— Не нравится, батенька. Не по чести это, не по совести.
— Оставим это на чести и совести наших президентов. Хотя я сильно сомневаюсь в наличии у них этих качеств даже в зачаточном состоянии.
— Ой, батенька! Кто-то из великих сказал, что политика — это выбор между плохим и очень плохим. Подленькое дельце. Ох, извините. Я же не спросил самого главного…
— Вроде, постучим по дереву, все обошлось. Ее уже выписали. Она отдыхает в гостинице.
— Да… Пути наши грешные. Что произошло, то произошло. На душе, наверное, гадко?
— Конечно, но все же думаю, что поступил правильно…
— Как это вы сумели так себя убедить? Пойдемте за стол. Расскажете…
— Давайте сначала по рюмочке. Я сегодня плюс к тому, что мы обсуждаем, боролся с эпилепсией…
— У вас эпилепсия?
— Да, нет, не у меня. Оказалось, что у одного моего партнера. Я на него накричал… Не сдержался. Да и не знал, что он больной. У него припадок случился, страшный. Я впервые такое наблюдал. Перенервничали все, а я и без того на пределе нервного напряжения был. В общем, день выдался… Я, если не возражаете, сразу полный бокал выпью. Сниму стресс.
— Не возражаю, а даже настаиваю. Наши предки водку считали лекарством и пили из чарок вмещающих не менее ста грамм, а то и из штофов в десятую часть ведра. Выпейте, батенька, расслабьтесь и выговоритесь. Ведь вы для этого пришли.
— Не только. Мне приятно с вами общаться. У вас интересные умозаключения. А самое важное, что мы никак друг от друга не зависим. Наши отношения содержат только духовную составляющую. Не знаю, как для вас, а для меня в последнее время это стало очень важным. Думается, что меня окружают либо те, кому нужен я, либо те, кто нужен мне. Причем не в душевном плане, а в деловом. Даже родные и друзья детства хотят в основном материального. Может, это и нормально, но меня слегка угнетает.
— Думаю, что вы утрируете. Конечно, эмоциональный голод существует. Его надо, как любое чувство, удовлетворять, но не обязательно в чистом виде. Вот вы хотите выпить водки… Хорошо, но закусить — не вредно. Даже полезно. Кто вам мешает поступать аналогично, совмещая две извечные стороны жизни — духовную и материальную?
— Никто, конечно, не мешает. Я так и стараюсь делать, но при этом меня не покидает ощущение, что ответной реакции я не получаю. Мне думается, что, добившись материального, люди только делают вид, что вступают со мной в личное общение. Как человек я им не нужен, нужна лишь услуга.
— Я понимаю, о чем вы говорите. Это в большей или меньшей мере всегда существовало. Все то же проявление стремления к господству. Какие могут быть духовные отношения между господином и рабом? А два господина в одной точке не уживаются. Рано или поздно, по мнению каждого из них, кто-то должен стать рабом, но каждый думает, что не он. Вы пейте, голубчик.
— Давайте за вас. Здоровья вам!
— Спасибо, спасибо… Вы закусывайте. Я сегодня горячее приготовил. Чуть позднее оцените мои кулинарные способности. Я неплохо готовлю, полагаю вас удивить.
— Любопытно. Знаете, я до женитьбы тоже любил готовить. У меня поварская наследственность. Прадед мой был известным в Москве поваром. Когда женился, мы жили в коммунальной квартире. Жена моя плохо контактировала с соседкой, и на кухне происходили скандалы. Я перестал туда заходить и заодно отучился готовить. На природе иногда, правда, шашлык жарю, но это не кулинария, так — баловство.
— А я наоборот. Научился, когда один остался. Мне нравится готовить. Я даже думаю, что это творческое занятие. Иногда сам рецепты придумываю. Правда, с продуктами туговато бывает, но изворачиваюсь. Вот и сегодня… Попробуйте угадать, чем я вас буду потчевать?
— Вы меня заинтриговали… Еда очень много значит. Через еду люди часто решают проблемы. Мы при социализме упростили пищевые ритуалы. Куда ни придешь — всюду одинаковая пища: салат оливье, студень, какой-нибудь рыбный салат, нарезка, а на горячее — мясо под майонезом. У наших предков было иначе, а в Японии и Китае еда — вообще священнодействие. Это и культура, и политика, и общение, и общественная жизнь, и семейные отношения, и социальное расслоение, и многое другое. Опять же сервировка стола. Мы ее упростили… А ведь это важнейший аспект не только и не столько поглощения пищи. Это вековые традиции народа. Вот, например, японцы, китайцы это понимают и бережно все сохраняют, даже палочки для еды. А мы? Мы все уничтожили. Оставили только алюминиевые вилки и ложки, а национальные деревянные ложки обратили в сувениры. Даже ножи в столовых не даем, лишь в музеях классическую сервировку видим. Я люблю наблюдать за людьми, когда они пьют и едят. Определенные черты характера человека во время застолья раскрываются…
— Вы совершенно правы… Я не хотел развивать эту тему сегодня, но коль уж мы ее затронули, скажу. Я занимаюсь кулинарией, выражая тем самым протест тому, о чем вы говорите. Ведь многие уверены, что русская кухня — это щи, хлеб и для избранных картошка с мясом. Это, батенька, придумки большевиков. Они считали, что их первая задача — не накормить народ, а воспитать в нем преданность режиму. Это конфуцианство, хотя Конфуций при этом использовал и пищу. Даже свою кухню создал. Большевики этим пренебрегли и пошли дальше, заявив, что вторым благом является оружие. Остальное, в том числе и еду, загнали в пресловутую группу «Б», где сегодня не только нет мяса, но даже хлеба не хватает. А русская кухня — очень сложное явление, впитавшее в себя традиции различных народов. Кстати, пельмени — китайское изобретение.
— Что-то мы в политику ударились. Как в том бородатом анекдоте про интеллигентов. Сейчас начнем президента и председателя Верховного Совета обсуждать. Было тогда два президента, теперь опять двоевластие. И те бывшие преданные коммунисты, и эти… Борются с собственной жизнью, отрицают все подряд, чтобы хапнуть побольше. На страну им, как и их предшественникам-большевикам, наплевать. Черт с ними. Будем считать, что только борьба с пережитками осталась. Проблема в том, что борьбой этой руководят вчерашние коммунисты, ставшие вдруг апологетами капитализма, внутри же сохранившие все большевистские принципы. Забыть их пора. Они сами — пережиток. Давайте лучше послушаем ваше мнение по поводу моего поступка… Вернее, не поступка, а жизненной ситуации.
— Я вам его изложил еще ночью. Мнение мое не изменилось. Я вас всей душой порицаю. Никакие причины не могут вас оправдать… Это не ситуация, а мерзкий поступок, милостивый государь. Натуру свою порочную проявили. До конца дней сожалеть будете. Уже ничего не исправить. Что обсуждать?
— Ну все же послушайте меня… Я о другом.
— Извольте…
— Я вам говорил, что женщина, которая сделала аборт, кореянка. Если я отец, то ребенок должен был быть метисом.
— Вы второй раз мне это сообщаете. Вы полагаете, что метисы — не люди? Вы что, расист? Смешно. Да и на вас не похоже.
— Совсем не смешно. Дослушайте! Я много лет об этом думаю. Полагаю, что, как и все советские люди, я был расистом, но после посещения Африки, надеюсь, изжил в себе этот изъян. Во всяком случае, во многом я перестал им быть, поскольку такая болезнь без следа не проходит. Уверяю вас: и вы страдаете этой болезнью. Думаю, что в большей степени, чем я сегодня.
— Откуда вы такое взяли? Да и как такой порок можно называть болезнью? Убийца — тоже больной?
— В какой-то степени или, вернее, часто— да. Надо смотреть на причины. Каждый из нас в определенных условиях может стать убийцей. Например, в состоянии аффекта. Это болезненное состояние. Серийные убийцы — точно больные. Политические убийства, терроризм… Не о том мы говорим. Люди веками спорят на эту тему. Расизм — это порождение общественного сознания, одна из разновидностей психологического воздействия. В этом смысле расизм — болезнь, и лечить ее можно другим воздействием. В Африке я такому воздействию подвергся и излечился или нахожусь в состоянии рецессии, хотя некоторые симптомы остались. Один из них — это недопустимость межрасовых браков. Могу вам сказать, что мое решение не оставлять ребенка имело много оснований. Однако решающим фактором стала убежденность, что межрасовые браки не устойчивы и могут привести к рождению неполноценных детей. Кроме того, если даже ребенок и родится совершенно нормальным, то ему в условиях нашей страны придется всю жизнь быть третьесортным человеком, и рано или поздно он вынужден будет решать, к какой расе относится. Есть еще и другие проблемы — последующие поколения и браки, их цепочка продолжится. Вот я всего-навсего продукт межнационального брака. В шестнадцать лет мне пришлось выбирать национальность, другими словами — отказаться от одного из родителей. Было трудно, но самое главное, что я поступил не так, как хотел. Я любил мать и не люблю отца, а выбрал его национальность, исходя из политики, царящей в стране. Так поступали многие. Как им с этим живется? Мне — не очень комфортно… С расой же все намного сложнее. Выбирать такому ребенку придется, может быть, еще и страну, которую он назовет Родиной.
