Впрочем, когда все это излагаешь на бумаге, кажется, что мы были отличной парой. Между тем в наших отношениях была существенная брешь — отсутствие настоящей любви.
С высоты прожитых лет я вижу, что в то время я пытался уговорить себя на некий компромисс. Хорошо, допустим, твое сердце не трепещет, когда ты видишь ее. Да, это своего рода союз двух друзей, не связанных общей судьбой и глубоким чувством. Но это же придет со временем, непременно.
Так я душил молчаливые сомнения, с которыми не хотелось спорить. Разве мало на свете семей, построенных в надежде на то, что недостающее главное обязательно придет, что нужно сосредоточиться на плюсах, чтобы поскорее закрыть эту сделку, потому что пора остепениться и другого шанса может не быть?
В ноябре 1989 года, когда моя жена была уже на восьмом месяце беременности, я отправился один в кинотеатр на Гарвард-сквер посмотреть новую версию фильма «Третий человек» (Джен задерживалась на работе, полная решимости завершить некое судебное дело до того, как появится на свет наш малыш). После фильма я завалился в один из немногих старомодных салунов, которые еще оставались в этом уголке Кембриджа, отступавшем под натиском джентрификации. Пока я сидел у барной стойки, постепенно накачиваясь алкоголем, по телевизору, что висел под потолком, стали показывать новый информационный выпуск. На экране замерли кадры разрушенной Берлинской стены, и корреспондент Си-эн-эн, стоя возле распахнутых настежь ворот чекпойнта «Чарли», через которые ломились на Запад тысячи восточных немцев, срывающимся от эмоций голосом передавал:
— Сегодня наконец пала Берлинская стена… и мир стал другим.
Помню, я был так потрясен и растроган этим заявлением — как и зрелищем берлинцев с обеих сторон границы, которые обнимались и плакали, — что вышел на темную улицу и поймал себя на безумной мысли, далеко ли отсюда до Берлина. Я представил, что, разыскав Петру в Восточном Берлине, задушил бы ее в своих объятиях и сказал, что ни дня за эти пять лет не проходило без нее в моей душе, что до сих пор я виню себя в том, что позволил ярости убить сострадание, и если бы я только мог повернуть время вспять…
Но время вспять не повернуть. Что случилось — то случилось, и теперь я был женатым человеком, ожидающим рождения своего первенца. В любом случае, даже будь я свободен, с чего бы вдруг она захотела иметь со мной дело, после того как я сдал ее? Возможно, ей повезло, и за эти годы она встретила кого-нибудь и снова стала мамой. А я так и остался… Преследуемый призраками прошлого. В тени своих грехов. Так и не сваливший с себя груз вопросов, не дождавшихся ответов.
Стена, может, и рухнула, но она все равно держала в тисках мое сердце. Конечно, когда на свет появилась Кэндис, моя любовь к ней была безграничной, сумасшедшей. И, поскольку нам предстояло разделить ответственность за это крохотное существо, мы с Джен смогли на какое-то время забыть о том, что в наших отношениях отсутствует импульс, который дает только любовь.
Вспоминая тот вечер на террасе коттеджа в Мэне, когда она сказала, что знает — мое сердце не с ней, когда первой почувствовала ту эмоциональную пропасть, что лежала между нами, и догадалась, что со временем она будет лишь расти… почему я тогда не открылся ей? Почему не признался в том, что за все эти годы боль расставания с Петрой так и не утихла? Да, я как-то примирился с этой утратой — как со смертью близкого тебе человека. Но ее незримое присутствие — как и то, что ни один мой роман даже близко не подошел к той абсолютной уверенности в чувствах, которую мы разделяли с Петрой, — служило молчаливым, но настойчивым напоминанием о том, чего я был лишен в своем браке… и прежде всего о том, что я потерял.
В ту ночь в Мэне я заверил Джен в своей любви, преданности ей и нашему ребенку, в нашем счастливом будущем. В первые годы жизни Кэндис нам действительно удавалось сохранить это ощущение общей цели. Мы купили дом в Кембридже. Я нашел преподавательскую работу на полставки в Бостонском университете — с сентября по декабрь, — а в другие месяцы опять путешествовал, но уже не дольше восьми недель в год. Я продолжал публиковать свои книги. Бывая дома, я с удовольствием выполнял свои родительские обязанности. Наблюдать за тем, как Кэндис открывает для себя мир, было для меня самым большим счастьем, которое компенсировало все возрастающую отчужденность между мной и ее матерью. Постепенно властная натура Джен, ее холодность и черствость — собственно, я всегда знал, что она такая, только не утруждал себя объективной оценкой — загнали меня в раковину. Для Джен я был из тех, кто живет в вымышленном мире, человек-одиночка, отшельник, не ведающий «чувства взаимности», без которого невозможен хороший брак, а моя любовь к ней всегда была лишь хрупкой оболочкой, скрывающей пустоту.
И все-таки мы маршировали по жизни вместе, занимаясь все более бесстрастной любовью пару раз в неделю, со стороны напоминая команду, готовую служить на благо Кэндис и ее будущего, но во всем остальном — совершенно чужие друг другу люди. «Все рушится, основа расшаталась»[105]. И, как только Кэндис подросла и перестала нуждаться в нашей чрезмерной опеке… вот тогда мы и поплыли в разные стороны.
Это произошло все в том же 2004 году, когда — следом за моей книгой о теории путешествия и человеческой потребности периодически сбегать от повседневности — редактор предложила мне написать мемуары о жизни, проведенной в странствиях по свету. Это предложение поступило как раз в тот момент, когда у меня почти не осталось сомнений в том, что у Джен роман с ее коллегой — в чем она, кстати, призналась спустя несколько лет во время очередного скандала, — а у меня завязались легкие отношения с редактором нью-йоркского журнала. Это была в высшей степени независимая женщина по имени Элеанор, которая с удовольствием встречалась со мной всякий раз, когда я бывал на Манхэттене. Пару-тройку раз в год мы вместе выезжали куда-нибудь на неделю, и она изначально и очень четко обозначила, что ей от меня не нужно ничего, кроме «товарищеского союза» (как она выразилась). Элеанор была моей ровесницей. Энергичная, остроумная, интеллектуалка, страстная натура. Но у нее был крайне неудачный опыт прошлых отношений, и она решила воздвигнуть защитный кордон, впредь никого не подпуская к своему сердцу… хотя однажды призналась, что мы просто созданы друг для друга. Мужчина, который причинил ей боль, тоже был женат. Во время нашей совместной поездки в Коста-Рику — нашей «эротической дружбе» было уже полгода — я признался ей в любви. В ответ она резко «ударила» по тормозам.
— Даже не думай, — сказала она, потянувшись за пост-коитальной сигаретой.
— Но это правда. И мне кажется, ты сама чувствуешь то же самое…
— Что я чувствую, — перебила она меня, — так это то, что ты безнадежно женат, живешь за двести миль от меня с дочерью-подростком, которая, судя по твоим рассказам, души в тебе не чает…
— Она будет по-прежнему любить меня, так же часто встречаться со мной, даже если я перееду на Манхэттен.
— Ты хочешь переселиться ко мне?
— Я бы не осмелился на такую дерзость. Но я хочу быть с тобой, да. И не раз в два месяца на уик-энд, с интересными путешествиями в промежутке. Я хочу жить с тобой… и с радостью снял бы квартиру на Манхэттене.
— Это невозможно, — сказала она, оторвавшись от подушки, языком тела выражая легкую нервозность.
— Я люблю тебя. Я это знаю.
— А я знаю, что ты потрясающий мужчина и заслуживаешь большего счастья, чем есть у тебя. Но я не та женщина, с которой можно сотрудничать в этом проекте.
— Но ведь нам так хорошо вместе, мы так подходим друг другу.
— Есть границы, которые я не намерена переступать.
— Но согласилась бы ты по крайней мере, посмотреть, как станут развиваться наши отношения, если я буду рядом?
— Буду откровенна, Томас. Мне нравится встречаться с тобой. Я обожаю секс с тобой. Прогулки по берегу. Наши ночные вылазки… но только если ты потом исчезаешь на недели. Возможно, ты сочтешь это некоторым самоограничением. Но я уверена, что причина наших безоблачных отношений — помимо того, что ты никогда не жалуешься мне на свою жену, хотя я вижу, как ты несчастлив с ней, — как раз в том, что мы не присутствуем постоянно в жизни друг друга.
— Если я действительно перееду в Нью-Йорк, это не значит, что мы будем вынуждены встречаться каждый вечер.
— Но я могла бы этого захотеть, что для меня очень тревожно. На сегодняшний день меня вполне устраивают эти романтические путешествия с тобой или с кем-то еще.
— Даже притом что, как ты сейчас призналась, могла бы захотеть жить со мной?
— Верно. И если тебе это кажется великим противоречием… что ж, пусть так и будет. Меня это устраивает. Но, как настоящий путешественник, ты ведь знаешь, что есть места, куда лучше не совать нос.
