Видимо, поэтому Джоди и перебиралась в «Плейбой». Это была протекция. Ей не надо будет заботиться о rent[43], о телефонных счетах, моделям она сможет платить сразу — «не дожидаясь, пока эти дешевки-клиенты оплатят счет!».
— Представляешь, Настия, люди из «Кассандра»-салона мне до сих пор должны деньги. Вам я всем уже давно заплатила! Я уверена, что они закроются очень скоро. Кому нужен такой ультрамодный салон в Шерман Оакс! Это черт знает где! Я тебе говорю!
У Насти о «Кассандре-2000» остались восторженные воспоминания. Там она познакомилась с тем, кто иногда спал с ней. 160 паундов принадлежало Виктору. Настиному первому в жизни американцу.
— Ты будешь звездой, darling! О, Настия! — пророчил Джордж Кост.
Экзальтированный мулат взял над Настей шефство. Увидев ее в нескольких фашион-шоу, он предложил свои услуги PR, сам, впрочем, еще не зная, что сможет сделать для Насти. У него было несколько клиентов, на которых он зарабатывал. В том числе и Ли-Сан-Ли, китайчонок-дизайнер. Впрочем, Ли был любовником Джорджа, а не клиентом.
Грандиозное открытие «Кассандры-2000» было назначено на восемь вечера. Сумасшествие подготовки началось уже в одиннадцать утра, когда Настя при ехала в салон. Ее красили и стригли, сушили и опять красили. Ей придумывали накидку из пластика. Ее снимали сидящей под феном и корчащей рожицы, танцующей посередине салона. У нее было такое впечатление, что она единственный участник шоу и что вообще все это устроено не для открытия салона, а для нее. В честь нее.
К семи вечера в back-yard[44] под низкими раскидистыми деревьями столы были уставлены вазами и чашами с креветками и лангустами. Бармены в белых с золотом мундирах держали магнумы «Mumm's», как снаряды, наготове. Разноцветные прожектора кружили, будто искали кого-то.
В половине восьмого начался ливень. Люди из TV собирали аппаратуру, хозяйка салона была в панике, девочка-гример, колдовавшая над Настей сорок минут, чуть не плакала. Но публика не расходилась — она требовала шоу И оно состоялось под навесом.
Прожектора освещали помост, на который выходили модели. Шесть парней — все высоченные блондины с набриолиненными волосами. Девочки-модели были с разноцветными головами. Приглашенные не жалели ладоней и глоток. Каждую модель приветствовали криками и аплодисментами. Загримированная в нечто под кошку, выкурив джойнт[45], Настя была в ударе. Среди приглашенных, помимо знаменитостей Беверли-Хиллз, были все хоть чуть-чуть принадлежащие к миру моды в Лос-Анджелесе. Настю уже знали в этом мире.
Исполняя свой «номер» на помосте, Насте было смешно и все еще странно: «Что они так беснуются?» Она даже расслышала чей-то выкрик: «Russians are here!»[46] Впрочем, как раз это придало ей чувство уверенности и полного права места на помосте: «За то, что я отлична от всех, мне больше и аплодируют!» Когда она спускалась, руку ей подал высокий парень Он улыбался до ушей, будто папа Карло вырезал его рот ножичком. Он-таки был похож на Буратино. Ему было двадцать, и его звали Виктор.
Люди из TV ругались и устанавливали камеру. Дождь кончился, и они отсняли Настю, переодевшуюся в «последнее творение» Ли-Сан-Ли — черное шифоновое платье, невесомое и вздувающееся, как облако-туча.
Виктор рассмешил Настю, сказав, что очень горд знакомством с ней. Они танцевали в темном салоне, под музыку из back-yard. Джордж Кост прибегал и повторял: «Gorgeous»[47]. Иногда забегал фотограф и ослеплял вспышкой Настя уехала домой одна. Но уже через неделю Виктор приходил к Насте, как к себе.
— Ты любишь морскую пищу? — спросил Настю Ромка, в первый раз заговорив с ней на улице.
С тех пор каждое воскресенье было отведено поездкам в Редондо Бич. Конечно, в Лос-Анджелесе было множество ресторанов, специализирующихся на sea-food[48], но в Редондо, куда добирались по фривею, потом по бесконечным улицам, было дешево. Декор соответствовал ценам.
Место, где покупали и ели морскую живность, представляло собой букву «Пэ». Внутри этой буквы находился бассейн стоячей маслянистой воды с никуда не уплывающим катером. Со всех сторон суши, залитой бетоном, тянулись лотки с аквариумами разных форм и размеров, заполненные живыми морскими чудами-юдами. В темном углу размещался луна-парк с каруселью, игральными автоматами, тиром, двумя туалетами с вечной очередью в женский. Также здесь был ликер-стор[49]. Все это было частью ground-level[50] гигантского паркинга гавани на скалах.
Помимо Насти, Ромки, Саши и «ужасного, зачем он нужен нам?!», но постоянно таскавшегося за Сашей — «он наш придворный шут!» — Семена, посетители делились на лагерь латино и дальнего востока. Мексиканцы со всеми своими родственниками, мужская половина которых работала в авторемонтных мастерских, поедали «какашки» крабов. Ориенталс[51] выковыривали иголками маленьких червячков. Случайные негритянские семьи предпочитали кукурузу.
У выходцев из страны Советов все было отработано. Придворный шут Семен оставался сторожить стол, застилая его газетами. Настя с Романом устремлялись к лоткам, а Саша бежал за портвейном и six-pack[52] пива. Он обязательно оборачивался и кричал: «Соплей побольше купите!» Соплями он называл вареных кальмаров.
Прорезиненные с ног до головы продавцы выкрикивали номера, и на весы швырялись пакеты с креветками, крабами и squids — соплями.
Караульный Семен махал руками, отгоняя маленьких корейских женщин, и звал на помощь Сашу. Неудавшийся дирижер грозил пальцем и говорил «но, но, но!» одной из кореянок.
В первый раз Настя не удержалась, чтобы не сказать после трапезы, что «бедность не порок, но большое свинство». Поедание этой божественной пищи было связано с тем, что они действительно походили на поросят. Семен — так на большую свинью. Его руки были по локти в кальмарах, с прилипшей к ним шелухой от креветок. Из сиреневых они становились черными — салфеток ему не хватало, и он пользовался газетой.
— Ну-ка, Семен, завизжи, как свинья. И-и-и! — В Редондо Сашино хамство утраивалось.
На карусели они больше не катались. Сашу мутило от кружения. В первый раз он позвал Настю на карусель, чтобы поцеловать, потом, чтобы сказать, что любит ее. Теперь он стрелял в тире. Он выиграл там уже и желтую птицу, и розовую обезьянку, которых Настя посадила на столе в Vanity-room.
Дорога домой казалась нескончаемой. Саша, выпивший больше половины портвейна, лениво ругался:
— Понаехали, бля, скоты. В Союзе они бы хвосты селедок сосали. Америчка… Я бы в Москве сейчас с бегов возвращался на трамвайчике.
— В Москве ты ненавидел общественный транспорт, — говорил Ромка.
— Все познается в сравнении. Да, Семен?
— Да. Вот я и сравниваю. В Израиле сравнивал с Ригой. Там мне было лучше. Варил суп с горохом…
— И пердел ночью! — не мог, конечно, удержаться Саша.
— Сашка! — одергивала его Настя, — Америка-Америка! Делайте что-то, чтобы в другой Америке быть! И вообще, тебя никто сюда не гнал.
— Э-э-э, девочка… — поднимал Саша плохо вымытый палец.
— Ладно, мы уже наизусть знаем. Ты не мог остаться один, бедняжечка! — Настя злилась и ей становилось обидно.
Ее отпустили одну. А Сашино сплоченное семейство без него не уезжало, его ждало Ехать в Израиль он наотрез отказался: «Я им так в Вене и сказал. Ни за что!» И Настя представляла Сашу в коротеньких штанишках, топающего ногами и визжащего: «Не поеду в Израиль!»
Разочарованные эмигранты, неудачники винили радиостанции «Голос Америки» и «Немецкая волна», заманившие их в страну «неограниченных возможностей». Саша нашел более выгодных виновных — своих родственников. И они были перед ним в вечном долгу и в неисправимой вине за то, что он поехал с ними в Америку. В Америку, которая ему не нравилась и в которой он «на хуй никому не нужен со своим дипломом!».
С переездом Джоди в «Плейбой» особых изменений не произошло. Теперь, правда, звоня в агентство, надо было назвать свое имя — отвечала секретарша. Да и на интервью фотографам приходилось объяснять, что я, мол, с «Плейбоем», но в отделе моды. Несколько моделей тут же отснялись для center-fold[53] журнала и получили по десять тысяч долларов. Настя хотела десять тысяч, но была не уверена, хочет ли сниматься голой.
Виктор засмеялся на анонс Насти, что она теперь одна из зайчиков «Плейбоя».
— Теперь все будут знать, какой у русских копчик!
Это была шутка. У Насти был разбит копчик — в первый раз на катке, потом в драке с любовником. В первый раз с Виктором, когда он спросил, «у всех ли русских такие», она засмеялась и в который раз подумала, что русские представляются американцам инопланетянами. О, как она стеснялась этой своей кровати в тот первый раз! А Виктор ничего, сам невозмутимо открыл разноцветные дверцы и потянул за край рамы. И еще, после, он сказал Насте: «Ты не должна волноваться. Я стерилизован. Мы жили с отцом на Кубе, и там меня стерилизовали». Настя не стала спрашивать подробности, но ощутила жалостливое и неприятное чувство. «Неполноценный мужчина. Никогда не сможет оплодотворить женщину. А женщин — не знает». Ей было скучно в постели с Виктором. Отец Виктора, подумала она, холодный и расчетливый — чтобы избежать шантажа родителей бедной кубинской девочки, которая забеременела бы от Виктора, он в шестнадцать лет решил за него проблему потомства.
