Елена Ляпота - Через тернии к свету (СИ)

Может, и не стоило этому противиться?

Айсор наверняка знал, чем будет забита голова до конца его дней.

Как знал и то, что утром он уничтожит содержимое сейфа навсегда…

Потому что где-то там — в самой глубине души — он хотел быть таким, как Керт Небраски…

Каждая частичка сознания, каждая потаенная клеточка души — всегда стремились навстречу звездам. Теперь, когда у него нет тела, а разум способен преодолевать немыслимые расстояния за считанные минуты, перед ним раскрывалась вечность.

Керт еще никогда не чувствовал себя таким счастливым…

Таким свободным и полным жизни…

Но в то же время его неумолимо влекло домой — в ту часть вселенной, где он ни разу не был, и только память отца своего — Творца Орсихта — указывала дорогу.

Керт едва держал себя в руках от нетерпения — так хотелось увидеть — теперь уже собственными глазами — галактику Трех Оахт. Он не сомневался, что оахтиры встретят его как своего — пришельца из Солнечной цивилизации.

Они ждали тысячу земных лет, наблюдая со стороны, как на Земле постепенно исчезает «маггус-корра-хо». Значит, верили, что Ооалус Орсихт добъется успеха…

Керт подлетел к самому краю галактики, когда перед ним развернулось яркое оранжево-розовое марево. Сознание наполнилось ликованием.

Его ждут! Ему рады! Он возвращался домой!

Керт как раз успевал к началу празднования нового космического цикла…

Заглавная

Новый Год уже стучит в окошко, а на дворе до сих пор не выпал снег. Куда ни кинь — одна сухая мерзлая земля, стыдливо прикрытая гнилыми сморщенными листьями из тех, что дворники замаялись подметать. И откуда они берутся — эти унылые последыши осени, некогда бывшие веселыми, торжественно зелеными, обласканными летним солнцем?

Увы, за последние зимы к Новому году без снега не привыкать. А так хотелось бы услышать, как хрустит под ногами свежая морозная корка, почувствовать, как снежинки тают на раскрасневшихся от холода щеках. Чтобы как в детстве, на картинках в книжке или в старых советских мультиках все вокруг было усыпано белым искристым снегом.

Детство — такое близкое и далекое, безжалостно вырванное из объятий мечты и оставленное погибать на осколках чужих ошибок, забытых и минувших промахов — человеческих или Божьих, и непонятно, кто больше виноват — Господь или простой обыватель, в жилах которого течет та же кровь, что у этих сирот.

— Олег, — раздался голос воспитательницы, надтреснутый, словно бабушкина старая супница, которую Олежка когда-то срисовал с картинки, — Отойди от окна. Дует.

Окошки в детском доме — спасибо предвыборной кампании мэра — были новые, пластиковые, без щелей, в которые мог просочиться сквозняк, но Галина Демьяновна по привычке ругала детей, опасаясь, что они простынут.

Простуда — это ведь не только сопли и температура. Это еще и расходы на лекарства, подрывающие и без того скудный приютский бюджет.

Олег будто застыл у окна, упершись ладошками в подоконник, и разглядывал ночное небо. Рядом валялись карандаш и половинка альбомного листа.

— Олег! — повысила голос воспитательница, — Тебе там медом помазано? Скорей сюда. Сейчас Дед Мороз придет, подарки принесет.

Олег вздохнул и отошел от окна, прихватив с собой листок и карандаш. Каждый год одно и то же: лысый мужик в полинявшей красной шубе, воняющей сигаретами и нафталином, и Снегурочка Лариса Федоровна в голубом сарафане, отороченном ватой, изображающей мех. Губы у нее большие, пухлые, некрасивые, а под носом усики — совсем как у мужика.

Ларису Федоровну никто не любил. Одним из ее недостатков было неуемное желание залезть поглубже в душу и вытащить наружу все то, что так старательно пряталось по заветным уголкам, а потом поведать об этом каждому, кто был способен слушать.

— Что это там у тебя? — спросила воспитательница Олега, увидев, как он засовывает бумажку, сложенную вчетверо в карман штанов.

— Открытка. — ответил мальчик и посмотрел ей в глаза, словно голодный щенок, у которого силой забрали мамкину сладкую титьку.

— Кому? — с напускным равнодушием поинтересовалась Галина Демьяновна.

— Не знаю, подумаю, — сказал Олег и неторопливо прошел мимо нее в зал, где ожидалось новогоднее представление.

Конечно, маме, кому ж еще, решила воспитательница. Родной или воображаемой — всегда маме. Заветной мечтой сирот было отправить открытку родительнице и получить ответ. А еще лучше — увидеть ее на пороге детского дома, куда она пришла, чтобы забрать свою кровиночку далеко отсюда — в райскую жизнь, которая рисуется им в настоящей семье.

Они не знали, что жизнь за пределами интерната могла быть намного хуже. Но дети при настоящих родителях могли считать себя счастливыми уже тем, что они были хоть кому-то нужны. На них не стоял невидимый штамп, как на детдомовских: изгои, выбраковка, издержки пятиминутного удовольствия…

Новогодняя программа ничем не отличалась от прошлогодней. Дед Мороз в накладной бороде гордо восседал на пластмассовой табуретке возле скудно украшенной обрывками дождика елки и держал в руке видавший виды посох, а рядом стояла Лариса Федоровна, изображавшая Снегурочку, и улыбалась каждому, на ком останавливала лукавый взгляд густо подведенных глаз.

Несколько младших воспитанников хором декламировали стих про Дедушку Мороза, а остальные делали вид, что слушают.

Олежке было немного скучно: они сто раз репетировали эти стишки, так что ему казалось, этот праздник устроен специально для того, чтобы порадовать Деда Мороза, который смотрел в пространство стеклянными глазами и едва сдерживал рвущуюся наружу зевоту. Ему было откровенно наплевать: это было уже восьмое представление за сегодняшний день. Хотелось поесть и завалиться в кровать, растянув ноги, уставшие от хождения в неудобных сапогах.

После стишков полагались подарки «от спонсоров»: яблоки, апельсины, вафли «Артек» в голубой обертке, блокнотики с Микки Маусом и резиновые шарики. Что тут скажешь, весьма полезные подарки. А главное, одинаковые, чтоб никому не обидно было, и младшая сестренка или братишка не верещали назойливо: «И мне, и мне такой же»…

Правда, у детдомовцев редко бывают братишки и сестренки…

Получив свои подарки из рук Снегурочки, сделавшей чрезвычайно восторженное и радостное лицо, очевидно, полагая, будто это производило на кого-то впечатление, Олег запихал фрукты за пазуху, остальное спрятал в карман и вернулся к окну. Забравшись с ногами на подоконник, он снова принялся рассматривать ночное небо, усыпанное мириадами звезд, словно блестками на новогоднем наряде. Только небо казалось ему по-настоящему праздничным и красивым.

Галина Демьяновна вздохнула, увидев мальчонку на прежнем любимом месте. Наклонившись к Снегурочке, она прошептала ей что-то на ухо. Та согласно закивала и покачала головой.

— Странный ребенок. Что поделаешь, гены видать такие.

Дед Мороз, едва не засыпавший возле елки, оживился при слове «странный». Глаза его блеснули злостью. Можно подумать, ребенку зазорно сидеть у окна. В детстве он часами мог смотреть на звезды, гадая, что происходит там, на далеких планетах, про которые ему когда-то рассказывал отец. Его Саша уже почти не помнил. Был ли он вообще, тот отец?

Гены… только про эти проклятые гены он и слышал от бабушки. Ничего более путного и душевного, только про гены, позорящие ее «благородную» кровь.

Он встал, выпрямился, поправил бороду и потопал к мальчонке, прилипшему носом к оконному стеклу. Подойдя, он осторожно положил ладонь в громоздкой красной перчатке на детское плечо.

Олег вздрогнул от неожиданности и обернулся. Перед ним собственной персоной стоял Дед Мороз и улыбался. Заглянув в его веселые карие глаза, Олежка вдруг понял, что это вовсе не взрослый дядька, а совсем еще молодой пацан.

— Ну, мальчик, давай знакомиться, — сказал Дед Мороз, напустив на себя важный вид, — тебя как зовут?

— Олег. А вас?

— Неужели ты не знаешь? Я — Дед Мороз.

— А я — собачий хвост, — ответил Олег, — Всем известно, Что Деда Мороза не существует.

На секунду ряженый Дед Мороз опешил от такой наглости: на вид пацаненку было лет восемь-девять. В этом возрасте он сам еще верил в сказки, правда, уже начинал понимать, что не все из них бывают с хорошим концом. Хотя для детей, подобных Олегу, сказок не существовало вообще. А так ведь не годится, подумал он. Детство — оно на то и детство, чтобы быть счастливым хотя бы сказками.