Ознакомительная версия.
На меня опять от обиды и бессилия наплывала дрожащая муть. Я увидела себя тогда, семь лет назад, смотрящей на него и вопросительно, и с обожанием, и с надеждой, а он, я представила, в этот момент думал: подхожу, не подхожу? А ведь правда, он отобрал у меня молодость, а вместе с ней легкость жизни, беззаботность и присвоил ее себе.
Я посмотрела в его лицо, пытаясь разыскать что-то новое, что раньше, наверное, упускала, и мой долгий, внимательный взгляд подтвердил догадку. Он действительно сейчас легче и беззаботнее, чем был семь лет назад, даже легче и беззаботнее, чем я сейчас. А значит, моложе! «Как это зло и подло», — подумала я, но промолчала. Не было сил заводить все заново, в конечном итоге — не все ли равно.
— А, глупости, — ответил он, и по его изменившемуся тону я поняла, что права. — Ничего я у тебя не своровал, ты чудесно прожила свою молодость, не хуже, чем прожила бы без меня, даже лучше. Да, была у меня такая мысль, или почти такая, ну и что, но что в ней плохого? — так всегда бывает, когда люди живут друг с другом, живут жизнью друг друга, берут друг у друга, отдают...
— Марк, — прервала я его, — к чему демагогия? Ты ведь понимаешь, что для тебя это было умышленной причиной, а для всех остальных неумышленное следствие, а это разница, Марк, большая, принципиальная разница. Умышленность, продуманность все меняет.
Он пожал плечами, ему нечего было возразить.
— К тому же была еще одна причина, — вместо возражения сказал он.
Мне не хотелось снова напрягаться в угадывании.
— Какая же?
— Я любил тебя, — ответил он серьезно. — Я по-прежнему люблю тебя.
— Наверное, — сказала я. У меня защемило сердце, но я выдержала боль. — Тем не менее ты не прекратил эксперимент и довел его до конца.
— Я делал это для тебя. — Он явно пытался оправдаться. — Это неправда, Марк.
— Хорошо, — легко согласился он. — Не только для тебя, но и для тебя тоже.
Наверное, он так считает, подумала я. И наверное, так и было, так и есть на самом деле, но разве это меняет дело? Нет, не меняет, лишь усугубляет.
Я чувствовала, что это выяснение пора закончить, оно все равно никуда не вело.
— Если ты все делал для меня, зачем же тебе надо было зимой доводить меня до такого убийственного, невменяемого состояния? — Это был один из двух вопросов, которые мне осталось выяснить.
— Потому что иначе ты вряд ли бы нашла правильный подход.
Я постаралась выразить на лице удивление, если мое лицо еще могло что-либо выражать.
— Видишь ли, — видимо, он решил пояснить, — когда-то очень давно я прочитал книжку о русских иконах и иконописцах, не только о русских, а вообще, но это неважно сейчас. Перед тем как писать Божьи лики, они доводили себя голодом, бессонницей и прочими издевательствами до почти полного измождения, культивируя тем самым в себе духовное состояние, которое, как они полагали, поднимает их до Бога.
Он остановился на мгновение, как всегда любил останавливаться, когда рассказывал.
— Я не знаю про Бога, но что так ближе до истины, это точно. — Он сощурился. — Даже не просто до истины, до озарения. Я не знаю, почему, то ли лишения действительно обостряют чувства, и они — и прежде всего интуиция — становятся более изощренными, то ли еще что-то, но это работает. А тебе именно нужно было озарение. Такие большие вещи без озарения не делаются, — он легко усмехнулся. — Действительно, наверное, только с помощью божественного откровения. Я давно использую такой прием, я именно так и создал свое самое лучшее. Лучшего я хотел и для тебя.
Последняя фраза прозвучала уже слишком театрально.
— Ладно, Марк. Ни к чему это. — Я почувствовала себя убийственно усталой, а впереди еще оставался самый важный вопрос. — Скажи, ты нашел решение до меня? — Лицо его опять стало невозмутимо.
— Так и знал, что ты спросишь, —сказал он, но на сей раз не усмехнулся. — Какое это имеет значение? Ты все сделала сама, только ты, и никто другой. Это твоя победа, только твоя, я тут ни при чем.
— Ты не ответил на вопрос, Марк. Вопрос был, знал ли ты решение до меня? А имеет ли это значение или нет, об этом позволь судить мне самой.
— Это очень важно для тебя? — спросил он.
— Да, очень, — ответила я и не смогла сдержать издевки. — Мне ведь надо знать, должна ли я платить тебе пожизненный процент.
Он помолчал, его лицо было напряженным, настолько напряженным, что, казалось, выдавало колебания.
— Ты все сделала сама. Я не знал решения, — повторил он, и голос его вдруг тоже зазвучал устало, и эта звуковая усталость, казалось, и была ответом на мой вопрос. Мне показалось, что он сказал неправду.
— Ты пытаешься обмануть меня, — сказала я, надеясь, что он не выдержит моей проницательности.
— Думай, как хочешь, — еще более устало произнес Марк. Я поняла, что он больше ничего не скажет.
Я решила не ночевать дома, да я не чувствовала больше эту квартиру своим домом. Ночью сложно выдержать попытку примирения, ночью и тело, и воля расслаблены, а мне не хотелось мириться. Даже не так, я ведь и не то чтобы ссорилась с ним, просто все вот таким необычным, но, с другой стороны, естественным образом, пришло к своему завершению. Я знала, что теперь не смогу быть с ним вместе, и, если бы он даже меня этой ночью и уговорил, я все равно бы потом, рано или поздно, ушла. Так зачем оттягивать? Впрочем, может, он и не стал бы меня уговаривать, но все равно ни к чему.
Я позвонила Катьке и спросила, могу ли я переночевать у нее, и, конечно, она сказала «да». Матвей приехал за мной, я не хотела, чтобы Марк меня отвозил, я собрала самое необходимое, попрощалась с Марком и уехала.
Катька встретила меня без вопросов, да и что тут спрашивать, и так все понятно, но я все равно оценила.
Я жила у Катьки около недели, конечно, стесняя их всех, и хотя старалась помогать, как могла, — Катька уже была на каком-то последнем месяце— особенно ничем помочь, конечно же, не могла. Разве что выгуливала их собаку, большую игривую дворняжку, которую Матвей подобрал где-то месяца четыре назад больным щенком и отпоил специальными собачьими лекарствами. Я никак не ожидала такой трогательной заботы к больным щенкам со стороны Матвея, и это его неожиданно открывшееся качество было мне симпатично.
К концу недели я наконец сняла квартиру, одолжив немного у Катьки, и в воскресенье собиралась переехать и начинать заново обзаводиться хозяйством — все с нуля, все сначала, — но в субботу позвонил Марк. Катька подозвала меня к телефону и, когда передавала трубку, так округлила глаза, что я сразу поняла, и сердце прыгнуло от неожиданности или, наоборот, от ожидания.
— Да, — сказала я, услышав его спокойный, мягкий голос, — привет.
— Привет, — сказал он, — ты как?
— Хорошо, — ответила я осторожно. Я ждала его звонка, я ожидала даже, что он позвонит раньше, и, ожидая, прокручивала разговор в разных направлениях. Но сейчас, когда услышала его голос, ни одна схема не сработала.
— Ты знаешь, — сказал он, — я решил уехать. Сердце развернулось и стало стучать в обратную сторону.
— Куда? — спросила я.
— В Европу, а может быть, потом еще дальше, по миру. Я, знаешь, никогда по-настоящему не путешествовал, некогда было.
Я почувствовала, как он улыбается.
— Надолго?
Я не могла говорить длинными фразами, я боялась, что он услышит, как у меня дрожит голос.
— Не знаю. На несколько лет. Может быть, года на четыре. Как получится.
— Это долго.
— Как относиться ко времени... Ты через четыре года все равно будешь моложе, чем был я, когда мы познакомились.
Он замолчал, и я подумала, что он закончил, и сказала просто так:
— Да, это странно.
— И успешнее, — произнес он, и я не сообразила, что это продолжение предыдущей недоговоренной фразы, и поэтому не поняла.
— Что? — спросила я, заставляя его повторить.
— Через четыре года ты будешь моложе, чем был я, когда мы познакомились, и вдобавок успешнее.
Теперь я поняла.
— Ну, это неизвестно.
Я не скромничала, я действительно не знала. К тому же мне было все равно, во всяком случае, сейчас.
— Я тебе обещаю, верь мне.
Его голос был и уверенный, и забавно веселый, он понимал так же, как я, что призыв «верь мне», звучал юмористически.
— Хорошо, верю, —я не хотела спорить.
— Слушай, — сказал Марк, и я поняла, что тема закрыта и теперь мы переходим к главному, — почему бы тебе не жить в нашей квартире,
Я оценила, что он сказал в «нашей», а не в «моей».
— Меня все равно не будет, чего ей простаивать.
— Спасибо, Марк, но я уже сняла. А потом, мне все равно будет неприятно.
— Что? — спросил он, и в его голосе прозвучал испуг.
— Слишком много связано. С тобой, с прошлым. Мне будет тяжело, не хочу.
Он помолчал.
— Тебе деньги нужны?
— Нет, спасибо.
Ознакомительная версия.
