Анри снова станет обладателем незапятнанной, белой как снег репутации, извлечет выгоду, начав новое дело, не считая того, чего он уже добился: Сальвьер, где идет полная реконструкция, и счет в банке, продолжающий, как насос, тянуть деньги из казны. Он влез в эту историю решительно, так что теперь, когда он напал на след, они увидят, кто такой Анри д’Олнэ-Прадель.
Анри сунул руку в левый карман, где лежали пятидесятифранковые банкноты, но, увидев, что Коко поднимает голову, он подумал о другом кармане, в котором лежали банкноты по двадцать франков и мелкие деньги, потому что за несколько монет он получит тот же самый результат. Он засунул руку в правый карман и встряхнул мелочь. Он задал вопрос: ту кипу каталогов из типографии, которую вы загрузили на улице Аббесс, ну да, сказал Коко, где вы ее выгрузили? Четыре франка. Анри опустил четыре франка в ладонь рассыльного, который рассыпался в благодарностях.
Не за что, мысленно ответил Анри, уже сидя в такси, которое ехало к тупику Пер.
Вот появился описанный Коко большой дом с деревянной оградой. Ему пришлось подвезти свою тележку к самой лестнице, а вы говорите, помню ли я, однажды я привез скамейку, как же они ее называли… Словом, скамейка, вот, давно, много месяцев назад, тогда мне кто-то помог, а с их каталогами… не знаю чего. Коко не умеет читать как следует, вот поэтому он катает тележку.
Анри говорит таксисту, подождите меня здесь, дает ему купюру в десять франков, таксист доволен, сколько угодно, мой господин.
Прадель проходит за ограду, пересекает двор; вот тут, у ступеньки, он смотрит вверх по лестнице, вокруг никого; он решает рискнуть, недоверчивый, готовый ко всему, он поднимается по лестнице, ах! как бы он хотел, чтобы в данный момент у него была граната, да не нужна она, он толкает дверь, в квартире никто не живет. Скорее всего, заброшена. Это видно по пыли, по посуде, никакого беспорядка, но особая пустота меблированных комнат без жильцов.
Вдруг шум у него за спиной, он поворачивается, подбегает к двери. Сухое постукивание, цок, цок, цок, девочка спускается по лестнице, скрывается, он видит только ее спину, сколько ей лет, Анри не может определить, он, дети…
Он переворачивает квартиру сверху донизу, сбрасывает все на пол, ничего, никакой бумажки, только один экземпляр каталога компании «Патриотическая Память», подсунутый под ножку шкафа!
Анри улыбается. Его амнистия приближается гигантскими шагами.
Он стрелой спускается во двор, обходит ограду, возвращается по улице, звонит в дом, один раз, два раза, мнет страницы в руках, начинает нервничать, сильно нервничать, но наконец дверь открывается, и появляется женщина неопределенного возраста, печальная словно смерть, без голоса. Анри показывает ей каталог, показывает на строение в глубине двора, жильцы, говорит он, я их ищу. Он достает деньги. На этот раз он не перед Коко, интуитивно достает купюру в пятьдесят франков. Женщина смотрит на него, но даже руку не протягивает; он задается вопросом, понимает ли она, но Анри уверен в том, что она улавливает суть. Он повторяет вопрос.
И снова чуть слышный звук шагов, цок-цок-цок. Вон там, справа, в конце улицы бежит девочка.
Анри улыбается женщине без возраста, без голоса, без взгляда, амеба, спасибо, ничего не надо, возвращает купюру в карман, сегодня и так уже достаточно потрачено, садится в такси, а теперь куда, мой господин?
В ста метрах отсюда, на улице Рамей, стоят фиакры, такси. Видать, девочка делает это не впервые, говорит что-то шоферу, показывает деньги, еще совсем ребенок, а берет такси, само собой разумеется, вы сомневаетесь, но недолго, деньги у нее есть, ездка есть ездка, давай, садись, малышка, она залезает в машину, такси трогается.
Улица Коленкур, площадь Клиши, вокзал Сен-Лазар, поворачиваем к Мадлен. Все украшено к 14 июля. Анри, как национальному герою, нравится. На мосту Согласия он думает о находящемся совсем рядом Доме инвалидов, откуда завтра будут палить из пушек. А пока надо не потерять из виду такси с девочкой, которое въезжает на бульвар Сен-Жермен, затем едет по улице Святых Отцов. Анри мысленно аплодирует себе, девчонка направляется, ни за что не угадаете, в «Лютецию».
Спасибо, мой господин. Анри отдал за такси в два раза больше, чем пожаловал Коко, когда счастлив, денег не считаешь.
Девчонка и здесь не впервые, ни малейшего сомнения, она расплачивается за поездку, выскакивает на тротуар, швейцар приветствует ее кивком, Анри на секунду задумывается.
Два решения.
Дождаться девчонки, встретить ее у выхода, сложить вчетверо и зажать под мышкой, выпотрошить в первой же подворотне, вызнать все, что ему надо узнать, и выбросить останки в Сену. Рыбки будут безумно рады свежатинке.
Другой вариант: войти и навести справки.
Он входит.
– Мсье?.. – обращается к нему портье.
Д’Олнэ-Прадель (протягивает ему свою визитную карточку), я не забронировал заранее.
Портье хватает карточку. Анри разводит руками с беспомощным и скорбным видом, но и заговорщицким, с видом человека, которого вы выручите из затруднения, из той породы людей, которые умеют быть признательными и заранее дают об этом знать. По мнению портье, только хорошим клиентам присуще такое тонкое обращение, такое… Понятное дело, богатые клиенты. Вы находитесь в «Лютеции».
– Я не думаю, что возникнут какие-либо трудности, господин… – он смотрит в карточку, – д’Олнэ-Прадель. Итак… Номер или апартаменты?
Аристократ с лакеем всегда найдут общий язык.
– Апартаменты, – говорит Анри.
Так очевидно. Портье урчит, но втихую, он свое дело знает, кладет в карман пятьдесят франков.
Следующим утром, часов с семи, тьма народу набивалась в поезда метро, трамваи и автобусы, шедшие в сторону Венсенского леса. На всем протяжении проспекта Домениль в нескончаемых вереницах жались друг к другу такси, фиакры, шарабаны, между ними сновали велосипедисты, скорым шагом продвигались пешеходы. Альбер и Полина, не отдавая себе в том отчета, представляли любопытное зрелище. Он шел потупившись, судя по виду, какой-то упрямец, чем-то недовольный или озабоченный, а вот она, устремив взор в небо, разглядывала на ходу привязанный аэростат, медленно покачивавшийся над плацем.
– Побыстрей, душенька! – с ворчливо-ласковой интонацией торопила она. – Мы пропустим начало!
Но говорилось все это не в упрек, просто так, для разговора. Тем не менее трибуны народ брал приступом.
– В какую же рань эти бестии пришли! – воскликнула восторженная Полина.
Уже видны были построенные в строгом порядке, застывшие и дрожащие вроде как от нетерпения специальные войска и кадеты военных училищ, колониальные войска, а дальше – артиллерия и кавалерия. Так как оставшиеся свободные места находились далеко от плаца, находчивые торговцы предлагали припоздавшим деревянные ящики, чтобы приподняться над толпой, по цене от одного до двух франков; Полина выторговала два за полтора франка.
Солнце уже сияло над Венсеном. Разноцветье дамских туалетов и военной формы контрастировало с черными рединготами и цилиндрами официальных лиц. Несомненно, то была обычная игра народного воображения, но чувствовалось, что элита очень озабочена. Возможно, так оно и было, во всяком случае для некоторых из них, поскольку все с утра читали «Голуа» и «Пти журналь», а эта афера с памятниками павшим волновала всех. То, что она раскрылась именно в день национального праздника, представлялось не как случайность, а как знамение, как вызов. «Франция обесчещена!» – выносили в заголовок одни. «Оскорбление наших Славных Павших!» – шли еще дальше другие, существенно подкрепляя мысль с помощью заглавных букв. Ибо отныне стало очевидно: компания, без стыда и совести называвшая себя «Патриотическая Память», продала сотни памятников, перед тем как испариться вместе с кассой; говорили о миллионе, а то и двух миллионах франков – никто не был в состоянии оценить ущерб. Скандал обрастал слухами, и в ожидании парада обменивались неведомо откуда пришедшей информацией: без всякого сомнения, это «еще один удар бошей!». Нет, утверждали другие, которые знали об этом не больше первых, однако мошенники удрали, присвоив больше десяти миллионов, это точно.
– Десять миллионов, представляешь? – спросила Полина Альбера.
– По-моему, слишком преувеличено, – ответил он так тихо, что она едва расслышала.
Уже требовали чьих-то голов, поскольку есть такая привычка во Франции, а также потому, что «замешано» правительство. «Юманите» это четко разъяснила: «Поскольку возведение этих памятников павшим требует почти всегда участия государства в форме дотаций, впрочем отвратительно скромных, кто поверит, что никто в верхах не был в курсе дела?»
