— Не знаю, сколько еще пробуду.
С наслаждением осушив стакан, Сатико тут же заказала второй. Касуми поставила перед ней тарелочку с закуской — отваренными овощами.
— Это ты приготовила?
— Да.
— Вижу, ты быстро тут освоилась.
Так оно и было. Касуми горько усмехнулась. Сатико, краем глаза заметив ее усмешку, напомнила:
— А что, сакэ с газировкой еще не готово?
Мать взглядом дала понять, чтобы Касуми посильнее разбавила сакэ. Видимо, пьяная Сатико буянила.
— У меня было такое чувство, что ты меня бросила. Я тебя за это так и не смогла простить. — Достав из заднего кармана пачку «Севен-старз», Сатико закурила. — Ну тогда еще, той весной, когда мы школу окончили. Я вещи-то твои согласилась отнести, но больше так, чтобы посмотреть, решишься ли ты на самом деле. Глядь, а ты и вправду в один день исчезла. Отец твой прибегал, кричал очень. Так ведь оно все и было, правда?
Мать, у которой Сатико требовала подтверждения своим словам, посмотрела на нее и сказала:
— Сатико-тян, я уж этого всего и не помню.
— Это почему же? Она, видите ли, в Токио уехала, свободу получила, крутая такая стала, а меня тут оставила. Мне еще и от отца твоего попало — сказал, что это я во всем виновата. Так что мне больше всех досталось. Вот я и разозлилась.
— Извини, что так получилось, — попросила прощения Касуми, но было видно, что в намерения Сатико не входит ее прощать.
— Вот ты сама уже мать, так неужели не понимаешь, как мать может ждать. Твоя мать — великая женщина. Как она на тебя обижена была, а все равно приняла обратно. Опять небось от чего-нибудь убегаешь?
Ее прервал терпеливо слушающий до этого момента Комура:
— Тебе-то хорошо, Сатико-тян, ты можешь к выпивке убежать.
— Точно, — раздраженно поддакнула Сатико. — Мне очень хорошо. Потому что каждый вечер могу приложиться к бутылке.
— Каждый вечер? Да у тебя уже днем лицо красное. Мужу за тебя аж неловко.
— Что? Не выводи меня из себя!
Похоже, между Комурой и Сатико назревала ссора.
— Касуми, сходи в магазин, купи луку зеленого, — пришла на помощь мать.
Касуми накинула материнское пальто, висевшее у входа, и вышла на улицу. В кармане лежал желтый кошелек. Из соседнего бара лился свет, и Касуми заглянула в кошелек. Внутри лежали три бумажки по тысяче иен. Она стояла и смотрела на них, ей было грустно. Ее мать жила на этой земле, безропотно перенося все тяжести. Касуми захотелось стряхнуть это бремя со своей души. Она быстрым шагом направилась к ярко освещенному круглосуточному магазину. Ей ни о чем не хотелось думать. В магазине она торопливо схватила лук и пошла в сторону моря. Ступая по песку, Касуми подошла к морю вплотную — так они и стояли друг против друга. Был штиль, но в установившейся тишине со дна моря доносился приглушенный зловещий рокот. Отшатнувшись, Касуми оглянулась на равнину, простирающуюся за ее спиной. Ветра не было. Касуми захотелось снова ощутить тот давящий с обеих сторон страх, который она испытала в ту ночь, когда убегала из дома. Ей казалось, что тогда она сможет раствориться в этой земле.
С луком, зажатым в руках, она открыла дверь бара. Подвыпившая Сатико приставала к одному из посетителей. Мать сделала Касуми знак глазами, чтобы она шла наверх. Касуми положила пакет и шмыгнула на второй этаж.
— Рано сегодня.
Уцуми как раз заканчивал мерить температуру. В изголовье у него горел свет, телевизор был выключен.
— Сатико пришла.
— Так она тут завсегдатай, — с отвращением в голосе произнес Уцуми.
— Температура есть?
Еще до того, как он успел что-то ответить, она взяла градусник и посмотрела на него. Было тридцать восемь с небольшим. Видимо, Уцуми уже свыкся с постоянно повышенной температурой. Выглядел он сравнительно спокойным. Уцуми смотрел на нее тихим взглядом. Когда они только познакомились, Уцуми напоминал ей какое-то нетерпеливое животное: вечно не в духе, вечно дерзкий, тяжелый взгляд. Сейчас глаза у него были другими. Уцуми ослаб и в конечном итоге смирился с реальностью, подумала Касуми. Принятие действительности было для нее проявлением слабости. Касуми ужасно хотелось вернуть того, прежнего Уцуми.
— Что-то случилось?
— Ничего, — покачала головой Касуми и забралась к Уцуми под одеяло.
Под одеялом было лишь немного теплее. Касуми почувствовала тревогу: она привыкла к тому, что ей всегда было жарко, когда они спали под одним одеялом. Касуми дотронулась до него. «Холодные», — недовольно пробурчал Уцуми. Касуми начала оправдываться, мол, только что с улицы. Она не стала говорить ему, что в последнее время у него самого руки и ноги всегда холодные. Касуми скинула с себя одежду и, прижавшись лицом к впалой груди Уцуми, прошептала: «Обними меня». С трудом двигая руками, Уцуми медленно заключил ее в объятия.
— Я так не хочу! — капризно произнесла Касуми. — Мужчина ты или нет! Обними меня крепче.
— Не могу.
— Мне так не нравится. Обними крепче. Я тебя хочу. Хочу хотя бы раз, прежде чем ты умрешь, заняться с тобой сексом.
— Ничего не выйдет.
— Прекрати. Поэтому ты и умираешь.
Уцуми прикоснулся тонкими пальцами к ее груди. Касуми зажала его руку в своей и стала ласкать себя. В ней закипало возбуждение, которого она больше не могла сдерживать. Уцуми тяжело и часто дышал. Сознание ее будто раскололось пополам, одна Касуми била тревогу — выдержит ли сердце, другая испытывала жгучее желание его мучить.
— Поласкай меня!
Она терпеливо ждала, пока он ласкал ее тело, потом поднесла свои груди к его губам. Он впился ими в ее соски. Из-за жара во рту у него было горячо. Слюны не было, и оттого соски у нее пощипывало, как от ожогов.
— Тяжело? — прошептала Касуми, прижимая к себе его ставшую какой-то маленькой голову.
Уцуми оторвался от ее груди и медленно произнес:
— Не беспокойся.
Однако движения его были вялыми, сердце билось сильно. Она жалела Уцуми, но ничего не могла с собой поделать. Переполнявшим ее жизненным силам требовался выход. Не в состоянии больше терпеть, она схватила его руку и поднесла к промежности. Стоило Уцуми пошевелить пальцами, как она, сама того не ожидая, внезапно кончила. Касуми прижалась мокрым от пота лбом к его костлявой груди. Все еще тяжело дыша, извинилась:
— Прости.
— Кончила? — засмеялся Уцуми.
— Кончила. Правда, прости меня. Тебе и так тяжело.
Касуми поднялась, обтерла полотенцем его тело, дала лекарство и, помассировав спину, заснула. На душе по-прежнему было тоскливо.
— Мне бы хотелось подняться на холм, на кладбище животных, — через несколько дней после этого события сказал Уцуми; видимо, Касуми когда-то упомянула о нем в своих рассказах.
Был холодный пасмурный день, слегка порошило. На холме ветер, должно быть, дул еще сильнее. Касуми постаралась отговорить Уцуми от этой затеи.
— Давай поедем, когда будет потеплее. С чего это тебе взбрело в голову?
— Потому что потом я поехать уже не смогу, — упрямо настаивал Уцуми.
Касуми ничего не осталось, как обратиться за помощью к Комуре. Договорились, что он отвезет их наверх на своей «альто». Теплой одежды у Уцуми не было — все вещи остались в Саппоро. Комура был некрупным мужчиной, и Уцуми, от которого уже почти ничего не осталось, его вещи оказались в самый раз. Он переоделся в брюки и свитер, они сели в легковушку и поехали на вершину холма, куда при других обстоятельствах и пешком-то подняться было раз плюнуть. По пути Уцуми попросил остановить машину у школьного двора.
— Здесь остановите. Я хочу выйти.
Отмахнувшись от попыток Касуми удержать его, он вышел из машины. При его росте ужасная худоба резко бросалась в глаза, и Касуми всерьез беспокоилась, что сильные порывы ветра могут сбить его с ног. Уцуми больше десяти минут простоял на ветру, уставившись в сторону моря. Внизу, у подножия холма, тянулась широкая трасса, на противоположной стороне — белый круглосуточный магазин на фоне пепельно-серого морского пейзажа.
— Не замерз? — спросила Касуми.
Уцуми ничего не ответил. Комура сидел в машине и со скучающим видом позевывал.
— На что смотришь?
— На то место, где жила Касуми.
Он продолжал разглядывать море, будто пытаясь навсегда запечатлеть его в своей памяти. Наконец повернулся и посмотрел вверх, на кладбище. Из белой узкой трубы, торчащей среди засохших деревьев, шел дым. Дым уносило ветром в сторону, но запах долетал и до них.
— Что скажешь?
— Никчемное место, — бросил Уцуми.
— Я же тебе говорила.
— Когда я умру, уезжай отсюда скорей.
Неужели он пришел сюда, чтобы убедиться в этом? Касуми заглянула ему в глаза. Уцуми смотрел куда-то вдаль. Выражение глаз такое, будто он уже где-то далеко. Он скоро умрет. Предчувствие говорило ей, что это произойдет через несколько дней, у нее перехватило дыхание. Уцуми удовлетворился посещением только школьного двора, и они вернулись домой, так и не доехав до кладбища животных. Вечером у Уцуми начался жар, видимо, сказалось время, проведенное на ветру.
