— Мне вчера снился тот вечер, когда я впервые позвала тебя на ужин. Чтобы познакомить с Шарлоттой.
Я помнил этот вечер как сейчас. Перенервничав, я заблудился и не мог найти дом Пайпер. По причинам, не требующим объяснения, меня никогда прежде не звали в гости женщины, которым я выписывал штрафы за превышение скорости. Я бы и вовсе туда не пошел, но в тот день, когда я остановил машину Пайпер (она выжимала пятьдесят миль в час на участке, где нельзя было ехать быстрее тридцати), я зашел к своему лучшему другу — тоже полицейскому — и обнаружил свою девушку у него в постели. Так что, когда Пайпер через неделю позвонила в участок и пригласила меня, терять было нечего. Это было необдуманное, глупое решение отчаявшегося мужчины.
Когда меня представили Шарлотте, та протянула мне руку — и между нашими ладонями словно бы сверкнула искра, ошарашив нас обоих. Девочки ели в гостиной, взрослые уселись за стол. Пайпер угостила меня карамельно-пекановым тортом, который испекла Шарлотта.
— Ну, что скажешь? — спросила Шарлотта.
Крем был еще теплым и таким сладким… Тесто таяло на языке, как воспоминания.
— Думаю, мы должны пожениться, — сказал я, и все рассмеялись. Но я не шутил.
Мы говорили о своих первых поцелуях. Пайпер рассказала, как какой-то мальчик затащил ее в посадку за игровой площадкой под предлогом того, что за ясенем спрятался единорог. Робу девочка-старшеклассница заплатила пять долларов за практическое занятие. Шарлотта же, как выяснилось, впервые поцеловалась только в восемнадцать лет.
— Поверить не могу! — воскликнул я.
— А как у тебя это случилось? — спросил Роб.
— Не помню, — ответил я.
К тому моменту я вообще перестал замечать кого-либо, кроме Шарлотты. Я мог бы с точностью до дюйма определить расстояние, разделявшее наши ноги под столом. Я мог бы описать, как пламя свечи играло в ее кудрях. Я не помнил своего первого поцелуя, но знал, что последний будет с ней.
— А Амелия с Эммой сидели в гостиной, — напомнила мне Пайпер. — Мы настолько увлеклись беседой, что совсем о нйх забыли.
И я увидел это как наяву: мы всё, столпившись, стоим в крохотной уборной, а Роб кричит на дочь, которая заставила Амелию вытряхнуть сухой собачий корм в унитаз.
Пайпер рассмеялась.
— Эмма всё твердила, что там корму было не больше чашки.
Но корм разбух и забил трубу. Даже удивительно, как быстро он вышел из-под контроля.
Смех Пайпер начал стихать. Эмоциям свойственно с легкостью преодолевать границы — и вот она уже рыдала.
— Господи, Шон… Как мы до этого докатились?
Смущенно переминаясь с ноги на ногу, я неуклюже приобнял ее.
— Всё хорошо.
— Нет, не всё хорошо! — всхлипывая, возразила Пайпер и уткнулась мне в плечо. — Я никогда, никогда в жизни не была злодейкой! А теперь я вхожу в этот зал суда — и становлюсь именно ею.
Я не впервые обнимал Пайпер Рис. Так поступают все супружеские пары: вы приходите в гости, отдаете непременную бутылку вина и целуете хозяйку в щеку. Возможно, я краешком разума улавливал информацию: Пайпер выше Шарлотты, к примеру, и пахнет она какими-то незнакомыми духами, а не ванилью и грушевым мылом, как моя жена. В любом случае, это были треугольные объятия: на уровне щек вы соединялись, а тела расходились наискось, подальше друг от друга.
Но сейчас Пайпер прижалась ко мне. Ее слезы обжигали мне шею. Я чувствовал изгибы ее тела, чувствовал его вес. И я сразу же понял, когда она почувствовала мое.
А потом она начала целовать меня, или я начал ее целовать, и на вкус она была как спелая вишня, и глаза у меня закрылись, и в этот миг я видел перед собой лишь Шарлотту.
Мы одновременно отскочили друг от друга и отвели взгляды. Пайпер потерла щеки. «Я никогда, никогда в жизни не была злодейкой», — говорила она.
Всё в жизни бывает в первый раз.
— Прости, — сказал я, невольно перебив Пайпер.
— Я не должна была…
— Ничего не было, — сказал я. — Давай представим, что ничего не было, ладно?
Пайпер с грустью на меня посмотрела.
— Шон, если ты не хочешь что-то замечать, это еще не значит, что этого нет.
Не знаю, о чем она говорила: об этом миге, об этом ли иске, а может, о том и другом. Я хотел произнести тысячу фраз, каждая из которых начиналась и заканчивалась извинениями, но с губ сорвалось другое.
— Я люблю Шарлотту, — сказал я. — Я люблю свою жену.
— Я знаю, — прошептала Пайпер. — Я тоже ее любила.
Фильм, в котором засняли один день из твоей жизни, Марин собиралась показать присяжным под конец. Эмоциональный противовес холодным неоспоримым фактам, изложенным актуарием, который с точностью до копейки подсчитал, во сколько обходится содержание ребенка-инвалида в этой стране. Мне казалось, что с того дня, как съемочная группа потащилась за тобою в школу, прошла целая вечность. Меня, признаться, несколько тревожил результат. Вдруг присяжные посмотрят на нашу повседневную жизнь и подумают, что она не сильно-то отличается от повседневной жизни любого другого человека?
Марин просила меня не беспокоиться: уж она-то позаботится, чтобы зрелище убедило присяжных. И едва первые образы спроецировались на экран, я поняла, что беспокоилась напрасно: монтаж — это настоящее чудо.
Сначала появилось твое лицо, отраженное в окне, через которое ты смотрела на улицу. Ты ничего не говорила, но слов и не требовалось. В твоих глазах можно было прочесть целую жизнь беспрерывной тоски.
Камера выглянула в окно, проследив за твоим взглядом, и уставилась на твою сестру, нарезающую круги на коньках.
Пока я застегивала тебе ножные скобы (сама ты не дотягивалась), заиграли первые аккорды песни. Я почти сразу ее узнала: «Надеюсь, ты будешь танцевать».
В кармане жакета у меня завибрировал мобильный.
Вообще-то на судебные заседания телефоны проносить нельзя, но я объяснила Марин, что постоянно должна быть на связи — на всякий пожарный. Она пошла на уступки. Я вытащила трубку и посмотрела на экран.
Абонент ДОМ.
На другом экране ты, между тем, сидела на уроке, и детишки мельтешили вокруг тебя, словно стайка рыбок. Они кружили в хороводе, а ты неподвижно сидела в инвалидном кресле.
— Марин, — прошептала я.
— Потом, — цыкнула она.
— Марин, у меня звонит телефон…
Она наклонилась ко мне и прошипела:
— Если вы сейчас ответите, присяжные растерзают вас за бессердечие.
И мне пришлось проигнорировать вызов, хотя тревога неуклонно росла. Может, присяжные решат, что меня огорчает этот фильм. Телефон умолкал на мгновение — и возобновлял вибрацию через считаные секунды. Я смотрела, как ты, покусывая верхнюю губу, бредешь к мату: физиотерапия. Телефон снова задрожал, и я еле слышно охнула.
А вдруг ты упала? Вдруг сиделка не знает, как быть? Вдруг случилось что-то похуже простого перелома?
Я слышала за спиной какие-то шорохи: это женщины лезли в сумочки за салфетками. Я видела, что жюри потрясли твои слова и твое ангелоподобное личико.
Телефон опять завибрировал, словно пуская ток по моему телу. На этот раз я аккуратно его вытащила, чтобы взглянуть на окно сообщений. Не вынимая рук из-под стола, я сняла с трубки крышечку.
УИЛЛОУ РАНЕНА ПОМОГИ.
— Мне надо уйти, — прошептала я Марин.
— Через пятнадцать минут пойдете… Еще рано для перерыва.
Я снова посмотрела на экран. Сердце билось, как птица в клетке. «Ранена»? Так почему сиделка ей не поможет?
Ты сидела на мате, растопырив ноги. Сверху покачивалось красное кольцо. Ты, поморщившись, потянулась к нему. «Всё?» — взмолилась ты.
«Ну же, Уиллоу, ты ведь не слабачка… Возьмись за него и сожми…»
И ты попыталась его сжать. Ради Молли. Но по щекам твоим потекли слезы, а изо рта вырвался резкий вопль. «Пожалуйста, Молли, давай остановимся…»
Телефон снова завибрировал. Я плотно зажала его в кулаке.
Тут я подошла к тебе, обняла, начала качать на руках и обещать, что всё будет хорошо. Что я не позволю ничему плохому случиться с тобой.
Если бы я внимательнее смотрела по сторонам, то заметила бы, что все женщины и даже некоторые мужчины плачут. Я бы заметила телекамеры в конце прохода, снимающие репортаж для вечернего выпуска новостей. Я бы увидела, как судья Геллар закрывает глаза и скорбно качает головой. Но я ничего не видела и, едва экран погас, сорвалась с места.
Я чувствовала на себе взгляды, когда бежала к выходу: должно быть, они решили, что меня переполнили эмоции. Что мне слишком больно видеть тебя на пленке. Как только я прорвалась сквозь кордон, то тут же нажала кнопку «перезвонить».
— Амелия, что произошло?!
— У нее течет кровь, — захлебываясь рыданиями, еле выговорила она. — Повсюду кровь, и она не шевелится…
