Практическое же осуществление задуманной идеи требовало в глазах его некоторых специфических особенностей. Во-первых, заходить необходимо было обязательно в первой пятерке, тянуть билет обязательно первым, иначе как-то уж очень несолидно, несоответственно масштабу предстоящего «вызова» это могло показаться со стороны. Нет, нет, все-таки, дело было задумано совершенно нетривиальное, это был действительно даже вызов в каком-то смысле, и заявить его надо именно сходу, прямо в лоб. Во-вторых (и эта деталь нынче виделась не менее существенной) надо было привести в порядок свой внешний вид. Здесь имелась в виду, прежде всего прическа, хотя с точки зрения самого Игната как раз прическа у него была самая подходящая.
5 Прическа
Это был 1977-год, это было время начала заката одной из самых приметных исторических эпох в мировой молодежной культуре, эпохи подлинно бунтарской, однако во взгляде широком для мировой цивилизации эпохи откатной. Ведь что есть мировая цивилизация во взгляде широком? — это есть некий единый социальный общечеловеческий дух, направляющая действенная сила извне над слепыми материальными законами, сила, стремящаяся эти законы обуздать, повернуть осознанно в необходимое «цивилизованное» русло. Как следствие твердый неуклонный уход от первобытной дикости, грязи, неряшливости, а вот тут-то как раз и наметился некий своеобразный откат.
Грянула так называемая эпоха «хиппи» в мировой молодежной культуре, эпоха волосатиков и молодых бунтарей-оборванцев, «уже одним внешним видов своим бросивших презрительный неряшливый вызов респектабельному сытому буржуазному обществу». Так, именно так писалось о явлении этом в тогдашней советской прессе, но в чем, чем же конкретно еще состоял этот вызов, помимо презрения, длинных волос и неряшливости? Откуда это было знать здесь в стране советской? В мире ином, «на другой планете, за железным непроницаемым занавесом?» Впрочем, вызов этот вне самого понятного факта наличия своей чисто внешней неряшливой атрибутикой наверняка не очень-то нравился и здешнему народу постарше — и в любой стране во все времена соответственно народу властвующему — возможно, поэтому говорилось и писалось в Союзе о глубинной сути движения этого крайне мало. Мол, протестует молодежь столь вызывающе против самого общества капитала, но это и естественно, это и надо, и как же не протестовать, коли общество это в тупике всестороннем, в тупике «загнивающем» безнадежно и прочно… В общем, чисто интеллектуальная идейная подоплека (если она и была) так и осталось невостребованной, а до Союза докатилась лишь чисто внешняя атрибутика в виде длинных волос у парней, распущенной джинсовой бахромы, да некоторых уже собственных родных импровизаций в виде подвешенных живых кур на ручных металлических цепях и т. п.
Правда, сама легенда о происхождении (а вернее о возвращении в очередной раз) на планете Земля длинноволосой моды людской была хорошо известна Игнату. Оказывается, один из знаменитой культовой четверки битлов как-то захворал серьезно и серьезно настолько, что даже было не до стрижки, и вот когда он пошел, наконец, на поправку… Это был непривычный новый облик, о котором уже успело позабыть человечество за несколько промелькнувших десятилетий, это было опять же то самое, обычное новое на планете Земля, то есть, по сути, лишь хорошо забытое старое… Но в данном случае важно другое, а именно то, что друзьям понравилось, друзья культовые подхватили с восторгом, а дальше кумиры, кумиры… Миллионы кумиров, цепная реакция и снова новый старый имидж вечно юной планеты на целые десятилетия.
Игнат также отпустил длинные волосы, потому что это тогда казалось единственно красиво и единственно приемлемо. Это была мода, и что здесь прибавишь, и само словечко «хиппово» было тогда модным. Так говорили не обязательно в случае характерной неряшливой атрибутики, так говорили тогда частенько и в тех случаях, когда теперь говорят «клево». Хиппово, а значит и клево; ты молодой, ты бунтуешь, и какие сомнения! — да вот только народу постарше это виделось совершенно иначе, как вечно было и будет, и потому вечно, вечно тлеет конфликт… Однако на этот раз конфликт разгорелся всерьез, вспыхнул в борьбу жесточайшую на целые десятилетия. Молодость стремилась отчаянно отпустить волосы как можно длиннее, переплюнув даже битлов и их самых дотошных подражателей; а вот те, что постарше любыми учительско-родительскими страшилками всеми силами пытались свою юную поросль хоть как-то постричь.
Власть — коса серьезнейшая, а в иные времена на наших просторах и ломовая, когда на любые приемы статья, но времена-то теперь были другие. На сей раз коса нашла на камень, камень до невозможности твердый, камень в монолит сплоченный, причем сплоченный именно на некоем бессознательном, почти инстинктивном уровне. Ведь не собирались же вместе, не создавали союз, не произносили пространных речей, мол, надо держатся, держатся ребята!.. Дашь слабину ты да вот он, одного-двух облапошат машинкой, а тогда и до всех доберутся, тогда и всем прочим хана… Нет, таких собраний не было, об этом даже и не говорили между собой очень много, зато каждый в отдельности в своем кружке взрослых держал оборону железную… И, как итог, несмотря на любые приемы и страшилки эти через несколько лет даже в самой захолустной лесной деревеньке местные парни говорили с гордостью случайному городскому залетному моднику:
— Думаешь, один тут таки делавы будешь?.. У нас тут тоже свои хипаки есть!
Молодость победила в итоге, и как казалось тогда — навсегда. Но… нынче моды другие, и где, где вы теперь «хипаки»?
Длинноволосая мода пришла в поселок, когда Игнат в восьмом был. Как и обычно, в то поколение поселковой юности первым «напустил на уши» здешний всегдашний зачинатель моды Генка-Артист, и тот час подхватили другие. И тотчас же старшие начали бой; с первых мгновений и все последующие годы каждый юный незримо чувствовал этот начатый бой непримиримый, холодную войну, постоянное давление старших. С самого начала было видно, что длинные волосы на ушах в представлении старших есть несомненный значок, есть очевидное, уже чисто внешнее доказательство этой самой желторотости юной, глупой: ага, мозгов, рассудка еще нет, ничего и придумать умнее не могут, как только волосы на уши напустить… Но ведь и молодость себя видит умнее, видит себя наверху, потому что оценки иные, оценки с грядущих высот и каждый отыщет в два счета, что и конкретно своим «старичкам» предъявить. Вот если ты умный, к примеру, тогда почему… в дурачках? Кто ты и что ты, и где твои башли, машины, дома?
Молодость смотрит повыше, потому как в руках ее время, и много, так много еще предстоит! А, значит, есть шанс сделать лучше, умнее, есть верный шанс превзойти далеко этих ныне таких деловых старичков. Молодость верит, и молодость знает — мы сделаем лучше, так было и будет, мы видим сути в делах поважнее, но только! — но только не в волосах.
Да, да, с самого начала этой вот моды Игнат чувствовал постоянное давление взрослой половины поселка. Косые взгляды случайные уличные, учительские в школе и дома, дома… И «беседы, беседы»… Начиналось всякий раз, опять же со взглядов, более пристальных, потом снова мать, как бы, между прочим:
— Вчера на собрании школьном… Кто в классе волосатик первейший?.. Горанский!.. Игнат, ну сколько, сколько можно твердить?
А дальше снова слова, вздохи, угрозы, и просьбы до слез.
И точно так у каждого дома, точно так каждый у себя дома был «волосатик первейший», и ребята назавтра, посмеиваясь, говорили об этом друг дружке. Казалось, старшие на все готовы, только достичь, словно это и впрямь казалось в их глазах чем-то в ряду наивысшем. Но… но все так и оставалось по-прежнему.
В университет Игнат тоже явился в числе самых заметных волосатиков. Здесь чисто внешне атмосфера предстала несколько иной, однако в большей степени именно чисто внешне. Учителей школьных и родителей рядом не было, что же касается преподавателей… Чувствовалось, чувствовалось однозначно по их взглядам да и на том же загадочном бессознательном уровне, что их мнение относительно нынешней «волосатой» моды вполне совпадает и с мнением поселковых старших, но говорить об этом напрямую здесь было не принято. Все-таки, студент это не школьник, студент в глазах старших есть человек вполне взрослый, пускай и на некоей первоначальной ступени, а указывать в лицо взрослому человеку на его прическу… Впрочем, людские взаимоотношения представляют из себя сферу весьма специфическую, когда можно ничего не говорить, но при этом очень много сделать, особенно если ощущаешь свое почти полное всевластие.
Так, в одной из доверительных бесед, описанных в предыдущей книге, тех, в которых Круглова Галина Петровна парадоксально «представала совершенно с другой стороны», она вдруг спросила очень вежливо, вкрадчиво, но как об обстоятельстве чрезвычайно важном:
