Маклеод ухмыльнулся:
— Вас, похоже, вызвали в офис, причем потребовали вашего присутствия немедленно. И это, как я понимаю, неспроста. Я прав?
— Да как же это можно. У них нет никакого права… — Холлингсворт говорил таким тоном, словно сам не верил в то, что с ним происходит.
— Не имеют права подозревать вас? — Маклеод не по-доброму усмехнулся. — Долго же до них доходило.
Холлингсворт посмотрел ему в глаза, сделал рукой какой-то неопределенный жест, словно собирался что-то сказать, но в последний момент забыл, что именно хотел сообщить собеседнику, и вдруг совсем по-детски пропищал:
— Нет уж, вы меня послушайте! — Из груди Холлингсворта вырвалось что-то похожее на всхлипывание: — Ну почему так получается, почему все хотят сделать так, чтобы мне было плохо?
У меня возникло твердое ощущение, что передо мной не взрослый человек, а двенадцатилетний мальчишка.
— Вы ведь тоже очень устали, — тихо сказал Маклеод.
— Я просто не могу вернуться и продолжать работать на них как ни в чем не бывало, — неожиданно для меня и для Маклеода выпалил Холлингсворт, — довели они меня, просто довели. Сидишь, бывало, на работе и думаешь: «В конце концов, кто я такой?» Вы понимаете, что я хотел сказать? А впрочем, уж кто-кто, а вы-то точно понимаете. Вы удивительно понимающий человек, — с нежностью в голосе произнес он. — К чему все эти неприятные разговоры, которые были у меня с некоторыми коллегами, к чему все эти проблемы? Они ведь ни за что, ну или, скажем так, из-за каких-то пустяков следят теперь за мной и за моими друзьями. Они думают, что они не такие, как мы, что они другие. На самом же деле они ничем не отличаются от нас, только почему-то этого не понимают. — В какое-то мгновение фонтан эмоций, бивший из Холлингсворта, затих, и он, чтобы перевести дух и собраться с мыслями, снял с головы канотье и, сунув его себе под мышку, наклонился, чтобы размять кожаные носки своих мокасин. Разогнувшись, он сказал: — Я должен принести вам свои извинения за то, что здорово извел вас… Ну, я имею в виду — тогда. Но вы, надеюсь, поймете меня. Я же видел, что вы пошли общаться с мистером Ловеттом, и мои чувства были уязвлены. Сегодня я готов вновь повторить, что восхищаюсь вами. Вы необыкновенный человек. У меня такое ощущение, что, сложись обстоятельства немного иначе — чуть более благоприятно для нас обоих, — и мы вполне могли бы стать хорошими друзьями. — С этими словами он положил ладонь на руку Маклеода. Тот, в свою очередь, неспешно, но настойчиво высвободил руку и сухо сказал:
— Прошу прощения, но, боюсь, мне было бы трудно избавиться от некоторых предубеждений.
Холлингсворт не стал обижаться и с деланной легкостью произнес:
— Впрочем, это неважно, я думаю, мы еще повидаемся с вами — когда все это немножко успокоится. Ну а пока я постараюсь позаботиться о вашей жене. Противоположности притягиваются, как она любит говорить. Но на самом деле противоположности бывают очень и очень похожи. — Он задумался, явно сомневаясь, стоит ли говорить то, что крутилось у него на языке, но, видимо, решил, что другой возможности ему в ближайшее время не представится: — Вы даже не догадываетесь, как я рад, что вы все-таки решили передать эту вещь в мои руки. Если бы не ваше согласие, пришлось бы отвезти вас к нам, и поверьте, радости бы мне это не доставило. Я даже когда только обдумывал свое предложение, понимал, что оно интересно не только мне, но и вам. Да что там говорить, для вас ведь, если честно, оно стало настоящим спасением. — Он произнес эти слова вкрадчивым мягким голосом, наклонившись поближе к Маклеоду. — Вы такой упорный, такой принципиальный и стойкий, — восхищенно мурлыкал он, — мне всегда нравились такие люди, как вы, и в глубине души — нет-нет, не отрицайте, мне лучше знать — я уверен, вы смогли бы оценить меня и мы, несомненно, подружились бы. — На этой фразе Холлингсворт перебил сам себя и строго скомандовал: — Ну все, сентиментальная часть закончена. Через пятнадцать минут я жду вас внизу, постарайтесь не задерживаться.
— Как вы уже, наверное, заметили, я человек точный и исполнительный.
— Это верно, и главное — берегите себя, продумайте дальнейшие планы. Постарайтесь уехать в то же время, что и я. Рискну дать вам совет: не засиживайтесь, уезжайте быстрее.
Он вроде бы собрался пожать Маклеоду руку, но в последний момент передумал и, резко развернувшись, стал спускаться вниз.
Маклеод вернулся в свою комнату. Я подождал, пока шаги на лестнице стихнут, и вышел на площадку. Толкнув незапертую дверь, я увидел Маклеода, сидевшего на стуле. Он сидел в той же позе и на том же месте, как тогда — во время допроса. С той лишь разницей, что место Холлингсворта по другую сторону стола пустовало.
Маклеод взглянул на меня:
— Всё слышали?
Я кивнул.
Маклеод снял с брюк приставшую к ним соринку.
— Я принял окончательное решение.
— Я понял.
— Я ему ничего не отдам.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
— И что же вы собираетесь делать? — спросил я наконец.
— Через несколько минут я спущусь к нему.
— Тогда почему же вы… — начал было я, но не стал договаривать фразу.
— Почему я не исчезну? — Маклеод усмехнулся. — Ну, если честно, то боюсь, на это у меня сейчас ни физических, ни душевных сил не хватит. Он же ждет там, внизу, и уверяю вас, не следует недооценивать его предусмотрительность. Ждет он, кстати, не один. С ним женщина, которая была мне женой, и, кстати, мой ребенок. Я думаю, они уже готовы. Все вещи давно упакованы, и они ждут только одного — последнего поступка с моей стороны.
— Так как же Гиневра?
Маклеод устало пожал плечами.
— Всю свою жизнь я любил идеи. Вот и любовь к жене стала очередной возлюбленной мною идеей. По-моему, к ребенку это относится в той же мере. Увы, Ловетт, я должен иметь мужество признаться себе в этом. А раз так, то и выбора у меня не остается. У меня такое ощущение, что я специально добивался неудач и поражений буквально по всем направлениям — просто для того, чтобы лишить себя выбора. Именно возможность выбора подрывает волю человека, не дает ему принять единственно верное, пусть и тяжелое решение. — Вздрогнув, он добавил: — Впрочем, нет, есть одна альтернатива, которая помогает собрать волю в кулак.
— Что теперь будет? — спросил я и уточнил: — Я имею в виду сейчас, в ближайшие минуты.
Маклеод глумливо посмотрел на меня:
— Мне кажется, вы ждете чего-то слишком необычного. Ну что ж, могу вас обрадовать. Сначала будет разыграна эффектная театральная сцена, а затем… Затем я исчезну.
Он произнес эти слова таким тоном, что мне стало не по себе.
— И вы ничего здесь не оставите?
— Ничего.
— Отдали бы вы эту штуковину мне, — осторожно предложил я.
Маклеод вскочил со стула и схватил меня за руку.
— Вы уверены? Я хотел сказать, вы понимаете, что говорите? — напряженным голосом спросил он.
Сердце бешено колотилось у меня в груди. Мне казалось, еще немного, и я просто не смогу выдавить из себя что-то членораздельное.
— Я много думал об этом, — наконец сумел произнести я, — нет, конечно, я не храбрец и не герой, но я знаю, что… — Наконец-то настало время произнести главные слова. — В общем, у меня нет будущего, а раз так, то я могу его себе выбирать. И если даже оно окажется коротким — это не имеет большого значения.
Маклеод шутливо ткнул меня кулаком в грудь.
— Ну, Ловетт, ну, сукин сын. — Улыбка сияла на его лице. — Эх, как жалко, что у нас так мало времени, мне столько всего нужно вам рассказать. Вы, молодой человек, романтик. Это дело опасное, себя нужно беречь. Кроме того, вы еще очень неопытны и простодушны. Вам предстоит многому научиться. — Он нервно зашагал по комнате. — За пару минут всех советов дать не успеешь. Впрочем, есть такие вещи, которые можно постичь только на собственном опыте. — Не в силах больше сдерживаться, он обнял меня и воскликнул: — Я горжусь вами! — Затем, рассмеявшись, он усадил меня за стол и сказал: — Ну ладно, приступим. Времени у нас действительно немного — буквально несколько минут, — а мне еще нужно вам объяснить самое важное. Детали, условия, характеристики — все это вы усвоите и продумаете потом, на досуге, если, конечно, он у вас будет. — Лицо Маклеода вновь посерьезнело, в голосе появились преподавательские интонации. — Как сказал Ленин попу Шпону: «Учитесь, святой отец, учитесь, а то недолго и голову потерять». Ловетт, вы следите за ходом моей мысли?
Я кивнул.
— Это хорошо. Тогда, можно сказать, я свое дело сделал. Все, мне пора.
— Я пойду с вами, — сказал я.
Маклеод уже встал из-за стола, но при моих словах замер на месте, а затем замахал руками:
— Нет-нет, ни в коем случае, не вздумайте сейчас все испортить. — Я вдруг понял, что он действительно злится. — Если пойдете туда вниз вместе со мной, то все будет кончено, причем для нас обоих. Так что без глупостей, дружище. — Притянув меня к себе за ворот рубашки, он буквально буравил меня горящими глазами. — Я человек старый и, не побоюсь этого слова, опытный. Неужели вы думаете, что я за последние несколько дней не продумал для себя кое-какие вопросы, скажем, тактического характера? — Он говорил, глядя на меня в упор. Я даже ощущал на своем лице его дыхание. — Так что можете быть спокойны. Или вы действительно решили, что я собираюсь просто взять и спуститься к нему, не обеспечив себе какой-нибудь страховки? Нет, я разработал целую схему, в которой вам, мой юный друг, на сегодня места нет. Поверьте, я говорю это не ради красного словца: если вы появитесь там, внизу, вместе со мной, то большей медвежьей услуги вы мне не окажете никогда в жизни. — Отпустив меня, он уже без эмоций, по-деловому пояснил: — Значит, вы остаетесь здесь, а если что-то пойдет не так, а подобная вероятность существует, оглядитесь и выходите из дома. Я буду ждать вас в переулке, там, в самом конце нашей улицы.
