Мария уже решает подождать Юлю снаружи, но вдруг видит её, стоящую к себе спиной в тени деревьев на обочине аллеи, она просто стоит и смотрит куда-то в сторону. Ветра нет, птицы спят, и на Марию наплывает оглушающая тишина. Юля неподвижна, как статуя. Марии почему-то становится страшно, она оглядывается на тёмную безлюдную улицу и чувствует дрожь, словно воздух наполнился сыпью мелкого дождя. Когда она смотрит на застывшую фигуру Юли, странная мысль посещает её, а вот так, может быть, и живут мёртвые в беззвучной неподвижности своих могил. Страх начинает душить Марию, она изо всех сил вцепляется влажными руками в шершавое крашеное железо калитки, её бьёт озноб. Юля опускается на коленями под деревом и ложится на землю. Оторвав руки от калитки, Мария бросается прочь. Она бежит назад, по улице вверх, над нею плывуче движется небо, полное звёзд, и дома вокруг кажутся давно мёртвыми, как египетские пирамиды, и вообще существующими вовсе не для жизни людей, как думала Мария раньше. Она не хочет знать, кто построил их и зачем, она только хочет спрятаться от всемогущих глаз, сверкающих на раскрытом павлиньем хвосте смерти. Страх перед болью и унижением, который она чувствовала часто раньше, ничто по сравнению с этим страхом перед ужасной вечностью погибели. Мария бежит изо всех сил, разбивая себе ступни в кровь об асфальт, но вдруг понимает, что ей некуда бежать. Тёмный чердак также пугает её, как кромешные улицы погибшего города, а когда она видит впереди, как на наклонную улицу навстречу ей медленно заворачивает грузовик для перевозки хлеба, вспыхивая яркими фарами, то вскрикивает и бросается в деревья, садится в тени на колени и прижимается к корням, чтобы утаить себя от транспортного средства, идущего с того света. Грузовик неспешно проезжает мимо дерева, за которым сидит Мария, и звук его мотора удаляется за поворотом между гаражами, красный огонёк тает в темноте, как угасающий сигаретный окурок. Мария немного плачет от бессилия и страха, потом встаёт, вытирает глаза и возвращается к кладбищу, чтобы посмотреть, что стало с Юлей.
Юля по-прежнему неподвижно лежит на земле под деревом, и Мария понимает, что она умерла. Как и труп дяди Андрея, труп Юли влечёт её к себе, она вдруг отворяет калитку и сомнамбулически пересекает аллею. В ступнях, расцарапанных при беге, тлеет пламя, и Мария облегчённо вздыхает, когда входит в прохладную траву. Юля лежит на спине, странно изогнувшись и раскинув согнутые в локтях руки, подойдя ближе, Мария различает, что во рту у неё трава. Глаза Юли открыты, но она, как все мёртвые, не видит Марию, голова её чуть повёрнута в сторону могильных крестов, волосы расплелись по траве до ствола дерева. И она дышит.
Мёртвые не могут дышать, думает Мария, значит, Юля жива. Почему же она лежит на земле с травой во рту и не замечает Марию? Мария трогает Юлю пальцами ноги, но та не шевелится. Мария приседает возле неё на корточки и тут глаза её, уже достаточно привыкшие к темноте, различают пятно на стволе дерева над юлиной головой, кора там темнее, чем в других местах ствола, пятно похоже на выплеск тёмной или прозрачной жидкости. Мария нерешительно протягивает руку и касается пятна. Оно сухое, видно, жидкость давно уже высохла. Уже давно. Мария поднимает глаза вверх, мимо чёрной листвы, звёзды охватывают небо над землёй, ветер тишины шевелит волосы на голове Марии, и вдруг она понимает, что произошло, словно кто-то раскрыл перед ней книгу, где на одной странице написано всё. Звёздная мельница вращается в другую сторону.
Она видит Юлю, лежащую точно так же под этим деревом, одежда на ней разорвана, на плече синяк, сквозь дыры видны царапины, изо рта торчит трава с маленькими кладбищенскими цветочками, щека испачкана землёй, и она не дышит, совсем не дышит, и по стволу течёт кровь. Мария отчётливо понимает, откуда взялась кровь, потому что волосы Юли полны ею, она лежит в них, как алый виноград в вечерней листве своих лоз, как тёмная и тяжёлая роса в предрассветной траве. Тот, кто убил Юлю и изорвал на ней одежду, хотел сделать с ней то, что делал дядя Андрей с Марией, только с мёртвой. Мария совершенно не может себе представить, что бы это могло быть, и от этого ей становится ещё страшнее, она знает, что сначала ощупывают тело, наверное, за этим следует какая-то жестокость, гадость, как говорила Юля, и, это Мария знает наверняка, сильная боль. Мальчишки в школе называли это «лапать». Для этого и надо лапать, чтобы понять, как потом сделать больно. Но не просто больно, а как-то по-особенному, так, например, и дядя Андрей лизал ей лицо, перед тем, как начать мучить. И это особенно страшно. Когда отец бил Марию, она знала, за что он её бьёт, и что он когда-нибудь перестанет. Гадость же беспричинна и потому безжалостна, как смерть. Мария садится в траву возле Юли и закрывает лицо руками, чтобы не видеть больше тот кошмарный мир, где она всегда жила.
Земля плывёт и кружится под ней, как цветок огромной кувшинки, она теряет равновесие и валится набок, поджимая ноги к животу, давящее оцепенение наваливается сверху, оторвав ладони с кровью от лица, Мария видит, как Юля открывает глаза. Они кажутся Марии необычно большими и светлыми, словно их освещает лампа, кожа юлиного лица движется, подобно воде под ветром, она поворачивается к Марии и издаёт тихий щёлкающий звук, волосы сминаются её щекой, шурша и ломаясь о траву, деревья за плечом Юли сотканы из слюдяного льна, кладбищенские кресты поднялись длинными неоновыми сталактитами между стволов.
Мария дёргается, выворачивается через спину, хватается рукой за траву и застывает, дрожа, над пропастью неба, из горла её вырывается хрип, ей становится смешно и страшно одновременно, смешно от страха и страшно оттого, что смешно. Она медленно ползёт спиной от берега аллеи, превратившейся в реку расчерченной на квадраты воды, лицо её меняется, из носа течёт кровь. Уткнувшись головой в могильную ограду, она бьётся и глубоко дышит от переполняющей радости, подносит к лицу руку, полню травы и засовывает траву в рот. Она чувствует горечь и сырость, длинный рукав звёздной мельницы захватывает её и, подняв в воздух, снова бросает в траву, она хватается за руку лежащей Юли, которая смеётся и тащит её к себе, они обе корчатся у дерева, строя рожи темноте, плюются травой и то коротко хохочут, то всхлипывают от слёз, Мария с дурным стоном перекатывается через Юлю, чувствуя её кости под собой, рвёт траву и катается по земле, издавая всякие звериные звуки, лицо её опутано волосами, на зубах хрустит земля, она ничего не понимает, но тело её бьётся и дёргается, пока силы совершенно оставляют её. Тогда она замирает, слушая, как колотится сердце. Юля лежит рядом с ней, рот её открыт и травы в нём уже нет. Волосы обнажили её шею с одной стороны, и на ней Мария замечает тёмное продолговатое вздутие, уходящее в голову и разбитое до крови.
— Тебе больно? — осторожно спрашивает её Мария.
— Нет, — отвечает Юля. — Когда били, было больно.
— Кто бил?
— Дядьки, — говорит Юля, почти не двигая ртом. — Затащили меня в машину, всё лицо замотали тряпкой, — медленно продолжает она, — так что еле дышать могла. Привезли сюда, били наотмашь по голове, потом ногами в живот. Потом долго делали гадость, до крови, а когда надоело, дали железякой по шее.
— И что дальше?
— Подохла, вот что. Мозги из меня вышибли.
— Но ты же живая, — возражает Мария.
— Ты полагаешь? Просто очень похоже.
— Так что, мёртвая?
— Я же тебе сказала.
— Ты — мёртвая?!
— Тц, хватит! — громким шёпотом говорит Юля, прижимая ладонь ко рту Марии. От ладони пахнет свежестью кладбищенской травы, слизняками и чем-то ещё. — Чего ты орёшь?
Мария умолкает, глядя на растущие за спиной Юли деревья.
— А я? — почему-то спрашивает она.
— Ты? Ты — живая. Чувствуешь, как от меня воняет?
— Да.
— Это потому, что я мёртвая. Я гнию. Ты боишься?
— Да, — тихо соглашается Мария.
— Хочешь вернуться домой, к маме и папе?
— Нет, — не очень уверенно говорит Мария, почему-то вспоминая, как Юля убила дядю Андрея, спокойно, чуть сожмурившись, чтобы кровь не попала в лицо.
— Ты разве раньше не замечала, как от меня воняет? — злобно скорчившись, говорит Юля. — Как от сдохшей собаки. Я гнию. И душиться не помогает. Ты когда спала со мной на чердаке, неужели не чувствовала вонь?
— Я думала, это мышка, — отвечает Мария.
— Это не мышка, — передразнивает её Юля. — И даже не зайчик. Ты когда-нибудь думала о том, что умрёшь?
— Да.
— А что будет потом?
— Не знаю. Наверное, ничего.
— Представь себе, что когда ты умрёшь, тебе будут делать гадость.
— Кто?
— Не знаю кто, но непохожие на людей.
— А ты?
— А я воскресла.
Они молча лежат, распростёршись на траве возле железной могильной ограды. Ночное кладбище огромно, Марии кажется, что оно больше города, что город — это только спящий остров посреди мира мёртвых. Небо теперь спокойно и плоско, как воды пруда в безветренный вечер. Повсюду тёмным туманом стоит тишина. Марии представляется странным, что она ещё жива, а не умерла, как всё вокруг. Она отдельными картинами вспоминает свою прошлую жизнь, картины эти немы и покрыты бурым налётом времени, лица людей на них отретушированы до кукольного сходства.
