Дэвид с нетерпением ожидал первого свидания с Мифф — ему хотелось узнать, протекает ли подготовка к Конгрессу по намеченному им плану и как вел себя Тони на суде. Он уже знал, что Тони получил месяц тюремного заключения по обвинению в сопротивлении полиции и двенадцать месяцев по обвинению в контрабандном ввозе наркотиков и бегстве с корабля. Его отправили в Лэнджикэлкл, тюрьму для несовершеннолетних преступников.
И хотя они разговаривали через железную решетку, вдоль которой, слушая их, ходил надзиратель, Мифф как бы принесла с собой аромат цветущих деревьев, окружающих дом в Орбосте, где состоялась свадьба Гвен.
— Гвен выглядела просто чудесно, стоя в своем свадебном наряде под эвкалиптом, — рассказывала Мифф. — Она просила поцеловать тебя, папа. И велела передать, что надеется увидеть тебя через несколько месяцев, когда ты приедешь к ним погостить.
Дэвид спросил о детях.
— Слава богу, все здоровы, — ответила Мифф. — А Билл по-прежнему завален делами. Жалуется, что ему очень недостает тебя, когда подходит срок выпуска ежемесячного профсоюзного бюллетеня. Ругает на чем свет стоит Тони.
— А что слышно о Тони?
— Ты, наверно, знаешь, что его приговорили по трем статьям, хотя Мэджериссон доказал, что Тони стал жертвой провокации. Мэджериссон рассказывает, что Толи сумел взять себя в руки и держался на суде молодцом. Мэджериссон убедил его, что от его показаний будет зависеть твоя дальнейшая репутация. А Биллу удалось разыскать Тэда Диксона, того самого моряка, который принял участие в Тони. Он теперь второй помощник на одном из каботажных судов; так вот он очень хорошо отозвался на суде о Тони. Диксон пообещал, что союз позаботится о нем после освобождения. Поможет ему устроиться на другое судно.
Диксон же сказал Мэджериссону, что два приятеля Тони — Уолли Пайк и Боб Рид еще не ушли в плаванье. Мэджериссон устроил, чтобы их вызвали свидетелями, и они подтвердили показания Тони о том, как ему всучили чемоданчик с наркотиками на стоянке в гонконгском порту. После вынесения приговора им разрешили свидание с Тони, и они сказали ему: «Не повезло тебе, Тони. Ну, ничего, больше мы не будем ходить на танцы в Каулуне. Не вешай нос! Мы еще погуляем на берегу!»
Следователь жаловался, продолжала Мифф, что Тони отказывается помочь следствию и молчит о своем участии в делах Делмера, не дает никаких сведений насчет системы распространения наркотиков, о тех ребятах, которые работали на Делмера, о притонах наркоманов. Ни Холлу, ни Боллу не удалось ничего вытрясти из него. Ол знай только твердил одно: «Мне нечего сказать, и вообще я с полицейскими разговаривать не желаю».
Но Силки О’Ши, следователь, которому Мэджериссон рассказал кое-что о Тони, применил другой метод. Проявил доброжелательность и дружеское участие и мало-помалу завоевал расположение мальчика. Сказал, что вполне понимает отношение Тони к Холлу и Боллу, которые так плохо обошлись с ним и мистером Ивенсом. Он догадался, что Тони до смерти боится Делмера, и все же одно замечание мальчика оказалось ключом к разгадке всего дела. Тони сказал: «После того как моя мать связалась с Янком Делмером, я поселился у бабки».
Как быстро пролетели драгоценные минуты, проведенные им с Мифф! Он только и успел рассказать ей об условиях жизни в тюрьме, оказавшихся против его ожидания не такими уж страшными; и все бы ничего, если бы не тягостное чувство, что ты заперт в четырех стенах, да не пропитавший все вокруг запах — спертый, тяжелый запах людей, живущих в крошечных непроветриваемых помещениях, провонявших дезинфекцией и скверным табаком.
Одной из немногих поблажек арестантам была выдача раз в неделю пачки дешевого табака, если их не лишали ее в наказание за плохое поведение. Дэвиду возвратили его трубку, и он с радостью узнал, что Мифф принесла пачку его любимого табака, оставив ее в конторе, где принимались передачи. Там же оставляли сигареты и шоколад для тех арестантов, о существовании которых их семьи и друзья давным-давно позабыли.
Поскольку в месяц разрешалось лишь одно свидание, Мифф обещала, что в следующий раз вместо нее придет Шарн.
— Не расстраивайся из-за меня, дорогая, — сказал ей Дэвид. — В конце концов все это очень поучительно. Ведь не годы же сидеть мне здесь, не то что другим горемыкам. Оглянуться не успеешь, как я выйду на волю и снова буду играть в лягушки с твоими ребятишками.
— Свидание окончено! — рявкнул надзиратель.
Мифф послала воздушный поцелуй через железную решетку вслед Дэвиду, возвращавшемуся в мрачную тишину тюремного склепа с заживо погребенными в нем людьми.
В последующие за визитом Мифф недели Дэвида так засосали будни тюремной жизни, что она потеряла для него всякий интерес.
И, однако, он твердо знал, что уже никогда не забудет звона ключей и лязга дверей при обходе надзирателей, запиравших камеры на ночь или открывавших их утром. Знал, что никогда не забудет и жалких человеческих существ в одинаковой тускло-коричневой одежде, выстроившихся на поверку в тюремном дворе; не забудет окриков и резких грубых приказаний — приказаний, повинуясь которым человек со временем отвыкал думать. Приказания исполнялись чисто автоматически, и требовалось огромное усилие воли, чтобы прийти к какому-нибудь самостоятельному решению. Только немногие сильные духом люди оставались несломленными после долгих лет тюремного заточения.
Дэвид понял, что достаточно нескольких месяцев, даже недель, чтобы человеком овладела полная апатия. Лишь напряжением воли удавалось ему сохранить ясность и гибкость ума, сосредоточиться на цели, которую он поставил себе в жизни.
Слепое повиновение, достигавшееся при помощи системы наказаний, коварно вело к установлению контроля над мыслями заключенных. Но если человек был одержим великой целью или идеей, этот метод не срабатывал. Дэвид хорошо знал, что у политических заключенных, на многие годы упрятанных за решетку, хватало сил из-за тюремных стен вдохновлять и направлять массы.
Дэвид сознавал, что в первые недели заключения недостаточно активно противостоял окружающей среде, нал духом, поддавшись жалости к самому себе, придя к ироничному и грустному выводу, что сама судьба против него. Но, будучи сам себе и судом присяжных, и главным судией, он начисто отмел предположение, что пребывание в тюрьме может хоть как-то ослабить его волю и подорвать способность к самостоятельному мышлению.
По мере приближения дня открытия Конгресса, его воля и способность к самостоятельному мышлению росли и крепли. Он ждал этого дня в уверенности, что Конгресс неминуемо вызовет интерес и энтузиазм, которые найдут отклик в самых широких кругах населения, что и приведет в конце концов к международному сотрудничеству во имя мира и разоружения. И тем горше было сознавать, что сам он стоит в стороне от напряженной подготовки к этому великому форуму, ради созыва которого он в свое время немало поработал.
Он с нетерпением ждал свидания с Шарн. Просматривая газеты в поисках новостей о Конгрессе, он наткнулся на заметку в «Диспетч» об аресте во время налета на притоп наркоманов Джошиа Эзры Джонса — он же Янк Делмер, — подозревавшегося в торговле наркотиками. Полиция захватила большое количество опиума и героина, и Джонсу — он же Делмер — было предъявлено обвинение в хранении наркотиков. А еще через несколько дней Дэвид узнал, что Джошиа Эзра Джонс — он же Делмер — обвиняется также в убийстве, совершенном пять лет назад. В руки полиции попали недавно улики, позволившие ей выдвинуть это обвинение; дело было назначено к слушанию в начале будущего года.
Увидев через решетку камеры для свиданий Шарн, он понял, как дорого ему стало это бледное округлое лицо, эти лучистые глаза и небрежно завязанный на затылке пучок светлых волос. Что-то изменилось в его отношении к ней, прежде бесстрастном и холодном, не допускавшем проявления какой-либо нежности.
Он понимал, что мысли и чувства Шарн сосредоточены только на нем. Она всей душой привязалась к нему. Столь пылкой преданности он не встречал еще никогда в жизни. И невольно искал ей объяснения. Как бы то ни было, а сила ее чувств удивляла и притягивала.
Увидев его за железной решеткой в арестантской одежде, Шарн не могла сдержать слез. Не в состоянии вымолвить ни слова, она сняла очки и вытерла глаза. Потом захлюпала носом и полезла в карман за платком.
— О Дэвид, какая же я глупая! — воскликнула она. — Стыд, да и только!
— Ну что вы, Шарн. — Вздернув бровь, он улыбнулся прежней своей насмешливой улыбкой, — Не надо об этом. Как прошел Конгресс?
— Великолепно! — Она даже задохнулась, горя желанием поскорее рассказать ему о Конгрессе. — Наши приготовления сработали с точностью часового механизма. Практически ни единой заминки. Из Нового Южного Уэльса и Квинсленда прибыл целый поезд с делегатами. Его назвали «Поезд мира». Члены Подготовительного комитета встречали почетных гостей и развозили их по гостиницам. Посмотрели бы вы на преподобного Пола Спэрроу при встрече Индрани! Она сложила руки, как бы говоря: «Бог да пребудет в вас». И он, добропорядочный христианин, был совершенно очарован грацией и обаянием этой языческой танцовщицы.
