– Я не знаю, но можно спросить у летчиков. Ах да, этот тип, который трогал ее за плечо!
– А как насчет того, что я угощу вас вечером коктейлем?
– Спасибо, но завтра рейс и я не стану пить спиртное. Я хочу пораньше лечь спать сегодня.
Отказ.
– Чего гогочете?! – крикнул я, не отпуская руки Жинито.
Новый взрыв хохота.
– Что смешного в том, что он курит траву?!
Еще взрыв. Я расстегиваю кобуру, выхватываю пистолет. «Стечкин» тяжелый, верный. Палю вверх, с акаций сыплются обломки веток. Тишина.
– В кого стреляешь, команданте Бен? – из палатки появляется кряжистый Мбота. Взгляд колдунский до жути.
Он вразвалочку идет ко мне, за ним свита бойцов, окружают нас с Жинито кольцом. Черные лица, зловещая тишина.
– Я хочу знать, полковник Мбота, кто дает мальчикам травку? Кто это делает и зачем?
– А! – хрипло восклицает Мбота, и его лицо мгновенно меняет колдунскую маску на ироничную, всепонимающую. – Команданте Бен недавно в наших краях. Команданте Бен еще не совсем понял, что такое Африка, наша Африка. Верно я говорю, бойцы? Соратники?
– Да, наш полковник! – хором почти пропели бойцы.
– Команданте Бен, – Мбота воздымает к небу иссиня-черный палец с большим розовым ногтем, – еще многого не знает. Но он узнает, он полюбит нашу землю, нашу черную Африку. Он прилетел сюда, чтобы вместе с нами бороться за свободу нашей Родины, и уже поэтому мы можем назвать его нашим героем! Верно?
– Да, наш полковник!
– Пусть команданте Бен и ошибается сейчас, но когда он узнает наш народ лучше, он перестанет ошибаться!
– Да, наш полковник!
– А теперь разойдемся и забудем этот инцидент. Я сам объясню команданте Бену все, чего он не понимает.
Все послушно начинают расходиться, а я обнаруживаю, что моя рука уже не держит руку Жинито, и что мальчик исчез, и я не заметил, как и куда. Ну не колдун ли?
Мбота берет меня под руку и ведет в свою палатку. Усаживает в кресло, достает из сумки-холодильника бутылку виски, наливает мне, себе, кладет лед в стаканы, чокается. И говорит, говорит, и голос его – легкое рычание сторожевого пса – хриплое, ленивое, но и опасное. Его голос завораживает, я беспрестанно киваю головой, я соглашаюсь, соглашаюсь, я соглашаюсь на все. Предложи мне Мбота тогда в этой палатке отрезать мне мою собственную голову, я бы с готовностью согласился. Сам бы положил ее на столик перед ним и даже расстегнул бы воротник гимнастерки, чтобы было удобнее.
Мбота уже воспитал своих янычар, только я об этом не знал – святая простота! Мбота давно распорядился давать мальчикам травку, перед тем как брать их с собой на операции. И не только травку. Еще и номбе – зелье, что-то вроде пива, сброженного из проса и какой-то местной дряни. Его варит мканка – колдун, которого Мбота возит с собой еще со времен войны за независимость, подобрал где-то на Замбези. Лысый старикашка с худыми и подвижными конечностями – ни дать ни взять – паучьи лапы.
– Они выросли, они стали настоящими львами, храбрыми и бесстрашными, команданте Бен. Знаешь, сколько врагов на счету юного героя, которого ты сегодня пытался пристыдить? Восемнадцать! Не веришь? Спроси – он покажет тебе. Он хранит уши врагов, которых уничтожил лично. Хранит, команданте Бен, в нашей африканской земле. Спроси его, команданте Бен, он покажет! Только не упади в обморок – они пахнут! Уши наших врагов! Ха-ха-ха!
Я киваю, я умиленно слушаю его лекцию про бесстрашие, про то, как «волшебное номбе» помогает им преодолеть страх, делает их безжалостными к врагам.
– А как иначе, команданте Бен, как иначе?! Они, эти юные львы, еще прославят нашу родину! На них будут равняться новые поколения!
Я выхожу из палатки одурманенный колдовским рокотом Мботы.
Я не знаю Африки.
Она так и осталась для меня таинственным, странным и страшным узором, вырезанным на лице полковника Мботы.
Много лет спустя я еще раз пережил подобный колдовской приворот. В Чечне. На окраине Грозного. Еще до первой чеченской кампании. Меня, писателя уже с мировой известностью, привезли тайно ночью в дом мятежного президента. Еще российские части были расквартированы в республике, еще можно было относительно спокойно гулять по Грозному, но мартовская сырость уже пахла войной. На площади перед Домом правительства отплясывали ритуальные танцы старики в папахах, по улицам ходили обкуренные ополченцы с автоматами наперевес, плотоядно поглядывая на чужеземцев. Меня не трогали, меня опекал пресс-секретарь президента, ставший потом и целым министром, и целым идеологом войны за независимость. Утром он приходил ко мне в гостиницу «Кавказ», мы завтракали, затем он отряжал в мое распоряжение двух молчаливых чичероне, и я ходил по городу, наблюдал, изучал, анализировал.
И вот ночь, черная «Волга», ухабы, повороты. Машина тормозит на спящей деревенской улице. Меня ведут в дом. На крыльце просят снять ботинки. Тапочек не предлагают, дальше иду в носках. Миную темный коридор, и на пороге комнаты, небольшой, с низким потолком, со стенами, увешанными любительскими пейзажами (жена хозяина всерьез балуется красками), меня встречает сам президент (он же и генерал). Роста небольшого, в тренировочном костюме и тоже в носках. Жмем друг другу руки.
– Садитесь, садитесь, Вениамин, – хозяин указывает на низкое кресло у окна, сам усаживается сбоку на диван. Перед нами журнальный столик, на котором несколько дурно изданных брошюр с чеченскими буквами и моя книга про Америку.
Я улыбаюсь, президент перехватывает мой взгляд, тоже улыбается:
– Вот перечитал. Про Америку все правильно, все правильно. Империи все одинаковы, для меня нет разницы: Америка или Россия. Имперский дух – везде один и тот же.
Его глаза ускользают от моего понимания, как и глаза Мботы – те же коричневатые белки и тот же темно-карий взгляд, словно ничего не выражающий и в то же время выражающий нечто такое, что разгадать невозможно.
Колдовской морок окутывает меня с первых же слов. Он говорит про независимость, про нефть, про геноцид, про горы, про честь, про бесстрашие. Он велит своим нукерам показать мне свое детище – автомат «борз» («волк» по-чеченски), специально разработанный для предстоящей войны. Я беру в руки это миниатюрное орудие убийства, оглаживаю холодную черную сталь, разглядываю, верчу туда-сюда, кладу, наконец, на столик и произношу:
– Изящный зверь! Кусает быстро и больно!
– Ха-ха-ха! – хохочет генерал-президент одним ртом. – Скоро он будет кусать противников нашей независимости! Да что кусать – рвать на части!
– Пусть белеют в поле кости! – спонтанно цитирую я, но генерал, понятное дело, принимает классику за удачный экспромт.
Смеется.
И снова говорит про независимость, про геноцид, про нефть (ее немного, но она – высшего качества, она способна прокормить маленькую гордую республику), про горы, про империю. И я верю ему беспрекословно. А он говорит уже о моих книгах, об Африке, о Сербии (откуда он знает, что я туда собираюсь?), о мужестве, о доблести, о славе.
Мы пьем чай из фаянсовых чашек с крупными розами на крутых боках, едим печенье из хрустальной вазочки. Ночь за окном тиха, словно это подмосковная деревня, а не ждущий-жаждущий войны город. Город-самоубийца, который вскоре будет стерт с лица земли.
Аудиенция окончена, мы снова жмем друг другу руки, я надписываю генералу титульный лист своей книги про Америку. Его хлопцы бегут заводить машину.
– Хочу вам кое-что подарить на память о нашей встрече. Так, чтобы вы приезжали сюда еще и еще, – говорит президент-генерал. – А быть может, вы напишете новую книгу. О нашем народе, о нашей борьбе!
– Да-да, конечно же, напишу! – уверенно обещаю я.
– Ах, совсем забыл – у меня же ничего не осталось! Сейчас, сейчас, – вдруг восклицает президент, сует ноги в тапочки, сбегает с крыльца, в калитку, на улицу – охранники ошеломленно глядят ему вслед, но остаются на местах – и стучит в окно дома на противоположной стороне. Тишина. Стучит еще раз, настойчиво. Наконец в окне загорается свет, невидимая рука открывает форточку. Короткий разговор по-чеченски, пауза, и в форточку просовывается какой-то предмет. Президент рысью возвращается на свое крыльцо:
