Именно торжественно и именно выпалила.
Алексей и бровью не повел.
— Во-первых, не из-за меня, а из-за всего. Во-вторых, это с ней не впервые, — сказал он наконец.
— Ты не говорил об этом, — сказал я.
— Не всё всё же можно сказать, — суховато отвечал Алексей.
— Уж больно вы… жестокий какой-то, — сказала Люся, и в ее глазах невольно блеснула извечная ненависть женщины к насильнику мужику.
— Эта баба цианистый калий может пить как чай, — так же сухо отвечал Алексей. — А я? Я просто волевой тип: как и она.
— Не знаю уж какой, но тип, — как-то мстительно сказала Люся первое попавшееся и отстала.
Мы спустились в поселок и пошли по домам.
Обоим нам было грустно, хотя и по-разному; ему, видимо, острее; мне — и глуше — и безнадежней; мы шли, посвистывая, — каждый свое — и вот:
— Покеда.
— Пока; пока.
Я дал себе слово — завтра пойти ловить рыбу.
«Вот что, Алеша. Ты, я вижу, любишь эпистолярный жанр. Вернее, ты не столько сам его любишь, сколько любишь обсуждать его со своими приятелями и подругами, в том числе не слишком скромными. Так было, так, видно, и будет. Можешь обсудить и это обращение к тебе. Даже и желательно, чтоб обсудил, тут нет никаких секретов. Уж извини, что пишу не как Люсе, а скорее в твоем же тоне… Я вижу, вы все гадаете, кто я такая. Просто ли я б…, или умная б…, или не очень умная б…, женщина я или не женщина, характер или не характер, воля или не воля. И так далее, как ты сам говоришь. Ну, ты понимаешь, как мы говорим с тобой оба, по твоей инициативе. Так вот, я хочу помочь вам всем, чтобы вы закрыли эту тему. Правда, если разобраться, эта тема не так уж вас и интересует. Не будь я «красивая баба», никто бы из вас и глазом не повел в сторону моей «души». Прав был Толстой в вашей «Крейцеровой сонате». Если думаешь о душе, то и незачем ложиться в постель. Говорю в «вашей», ибо мне это безразлично. Это, то есть ваши ценности. Я не глупее многих из вас, мужиков, но я не ставлю, в отличие от вас, себе этот ум в заслугу; ум — нормальное человеческое качество. Вы можете месяцами разбираться в соотношении мужской и женской психики и биологии и в «тайне женщины», но вам так и не понять того простого, что женщина — это и человек, и женщина. Отсюда вы гадаете, почему это та обижается на то, что ее назвали некрасивой, а та на то, что ее назвали глупой. Или одна и та же: обижается то на то, то на это. Да потому, что женщине важно быть и красивой, и человеком, а вам это невдомек. Вы ищете отмычек. «Ты понимаешь», что я говорю с тобой не как с подругой Люсей, отсюда и спрос. Это не комплимент тебе. Ты скажешь, вот я и попалась: с женщиной закрыта, а с тобой откровенна; даже интонация иная; мол, вот видишь, лишь мужчина может тебя понять. Ничуть не бывало. Женщины разные и мужчины разные. Да, женщины «тоже» (тоже!) разные. Доказательство? Вот это мое послание. Согласись, что оно какое угодно, но уж в плане личностном, как минимум, не ниже тебя по уровню. Ни для кого не секрет, ни для вас, ни для нас, что в женской природе есть великие (необозримые) преимущества, но есть и ущербность перед мужской. Это связано с биологией и с самой природой, да мало ли. Мало ли с чем. Тебе известны некоторые мои личные тайны; не скрою, что эта «чистая биология» порой — да нет, часто выбивает меня из колеи. Человек слаб, женщина слаба. (Как и мужчина слаб, но в ином.) Но я борюсь с этим. Никто не волен ущемить мое достоинство. Мы, женщины, мы, женщины-люди, люди-женщины, слишком долго терпели. Мы много тысячелетий терпели. И что же? За что же и для чего мы терпели? Могли бы обратиться хотя бы к истории. Матриархат предшествовал вашему паршивому патриархату, основанному на голой силе и на рассудочном уме. Почти все религии и культы мира чтут прежде всего женщину — женское начало. Даже это паршивое католичество, над которым все так сюсюкают в связи с его архитектурой, живописью и музыкой, робких последователей которой мы обсуждали с тобой в тот вечер, — даже ваше католичество чтит более всего — женщину. Да и православие ваше. (Почему «ваше»? не знаю. Уж так, к слову. Во всяком случае, не мое.) Лишь там «дева», а там — великая «богоматерь»; тоже, разница. Она разница, но не о том речь. А о чем? А вот о чем. Не буду я громко говорить — «надоело нам». А мне — надоело. Идите к черту. Я человек свободный. Я свободный человек. Я наконец свободна. Я говорила вам, да вы ни черта не поняли. Я свободна от всего и от вас. Тысячелетия шли недаром: прости за торжественность. Я не считаю, что я не должна платить. За свободу надо платить. И ты, ты-то знаешь, что я плачу и платила. Ты знаешь, что жертвы мои не малы. Это не то, что ваши «жертвы» с оглядкой. Да, жертвы мои не малы, они громадны, и я вряд ли выдержу. Я сознаю́, что я вряд ли выдержу. Человек слаб, женщина слаба. Слаба женщина. Но я не сдамся и не поддамся. Пусть меня разнесет на части, но я не сдамся. Зачем мне все это? Зачем свобода? Не знаю. Не знаю. Мне уже были посланы наказания; смертельные наказания. Но я пока жива, а пока жива, я не сдамся. Зачем? Я не знаю, не знаю. Таково мое чувство. Тысячелетия у меня позади. Мне уже нет спасения, но и вам от меня… не будет весело. Я тебе это говорю, ибо ты поймешь. Может, у меня «мужской» склад ума и воли, но только он не мужской, а женский. Только вы никогда не знали и не узнаете женщину. Абстрактно вы знаете: «цельность» и все такое; но вы не знаете. Меня ваши «полу» не устроят. «Куба. Монголия». Кубинцы свободны, и Пудышев свободен, а вы «полу». И дело не в моих «первых» и не в моих последних, не в моих компаниях и не в на меня влияниях. Я сама выбираю компании — а ты не понял? Дело иное. Да, мне незачем ваши «полу». Скучно мне заниматься лишь тем, что разбивать ваши добродетельные семейства, куда вы возвращаетесь как в добрую гавань после всех своих полуподвигов. А что же не скучно мне? Я не знаю. Я не вижу конкретной цели. Вот и ты, Алексей, — не в упрек тебе будь то сказано. Чего ты от меня хочешь? Искренности? Полной самоотдачи? Но зачем, для чего? Спать я с тобой спала, хоть и мало (не люблю я таких отношений; уж голый секс так голый секс или…); чего тебе еще надо? Я-то вижу — неужто ты полагаешь, что я не вижу? — я-то вижу, что спасаешь ты меня хотя и искренно, но не очень. То есть ты не подумай, я благодарна тебе за многое, ты даже не знаешь (даже ты не знаешь!), как я тебе благодарна. Но не о том речь. Мы с тобой, как ты сам выражаешься, волевые, то есть сухие типы. Не буду я рассусоливать о своих чувствах к тебе как тех, так и этих. Но ты-то? Ты думаешь, я не вижу? Ты спасать-то спасаешь, но есть у тебя и задняя мысль. Не мысль, а тень, подсознание, ну и так далее, слов хватает. Ты спасаешь, а сам хочешь, чтоб я стала безоговорочной твоей рабой. А? Что? Я не права? Зачем тебе это, Алексей? Ну, зачем? Я понимаю, ты пошел на многие жертвы. Я умею ценить. Ты пошел на такое, на что редко шел, ты поставил под сомнение, под удар свою гордость, свой ум, ты даже рискуешь своим вторым семейством — своей последней и нерушимой крепостью. Рискуешь именем и престижем и все такое. Зачем? Зачем тебе это, Алеша? Я — конченый человек. Я — свободный человек. Скорей я приму от тебя те или иные конкретные материальные услуги, к чему ты так настороженно относишься, чем приму эти отношения. Чем стану рабой. Отношения! Ты все же так и не понял всей сложности моего отношения к тебе; ты не понял, что… но ты знаешь — ты знаешь мой принцип. К чему слова там, где… не понимают. Ты умен, ох умен, но ум твой однобок. Он и мой однобок, но что же. Что же тут делать. Зачем? А я скажу, и зачем. Лестно победить такую. Только и всего. Это сидит на дне. Это не всё, но и это — есть. А раз это есть… Но тут уж и я спрошу: а зачем? Зачем такой огород?
Конечно, если бы совсем никак ко мне относился, ты уж давно бы «плюнул». Но тут и то — и это.
Повторяю, я не боюсь огласки. Сама разрешаю: можешь не строить секрета из этого моего послания. Никаких тут секретов нет. Даже наоборот: покажи своему… писателю. Пусть подумает. Он привык… над чужими письмами. Видно, не в первый и не в последний раз. Много ему еще предстоит прочесть. Сам-то он, видно, сварить не может. Бывают люди, которые живут и берут на себя, а бывают, что вечно читают чужие и дневники и письма. И осваивают материал. Но пусть, я ничего не имею против. Против него. Пусть мой ребёнок умер…
Пить я буду и курить буду. «Сильных средств» принимать не буду, ибо это заведомое поражение, а я уж и так близка к нему. Буду любить тех, кто нуждается в моей ласке и помощи. Буду, пока я красива, глумиться над самодовольным, самоуверенным ловким «миром», который вы создали. Ты не ловок, но и ты… А впрочем, может, то я со зла. Уж больно меня взбесили… все эти… толки вокруг моей персоны. Ладно, как ты говоришь. Всего тебе доброго. И подумайте сами над своей жизнью. Не вам меня учить, Алексей, передай своим… этим.
Не хотела бы кончать на злой ноте. Ты же знаешь, как я к тебе… Вот сижу и думаю: зачеркнуть, что ли, последнюю фразу? Это начало фразы? Да ведь все равно прочитаешь. И ни о чем она и не говорит, эта фраза. Ты-то как раз не знаешь и не поймешь. Вот опять… Ну ладно же. Тут и я хитрю? Мол, «знаю, что не поймешь» — а сама надеюсь? Да не надеюсь. На это моей натуры хватит. Да и ума.
