— Почему? — слышу я свой вопрос.
— Он лежит в талых водах. Он почти целиком в воде. Он должен быть близко от поверхности льда. Сайденфаден думает, что не трудно будет спуститься к нему. Либо через туннель с талыми водами, либо по трещинам в шахте, которая находится чуть выше седловины. Сложно будет его поднять. Сайденфаден считает, что нам надо расширить туннель, который идет от озера, и вытащить камень через него. Расширять его надо при помощи взрывчатки. Вся эта работа будет проходить под водой.
Я сажусь рядом с ним.
— Вода, — говорю я, — замерзает при температуре около нуля градусов. Как Тёрк объяснил тебе то, что вокруг камня — вода?
— Дело разве не в давлении льда?
— Да, дело может быть в давлении льда. Чем глубже опускаешься в ледник, тем теплее становится. Из-за давления ледяных масс над тобой. Температура материкового льда минус двадцать три градуса на глубине пятьсот метров. Еще на пятьсот метров глубже она минус десять градусов. Поскольку температура таяния зависит от давления, то действительно при температурах ниже нуля встречается вода. Возможно, при минус один и шесть или один и семь десятых градуса. Бывают теплые ледники, в Альпах или в Скалистых горах, где на глубине тридцать метров или ниже встречаются талые воды.
Он кивает.
— Так Тёрк это и объяснял.
— Но Гела Альта находится не в Альпах. Это так называемый холодный глетчер. И он очень маленький. В настоящий момент температура его поверхности будет минус десять. И температура у основания — примерно такая же. Зависящая от давления температура таяния будет примерно ноль градусов. На этом глетчере не может образоваться ни капли талой воды.
Глядя на меня, он пьет. То, что я сказала, нисколько не нарушило его равновесия. Возможно, он не понял. Возможно, Тёрк вызывает у людей доверие, которое заслоняет от них весь окружающий мир. А может быть, это совершенно обычная вещь — лед непонятен тому, кто не вырос с ним. Я пытаюсь использовать другую тактику.
— Они рассказали тебе, как его нашли?
— Его нашли гренландцы. В доисторические времена. О нем говорится в их легендах. Именно поэтому они брали с собой Андреаса Фине. Тогда метеорит, может быть, еще лежал на льду.
— Когда метеор входит в атмосферу, — говорю я, — на расстоянии примерно сто пятьдесят километров от поверхности Земли, он испытывает воздействие ударной волны, как будто он ударился о бетонную стену. Наружный слой оплавляется. Мне попадались такие черные полоски метеоритной пыли на полярном льду. Но при этом снижается скорость метеора и падает его температура. Если он достигает поверхности Земли, не разбившись на кусочки, то обычно имеет среднюю температуру Земли — примерно пять градусов. Так что он не вплавляется в лед. Но и не остается на поверхности. Сила притяжения медленно и неотступно тянет его вниз. На поверхности льда никогда не встречали метеоритов заметного размера. И никогда не встретят. Сила притяжения увлечет их вниз. Они будут поглощены и со временем вынесены в море. А если они попадут в подводную трещину, то будут раздавлены. Глетчеру не свойственна деликатность. Он представляет собой помесь гигантского рубанка с камнедробилкой. Он не окружает всякие геологические безделушки волшебными пещерами. Он затягивает их вниз, перемалывает в порошок и высыпает его в Атлантический океан.
— Тогда вокруг него могут быть горячие ключи.
— На Гела Альта не обнаружено никакой вулканической активности.
— Я видел ф-фотографии. Он лежит в воде.
— Да, — говорю я. — Я тоже видела фотографии. Если все это не надувательство, то он находится в воде. Я очень надеюсь, что это надувательство.
— Почему?
Я думаю, сможет ли он понять это. Но другого выхода нет — придется попробовать сказать правду. То, что я считаю правдой.
— Я точно не знаю, но похоже, что тепло исходит от камня. Что он излучает энергию. Может быть, своего рода радиоактивность. Но возможен и другой вариант.
— Какой?
Я вижу по нему, что и для него эти мысли не новы. Он тоже понимал, что не все здесь в порядке. Но он вытеснял эти мысли из своего сознания. Он — датчанин. Всегда лучше удобное замалчивание, чем удручающая правда.
— Передний трюм «Кроноса» переоборудован. Он может быть стерилизован. Он оснащен устройством подачи кислорода и атмосферного воздуха. Он сделан так, как будто они собираются перевозить крупное животное. Мне пришла в голову мысль, что Тёрк, может быть, считает, будто камень, который вы должны поднять, живой.
В бутылке больше ничего не осталось.
— Ты это хорошо придумал с пожарной сигнализацией.
Он устало улыбается:
— Только так можно было положить бумаги на место и не привлечь внимания к тому, что они мокрые.
Мы сидим на разных концах кровати. «Кронос» движется все медленнее и медленнее. В моем теле тихо разгорается яростная схватка между двумя видами отравления: кристально ясной нереальностью амфетамина и зыбким наслаждением алкоголем.
— Когда Юлиана рассказала тебе, что Лойен регулярно обследовал Исайю, я впервые подумала, что речь идет о какой-то болезни. Но только когда я увидела рентгеновские снимки, я окончательно убедилась в этом. Снимки после экспедиции шестьдесят шестого года. Их раздобыл Лагерманн из больницы Королевы Ингрид в Нууке. Смерть наступила не от взрыва. В их организм проник какой-то паразит. Возможно, своего рода червь. Но размером больше, чем какой-либо из известных. И двигающийся быстрее. Они умерли в несколько дней. Возможно, в несколько часов. Лойена интересовало, не заражен ли Исайя.
Он качает головой. Он не хочет верить в это. Он ведь ищет сокровище. Алмазы.
— Именно поэтому сначала всем этим занимался Лойен. Он ученый. Деньги — это второстепенное. Речь шла о Нобелевской премии. С того дня в сороковые годы, когда он это обнаружил, он предвидел научную сенсацию.
— Почему они мне этого не рассказали?
Все мы живем, слепо доверяя тем, кто принимает решения. Слепо доверяя науке. Ведь мир безграничен, а любая информация неопределенна. Мы признаем, что Земной шар круглый, что ядра атома держатся вместе, словно капли, что пространство изгибается, что необходимо вмешиваться в генетический материал. Не потому, что мы знаем, что это правильно, а потому, что мы верим тем, кто нам это говорит. Все мы — прозелиты науки. И в отличие от последователей других религий мы более уже не можем перешагнуть расстояние, отделяющее нас от наших проповедников. Сложности возникают, когда натыкаешься на прямую ложь и эта ложь имеет непосредственное отношение к твоей жизни. Состояние механика сродни панике ребенка, впервые поймавшего своих родителей на лжи, которую он всегда за ними подозревал.
— Отец Исайи нырял, — говорю я. — Остальные, очевидно, тоже. Большинство паразитов проходит ряд стадий развития в воде. Тебе предстоит нырять. И тебе предстоит заставлять других это делать. Ты — последний человек, которому следует знать правду.
От волнения он вскакивает на ноги.
— Ты должен помочь мне позвонить, — говорю я.
Когда мы встаем, я нащупываю в ящике металлический предмет, завернутый в тряпку, и плоскую, круглую коробку.
Радиорубка находится за мостиком, напротив офицерской кают-компании. Мы проходим туда, никем не замеченные. Перед дверью я останавливаюсь. Он качает головой:
— Там никого нет. По требованиям ИМО[70] здесь два раза в час должен кто-нибудь быть, но у нас на борту нет радиста. Поэтому они настроили коротковолновый приемник на 2,182 килогерца, международную частоту бедствия, и подключили к сигнализации, которая сработает, если будет подан сигнал бедствия.
Ключ Яккельсена не подходит к этой двери. Мне хочется закричать.
— Я должна попасть туда, — говорю я.
Он пожимает плечами.
— Ты в долгу перед нами обоими, — говорю я.
Еще мгновение он колеблется. Потом осторожно берется за ручку и нажимает на дверь. Не слышно треска дерева, слышно лишь, как язычок, царапая стальную рамку, выдавливает ее внутрь.
Помещение очень маленькое, тесно заставленное. Маленький УКВ-приемник, двухдиапазонный передатчик размером с холодильник, ящик, каких я раньше не видела, с вмонтированным телеграфным ключом, стол, стулья, телетайп, телефакс, кофеварка, сахар и пластмассовые стаканчики. На стене часы, стекло которых оклеено бумажными треугольниками разных цветов, радиотелефон, календарь, сертификат технического освидетельствования, лицензия, выданная Сонне на то, что он может работать радиооператором. На столе привинчен магнитофон, лежат разные руководства, открытый журнал радиосвязи.
Я пишу номер на листке бумаги.
— Это Раун, — говорю я.
Он замирает. Я беру его за руку и думаю о том, что последний раз в жизни касаюсь его.
Он садится в кресло и преображается. Движения у него такие же, как на своей кухне, — быстрые, точные и уверенные. Он стучит по циферблату часов.
