— Да.
— Следовательно, он мог бы подтвердить, демонстрировала ли Эмили только что перечисленные нами признаки? Он, скорее всего, видел больше остальных.
— Согласен.
— Однако вы не побеседовали с ним, хотя он явно стал бы самым лучшим источником информации.
— Мы пытались выносить суждения без вмешательства Криса, чтобы оставаться совершенно непредвзятыми.
— Вопрос был в другом, доктор. Вопрос звучал так: «Вы беседовали с Крисом Хартом?»
— Нет, не беседовал.
— Вы не беседовали с Крисом Хартом. Он жив и может говорить, тем не менее вы даже не стали с ним разговаривать, хотя он оставался главным свидетелем поведения Эмили перед смертью. Частичкой самой Эмили, как вы выразились. — Барри буквально пронзила свидетеля взглядом. — А Эмили ведь уже не спросишь, верно?
Ким Кенли для дачи свидетельских показаний явилась в суд в платье «варенка» без воротника и с рукавами колоколом в сотне следов от детских рук.
— Не очень-то подходящий наряд, — сказала она приставу, который провел ее к месту для дачи показаний. — Это малыши в садике вымазали.
Джордан перечислил ее дипломы, а потом спросил, откуда мисс Кенли знает Эмили Голд.
— Я преподавала у нее живопись в старших классах, — ответила она. — Эмили была невероятно талантлива. Вы должны понять, что как учитель, преподающий спецпредмет, за день я вижу до пятисот учеников. Бóльшая часть заходит в класс и оставляет после себя беспорядок. По пальцам руки можно пересчитать тех, кто действительно умеет рисовать и искренне интересуется предметом. Может быть, у одного-двоих даже есть талант. Но Эмили была ярчайшим бриллиантом. Такие встречаются раз в десять лет: ученик, который не только любит живопись, но и знает, как применить свои способности самым лучшим образом.
— Похоже, она была уникальной.
— Талантливой, — подтвердила Кис. — И прилежной. Она все свободное время проводила в изостудии. У нее был даже собственный мольберт в уголке.
Джордан взял полотна, которые внес в зал суда пристав, когда вводил мисс Кенли.
— У меня есть несколько картин, которые я хотел бы приобщить в качестве улик, — сказал адвокат. Он подождал, пока их посмотрит Барри, и обратился к свидетельнице: — Вы не могли бы их прокомментировать?
— Разумеется. Мальчика с леденцом на палочке она написала в девятом классе. В десятом — мать и дитя. Как вы видите, работа более зрелая, особенно относительно лица. Больше правдоподобия. И образы более объемные. Третья работа… Ну, понятно, что это портрет Криса.
— Криса Харта?
Ким Кенли улыбнулась.
— А разве не видно, мистер Макфи?
— Я-то вижу, но скажите для протокола судебного заседания, — ответил он.
— В таком случае, для протокола. Портрет Криса Харта. Эмили удалось ухватить выражение лица натурщика, равно как и реалистично передать черты его лица. Откровенно говоря, работы Эмили всегда мне немного напоминали Мэри Кассат.
— Сейчас я недопонял. Кто такая Мэри Кассат? — решил уточнить Джордан.
— Известная американская художница-импрессионист девятнадцатого века. Она часто использовала в качестве сюжетов для своих картин матерей и детей. Эмили поступала так же и частенько демонстрировала такое же, как и Кассат, внимание к деталям и передаче эмоций.
— Благодарю вас, — произнес Джордан. — Следовательно, талант Эмили развивался от года к году?
— По правде говоря, да. Даже в начальных ее работах был виден немалый потенциал. А примерно с десятого по двенадцатый классы я стала замечать, что она не просто передает свое впечатление о предмете, а пытается раскрыть на картине его истинную суть.Такое редко встретишь у художника-любителя, мистер Макфи. Это некое мерило изысканности.
— Вы заметили какие-либо изменения в манере письма Эмили?
— Откровенно признаться, да. Осенью она работала над картиной, которая коренным образом отличалась от ее обычных работ и по-настоящему меня удивила.
Джордан достал последнюю картину, которая была включена в дело в качестве улики. Череп произвольной формы, с грозовыми тучами вместо глазниц и вывалившимся языком. Присяжные уставились на картину. Одна женщина прикрыла ладонью рот и прошептала: «Боже!»
— Именно так я и подумала, — кивнула в сторону присяжной Ким Кенли. — Как видите, здесь реализмом уже и не пахнет. Настоящий сюр.
— Сюр? — повторил Джордан. — Не могли бы вы объяснить значение этого слова?
— Все видели картины в стиле сюрреализма. Дали, Магритт… — Заметив непонимающий взгляд Джордана, она вздохнула. — Дали. Художник, который написал мягкие часы.
— Понятно.
Он быстрым взглядом окинул присяжных. Как и любая группа людей, выбранная наугад в округе Графтон, они представляли собой единство противоположностей. Профессор экономики из Дартмута сидел рядом с мужчиной, который (Джордан готов был поспорить) никогда не покидал свою ферму в Оксфорде. Профессор из Дартмута явно скучал — по-видимому, изначально знал, кто такой Дали. Фермер что-то записывал в своем блокноте.
— Мисс Кенли, когда Эмили это нарисовала?
— Она начала в конце сентября. Работа еще не было закончена, когда она… умерла.
— Не закончена. Но она подписана.
— Да. — Учительница живописи нахмурилась. — И название есть. По всей видимости, Эмили считала, что вот-вот ее закончит.
— Вы не могли бы сказать, как Эмили назвала картину?
Длинный красный ноготь Ким Кенли навис над линией черепа, опустился к широкому языку, проглядывающим в глазницах облакам и указал на слово рядом с подписью автора.
— Вот название, — сказала она. — «Автопортрет».
Минуту Барри Делани, подперев кулаком подбородок, пристально разглядывала картину. Потом вздохнула и встала.
— Я не очень-то понимаю, что тут нарисовано, — призналась она Ким Кенли. — А вы?
— Я не специалист… — начала Ким.
— Нет? — вмешалась Барри. — Но остальные уверены, что защита нашла настоящего специалиста. Интересно, вы как учитель Эмили задавали ей вопрос, почему она нарисовала такую… тревожную картину?
— Я отметила, что эта работа в корне отличается от ее обычных картин. Эмили ответила, что тогда ей хотелось изобразить именно это.
Барри принялась расхаживать перед свидетельской трибуной.
— Для художников необычно пробовать различные стили, техники?
— Не такая уж это редкость.
— Эмили пыталась заниматься скульптурой?
— Один раз, недолго, в десятом классе.
— Гончарным ремеслом?
— Немного.
Барри ободряюще кивнула.
— А акварель?
— Да. Но Эмили предпочитала масло.
— Но время от времени Эмили писала картины в не свойственной ей манере?
— Разумеется.
Барри медленно подошла к картине с черепом.
— Мисс Кенли, когда Эмили впервые попробовала писать акварелью, вы заметили какие-либо изменения в ее поведении?
— Нет.
— Когда занялась скульптурой, вы заметили какие-либо изменения в ее поведении?
— Нет.
Барри подняла портрет с черепом.
— Мисс Кенли, когда Эмили писала эту картину, она вела себя как-то необычно? Вы что-то заметили?
— Нет.
— Больше вопросов не имею, — закончила допрос Барри и положила картину на столик для улик лицом вниз.
В коридоре здания суда стоял длинный ряд стульев, которые были поставлены таким образом, как будто связывали два зала судебных заседаний. В любой день на стульях теснились спешащие адвокаты, люди, ждущие предъявления обвинения, свидетели, которым было запрещено разговаривать друг с другом. В течение двух предыдущих дней Майкл сидел в конце коридора рядом с Мэлани. В противоположном сидела Гас. Но сегодня впервые Мэлани было разрешено присутствовать в зале суда, поскольку показания она уже дала. Гас заняла свое обычное место, отчаянно пытаясь делать вид, что читает газету и не замечает, как в здание суда вошел Майкл.
Когда он опустился на стул рядом с ней, она сложила газету.
— Не стóит, — произнесла она.
— Что не стóит?
— Сюда садиться.
— Почему? Пока мы не обсуждаем вопросы, имеющие отношение к делу, никто не запрещает.
Гас закрыла глаза.
— Майкл, одно то, что оба мы дышим воздухом в одной комнате, имеет отношение к делу. Только потому, что ты — это ты, а я — это я.
— Ты видела Криса?
— Нет. Сегодня вечером пойду на свидание, — повернулась к нему Гас. И после раздумий: — А ты?
— Я думаю, это было бы неправильно, особенно если сегодня меня вызовут давать показания.
Гас едва заметно улыбнулась.
— У тебя странное представление о моральных принципах.
— На что ты намекаешь?
— Ни на что. Ты уже свидетель со стороны защиты. Крис хотел бы лично поблагодарить тебя за это.
— Вот именно. Я свидетель со стороны защиты. И сегодня, скорее всего, я пойду и напьюсь, чтобы забыть весь этот кошмар.
