к телефону, а когда я заехал к ней, дверь была заперта. Я уже начал беспокоиться, как вдруг однажды днем она сама появилась у меня в конторе.
Я кинулся к ней.
— Беа, что случилось?
— Ничего, просто я была занята.
— Я не мог дозвониться.
— Ты слышал о наводнениях?
— Наводнениях?
Сквозь нагромождение статистических данных и прогнозов я попытался вспомнить газетные сообщения: страшный ливень к югу от города, разрушенные дома, люди, оставшиеся без крова, — обычные перечисления последствий стихийного бедствия.
— Я помогала там.
— А что ты делала?
— Сначала там царила такая неразбериха, что понадобились просто организаторы. Нужно было раздавать палатки, одеяла, пищу, медикаменты. Я ездила туда почти каждый день.
— Это не опасно?
— Не опаснее, чем в квартире в Жубер-парке.
— Беа, сейчас не время для шуток.
— Ты прав, не время. Все это очень серьезно. Может вспыхнуть эпидемия, нужны более решительные меры.
— Я дам тебе чек.
Она поглядела на меня, ничего не ответив.
— Ну, что опять не так?
— Я бы охотно предложила тебе подавиться твоим чеком. Но он пригодится. Так что, спасибо.
— Куда его послать?
— Можешь отдать мне. Или ты хочешь проделать это в присутствии прессы?
Я чуть было не вышел из себя. Но, сдержавшись, отдал соответствующие распоряжения. Когда я снова поглядел на нее, она, сгорбившись, стояла у окна.
— У тебя измученный вид. Хочешь чаю?
— Да, пожалуй. Я не спала три ночи.
— Почему ты не позвонила мне?
— Боялась, что ты дашь мне чек.
Я подошел к ней.
— Ты действительно меня не выносишь? — спросил я с горечью. — Ты презираешь все, что со мной связано?
— Да, — задумчиво ответила она… — Но это не значит, что я презираю тебя.
— Выходит, меня все же можно уважать?
— Вероятность невелика, но возможно. — Я увидел, как за стеклами блеснули ее глаза. — Ты всегда был таким?
— Каким?
— Ты знаешь, о чем я говорю.
— Беда в том, что ты неисправимо романтична.
— А ты фанатик-материалист.
Принесли чай. Она залпом выпила чашку и сразу же налила себе еще.
— Я отнюдь не фанатик-материалист, — возразил я. — Ты знаешь, что я люблю музыку, собираю картины, ежегодно жертвую тысячи всяким музеям, литературным конкурсам и еще бог знает чему.
Меня прервал бухгалтер, принесший чек.
— Спасибо, я подпишу потом.
— Ты что, шутишь или говоришь всерьез? — спросила Беа.
— С чего ты взяла, что я шучу?
— И ты действительно надеешься спасти мир таким путем?
— Не имею ни малейшей охоты спасать мир. Я предоставляю это тебе.
Налив себе третью чашку, она тихо сказала:
— У меня нет иллюзий на свой счет, Мартин. Я ничто. Я могу лишь распределять одеяла, пристраивать детей, находить жилье. И все. Но в твоем положении, Мартин, о господи, да ты можешь делать практически что угодно.
— А тебе не кажется, что я делаю достаточно? Конечно, не с таким шумом, как тебе хотелось бы. Но я улучшаю условия труда, повышаю заработную плату — в этом люди, видишь ли, действительно нуждаются. Я поднимаю их жизненный уровень. И это не имеет ничего общего с политикой.
— И сколько тебе понадобится времени, чтобы улучшить мир таким способом?
— Все всегда почему-то сводится к вопросу о времени. На самом же деле у нас ровно столько времени, сколько мы хотим отпустить себе. Только постепенные и последовательные преобразования позволяют надеяться на успех. А стоит поспешить, как неизбежно возникнет конфликтная ситуация, и тогда все пропало.
Она встала и взяла со стола чек. Чуть погодя посмотрела на меня.
— Знаешь, Мартин, что больше всего потрясло меня во время наводнения? Не мертвые, не раненые, не больные. Хотя все это само по себе ужасно. Но было и кое-что похуже. Например, молодой мужчина, с радостной улыбкой стоявший в толпе измученных и страдающих людей. Когда я спросила, чему он радуется, он сказал: «Мадам, я успел спасти свой пропуск».
— Он, вероятно, был в шоковом состоянии. Тут удивляться нечему.
— Нет, он был вполне нормален. Если бы его пропуск пропал, он стал бы ничем. Все, что он из себя представляет, — в этом документе. Его имя, номер, адрес, вся его жизнь. Без него ему некуда деться. Что можно сказать об обществе, для которого важен не человек, а его пропуск?
— Ты опять воспринимаешь все чересчур эмоционально.
— Каждый раз, когда тебе нечего возразить, ты говоришь, что я чересчур эмоциональна. И в этом тоже проявляется твое мужское превосходство.
— В наше время это стало пороком.
— Дело не во времени. Ты африканер, значит, всегда сознаешь свое мужское превосходство.
— Не вижу причинной связи.
— Очень жаль. — Она села напротив меня на край кресла. — Это ведь мужская страна. Охота, регби, промышленность, власть, политика, расизм. У африканеров для женщин нет места. Единственное, что ей остается, это ублажать большого босса, сколько бы он ни пожелал.
— Я тоже кажусь тебе таким?
Она встала и поцеловала меня в лоб.
— Ты, мой милый бур, вправе убедить меня в обратном. Не забудь подписать чек. Мы пришлем тебе расписку.
* * *
Многие наши беседы за эти месяцы развивались совершенно одинаково, словно мы дразнили или испытывали друг друга, все ближе подходя к тому, что было предопределено с самого начала. И все же поворот в наших отношениях произошел для меня неожиданно.
Вскоре после окончания суда над «террористами», когда Бернард уже вернулся в Кейптаун, она пришла ко мне в контору. На этот раз она просила меня найти работу двум молодым чернокожим, закончившим среднюю школу, с которыми она недавно познакомилась.
— У нас нет подходящих должностей для таких людей.
— Но ведь ты можешь создать такие должности, верно? Или по крайней мере обратиться к людям, которые могут помочь.
— Ну, если их интересует работа на шахте…
— Они учатся на вечернем отделении. Им нужна соответствующая работа. В разносчики газет они не пойдут.
— Я подумаю, что можно для них сделать.
— Ты должен найти что-нибудь сейчас же, пока я здесь. Я им обещала.
— Не слишком ли многого ты требуешь от меня?
— Я думала, ты влиятельный человек, — она снова дразнила меня. — Или все твое влияние уходит на затаскивание баб в постель?
Я подхватил ее шутливый тон:
— Боюсь, в последнее время я разучился с ними обращаться.
— Бедняжка. Ты уже был у врача?
— Да. Он сказал, что есть только одно средство. Переспать с полувенгеркой-полуамериканкой итало-германского происхождения. Но такую не просто найти. Ты никого не можешь мне порекомендовать?
— Надо будет поспрашивать. А как насчет этих парней?
— Знаешь ли, — обиженно сказал я, — при каждом удобном случае ты называешь меня поганым буром и расистской свиньей. Но стоит мне понадобиться, ты мной не брезгуешь.
— Не то чтобы не брезгую, — сказала она, все еще поддразнивая меня, — я просто даю тебе возможность стать лучше.
— Спасибо огромное. А в благодарность я должен найти работу для этих типов.
— Я уверена, что ты это сделаешь. Заранее спасибо, Мартин.
Она поднялась, собираясь уйти.
— Погоди немного, — сказал я.
— Ты собираешься сначала переспать со мной на кушетке?
— А как насчет стола? Тогда мне не придется прерывать работу. Я смогу читать через твое плечо. Послушай, Беа, мне нужно обсудить с тобой кое-что поважнее этих парней.
— Что же?
— У меня есть для тебя работа.
— Какая?
— Я думаю нанять юрисконсульта, а ему понадобится помощник. Это очень ответственный пост.
Она некоторое время изучающе смотрела на меня, потом спросила:
— А при чем здесь я?
— Я знаю, что ты хочешь работать. И ты превосходно справишься.
