В огромном огороженном, находящемся под землей, месте, названном, как это ни парадоксально, «Королевским залом», девочки сталкивались лицом к лицу со своей судьбой. Их оставляли отдыхать на ночь, мыли, кормили, а иногда бывало, что и вынуждали выпить залпом чашку ликера, тем самым слегка сводя с ума. После подобных процедур бедняжек приводили обнаженными в помещение, куда заранее набивались покупатели со столь разными физиономиями, каковые можно только вообразить; они щупали их, осматривали зубы, сжимали пальцами, где им вздумается, и под конец весьма своеобразной проверки живого товара делали стоящие предложения. Кое-кого распродавали в бордели высшей категории либо в гаремы богачей, самые крепкие, как правило, оказывались в руках производителей, шахтеров либо китайских крестьян, на кого работали весь оставшийся срок и без того недолгой жизни; и все же большинство оставалось в спальнях китайского квартала. Женщины постарше обучали их ремеслу: они были обязаны научиться отличать золото от бронзы, чтобы в дальнейшем жульничать при оплате услуг, уметь привлекать клиентов и, не жалуясь на свое унизительное, а, порой, и чреватое болезнями существование, соответственно их удовлетворять. Чтобы торговая сделка считалась более-менее законной, подписывали договор, который не могли прочесть. Так они продавали себя где-то лет на пять, но одновременно верно прикидывая, что вряд ли когда смогут получить свободу. За каждый, пропущенный по болезни, день к их оговоренному времени прибавляли еще пару недель, а если пытались сбежать, то уже навсегда превращались в рабынь. Жили бедняжки, ютясь в переполненных, непроветриваемых комнатах, разделенных тяжелыми занавесками, и там же и работали, точно каторжники, вплоть до собственной смерти. Туда и направился Тао Чьен одним прекрасным утром, сопровождаемый дýхами Лин и своего учителя иглоукалывания. Некая девушка-подросток в едва накинутой на плечи блузе провела его за занавеску, где находился мерзкий увалень, протянула свою руку и сказала тому, чтобы сперва заплатил. Получив свои шесть долларов, девушка легла на спину, раздвинула ноги и безразлично уставилась в потолок. У нее были безжизненные зрачки, дышала уже с трудом; отчего он понял, что все дело в принятых наркотиках. Тогда сел рядом, опустил рубашку и попытался ласково погладить ту по голове. В ответ она завизжала, съежилась и осклабилась, намереваясь его укусить. Тао Чьен отодвинулся, долго разговаривал с ней на кантонском наречии китайского языка, ни разу не коснувшись, и вплоть до тех пор, пока нудное звучание его голоса не успокоило бедняжку окончательно, а почему можно было переходить к осмотру недавно появившихся синяков. В конце концов, девушка начала отвечать на его вопросы более жестами, нежели словами, будто утратила навык разговорной речи, и таким способом удалось узнать кое-какие подробности о плене. Но не могла сказать, сколько именно времени там провела, потому что засекать его оказалось занятием бесполезным. Хотя, должно быть, прошло и не так много, потому что все еще помнила в жалких подробностях свою, оставшуюся в Китае, семью.
Когда Тао Чьен подсчитал, что его, проведенное за занавеской, время истекло, то сразу удалился. В дверях уже поджидала та же старуха, которая и приняла его предыдущим вечером, но никак не выразила того, что и теперь узнала молодого человека. Чтобы прояснить ситуацию, оттуда отправился по тавернам, игровым залам, местам, где курили опиум, и напоследок решил нанести визит другим докторам этого квартала и бродил до тех пор, пока постепенно не смог правильно решить эту непростую задачу. Когда молоденькие китайские куртизанки заболевали так, что не могли более работать, уводил их в импровизированную «больницу», как назывались потайные комнаты, которые он собственными глазами видел прошлой ночью. Там и оставлял бедняжек, давая им чашку воды, немного риса, а также приносил масляную лампу, которой хватало лишь на несколько часов. Дверь этого помещения открывалась несколько дней спустя и только затем, чтобы войти и засвидетельствовать смерть. Если несчастных находили еще живыми, не задумываясь, сами брались отправлять их на тот свет – так, попадая в это место, никому более не удавалось снова увидеть белый день. Позвали Тао Чьена, потому что приписанный к заведению «чжун и» на данный момент отсутствовал.
Идея оказать помощь этим бедняжкам была не совсем его; за девять месяцев, как об этом сообщила Элиза, молодому человеку все уже было известно от дýхов Лин и учителя иглоукалывания.
- Калифорния – свободный штат, Тао, здесь нет рабов. Обратись к американским властям.
- Свобода доступна не для всех. Американцы слепы и глухи, Элиза. Эти девочки совсем не бросаются в глаза, так же как и безумные, нищие и собаки.
- А то, что они китаянки, тебе не все равно?
- До некоторых, как я, пожалуй, что и все равно, но никто не собирается рисковать жизнью, бросая вызов преступным организациям. Ведь большинство считает, что если в Китае веками практиковалось подобное, стало быть, критиковать то, что происходит здесь, нет никаких оснований.
- Какие же жестокие люди!
- Это вовсе не жестокость. Просто в моей стране ни капли не ценится человеческая жизнь. В ней и без того полно народу, к тому же детей всегда рождается больше, нежели население способно прокормить.
- Но для тебя эти девочки вовсе не отвергнутые бедняжки, Тао…
- Нет. Лин и ты многое поведали мне о женщинах.
- Что ты намерен делать?
- Я должен был учесть все то, что ты мне говорила, когда речь шла о поиске золота, ты помнишь? Если бы мне разбогатеть, я бы их купил.
- Но ты еще не богат. К тому же, не хватит никакого калифорнийского золота, чтобы выкупить всех поодиночке. Нужно помешать процветанию подобного вида торговли.
- Это никак не возможно, хотя, если ты мне поможешь, по крайней мере, смогу спасти некоторых…
И он рассказал ей, что за последние месяцы удалось вызволить оттуда одиннадцать девушек, но выжили из них только две. Его план оказался рискованным и не очень эффективным, но другого было невозможно даже себе вообразить. Вдобавок предложил принимать их бесплатно в случае болезни либо беременности, но вместо этого ему приводили чуть ли не умирающих. Приходилось давать взятки тамошним путанам, чтобы последние звали его, когда оказывались перед необходимостью отправить очередную китайскую куртизанку в импровизированную «больницу», и тогда приходил доктор вместе со своим помощником, после чего оба клали умирающую на носилки и удалялись. «В целях научных опытов», - объяснял Тао Чьен, хотя чрезвычайно редко слышал какие-либо вопросы вообще. С девочки уже нечего было взять, а нездоровая заинтересованность доктора в подобных пациентах лишь помогала женщинам без труда избавиться от таковой. Поэтому подобная сделка была выгодна обеим сторонам. Перед тем как забрать к себе больную, Тао Чьен вручал свидетельство о смерти и требовал вернуть ему подписанный девушкой договор об оказываемых услугах, чтобы избежать могущих возникнуть осложнений. В большинстве случаев молодые девушки были совершенно безнадежны, и ни о каком выздоровлении не шло и речи; тогда роль доктора заключалась лишь в поддержке бедняжек в их последние часы, но, как уже говорилось, выжить удалось лишь двоим.
- Что ты с ними сделал? – спросила Элиза.
- Они в моей комнате. Все еще ослабевшие, а одна, кажется, слегка тронулась головой, но все же рано или поздно обе придут в себя. Мой помощник остался о них позаботиться, а я тем временем пошел тебя искать.
- Я уж вижу.
- Я больше не могу держать их взаперти.
- Возможно, общими усилиями нам удастся отправить их в Китай, в родные семьи…
- Ни за что! Ведь там они опять попадут в рабство. В этой стране девушек хоть можно спасти, правда, не знаю, каким образом.
- Если не помогут власти, это сделают добрые люди. Давай обратимся к церквям и миссионерам.
- Не думаю я, что христианам есть дело до этих китайских девушек.
- Как же ты мало доверяешь людям, Тао!
Элиза оставила своего друга попить чаю с Ромпеуэсос, сама же схватила один из собственноручно свежевыпеченных хлебов и отправилась навестить кузнеца. Джеймса Мортона она нашла наполовину обнаженным, в кожаном переднике и с покрытой головой. Тот, сильно потея, стоял перед кузницей. Там, внутри, была невыносимая жара, пахло дымом и раскаленным металлом. Кузница представляла собой деревянный барак с земляным полом и двойной дверью, открытой настежь и зимой, и летом в рабочее время. При входе в нее, на возвышении, находился большой постоялый двор, где принимали клиентов, а сам кузнечный горн располагался далее. На стенах и потолочных балках висели необходимые в ремесле инструменты, орудия труда и подковы, изготовленные самим Мортоном. В задней части стояла рабочая лестница, позволяющая забираться на чердак, служивший спальней, закрытой от глаз клиентов клеенчатой занавеской. Всю находящуюся внизу меблировку составляли большой глиняный кувшин для мытья и стол с двумя стульями; из скромных украшений были разве что американский, висящий на стене, флаг и три полевых цветка, стоящих в стакане на столе. Эстер гладила кучу одежды, при этом подпрыгивал ее огромный живот, а сама девушка покрывалась испариной, поднимая тяжелый, на угле, утюг, одновременно успевая еще и тихо напевать. Любовь и беременность лишь красили юное создание, а умиротворенный ее вид светился, точно нимб. Девушка стирала чужую одежду, и этот труд был таким же тяжким, как и работа ее мужа с молотком у наковальни. Три раза в неделю она нагружала омнибус грязной одеждой, шла на речку, где добрую часть дня проводила на коленях намыливая вещи и чистя те щеткой. В солнечную погоду все сушила прямо на камнях, но чаще была вынуждена возвращаться с мокрой одеждой, и тогда тотчас бралась за тяжелый физический труд, крахмаля и гладя целую кучу. У Джеймса Мортона не получалось заставить девушку отречься от подобного зверского желания; она не хотела, чтобы здесь родился ребенок, почему и откладывала каждый сентаво, чтобы в один прекрасный день переехать со своей семьей в деревенский дом.
