Хорошо, бог с ним, с этим отнятым у них имуществом, но мать так никогда и не смогла привыкнуть к тому, что они навсегда лишились покоя. Она вздрагивала при каждом звонке или звуке закрывающейся двери лифта. Не по себе было ей и тогда, когда на лестнице воцарялась полная тишина, ей казалось, что кто-то подкрадывается к дверям. Никто не мог больше уговорить ее петь, и весной 1956 года она умерла от створожившейся в груди меланхолии.
— Доктор Арсенов, вы с ним познакомитесь на праздник, до последнего ее вздоха надеялся, пытался убедить ее: «Давайте-ка, я знаю, что вам теперь не до этого, но все же давайте, напрягитесь, попробуйте запеть „Где ты, душа" Зайаца, заставьте себя выдохнуть!» Она его не слушала, отворачивала лицо и упорно сжимала бледные губы, боясь, что песней только продлит агонию смертных часов... — нанизывала слова Наталия.
Овдовев, Таврило Димитриевич полностью удалился от всего, сюда, в эту комнату с книгами, и никуда не выходил почти полных десять лет, здесь же он питался крохами как безвольная птица, чутко спал, как напуганная зверушка, и упорно молчал, как рыба на дне реки. Отсюда же, из библиотеки, он неожиданно и исчез в облачном 1965 году, и никто никогда не узнал, куда он делся.
— Только на столе осталась раскрытая книга, да и она потом, во время поисков отца, куда-то пропала... — тихо добавила она.
С тех самых пор Наталия Димитриевич жила одинокой, уединенной жизнью, работая до самой пенсии в том же «Пеликане», который после национализации был превращен в писчебумажный магазин, торговавший канцелярскими товарами, карандашами, ручками и всевозможными бланками, и единственной радостью в ее жизни была забота о семейной библиотеке и воспоминания о своей ничем не закончившейся любви. Время от времени ей удавалось получать некоторые суммы из довоенных отцовских вкладов в давно исчезнувших банках и кредитных учреждениях, дополнительный заработок давали и уроки чтения, например профессор Тиосавлевич с философского факультета одно время, когда еще был студентом, трижды в неделю приходил на двухчасовые занятия.
— Это были уроки настоящего, полного чтения, дорогая моя, а не такого, как ваше, серединка на половинку! Я вижу, вы стараетесь мне угодить, но все же оно очень далеко от истинного. У вас, несомненно, есть этот дар, но я надеюсь, что после дня Святого Иоанна мы начнем читать более увлеченно, более глубоко! — Старая дама воспользовалась возможностью немного упрекнуть компаньонку.
На праздничном обеде кроме хозяйки присутствовали только сама Елена и господин Исидор Арсенов, причем любые подсчеты приводили к выводу, что доктор — ровесник века. Одна из тарелок с прибором осталась неиспользованной, оказалось, что ожидавшаяся гостья, некая госпожа Петрашинович, «больше не находится среди нас», еще этим летом душа ее упокоилась навеки. Возможно, именно это повлияло на настроение присутствующих, за столом не чувствовалось настоящего веселья. Госпожа Наталия ненавязчиво угощала гостя, доктор Арсенов прищелкивал языком и скатывал шарики комплиментов. Что бы он ни попробовал, начиная от кутьи и далее, всякий раз находил повод подчеркнуть целебные свойства натуральной пищи:
— Распаренное пшеничное зерно устраняет спазмы в животе... Петрушка — отличный антисептик... Лук-порей помогает при кашле... Майоран — успокоительное средство, полезное при затяжной икоте, бронхите и других недугах...
Ввиду того что недавно после многочисленных безуспешных попыток доктор все-таки отказался от курения, а одна из главных отличительных черт праздничного обеда на день святого покровителя семейства состоит в том, что все происходит по-ти-хонь-ку, после каждого блюда он вместо сигареты ненадолго вздремывал, и тогда его киноварно-розовый галстук-бабочка подрагивал среди седых волос упавшей на грудь бороды. Под конец, когда подали десерт, успев подчеркнуть, что грецкий орех лечит малокровие, «хм, прошу извинить за выражение, и поднимает потенцию», а очищенный миндаль успокаивает боли в желудке, в то время как инжир считается мягким диуретиком, и так далее, переходя от одного вида пирожных к другому, доктор впал в столь глубокий сон, что не заметил, как попутно, не просыпаясь, выпил целую чашечку черного кофе. Очнулся он, только почувствовав осадок со дна, и смутился как ребенок, которого застигли за каким-то запрещенным занятием:
— Простите, мне снилось, что я курю. Хотя о вреде никотина можно долго не распространяться, должен признаться, что кофе без сигареты особого удовольствия не доставляет.
В завершение госпожа Наталия Димитриевич положила на круг граммофона ту самую, новую пластинку маэстро Артура Рубинштейна. В потрескивающей паузе между «Ноктюрном для левой руки» Скрябина и «Игры огня» Де Фальи доктор Арсенов спросил:
— Ранний Рубинштейн?! Грандиозно! Где вы это раздобыли? Как всегда, у Митича, на Славии?
— Нет, — грустно ответила хозяйка. — Представляете себе, универмаг Митича среди бела дня оказался закрыт, пришлось мне зайти в тот, что назывался «Та-Та», напротив «Русского царя».
Нужно ли говорить о том, что старая дама почти ни к чему не прикоснулась?
— У меня что-то нет аппетита, настолько я начиталась рецептов Паты, — оправдывалась она.
— Вы не против, если мы ненадолго удалимся? Обещаю вам, вернемся до наступления темноты... — такими словами встретила хозяйка свою компаньонку в комнате библиотеки в полдень, неделю спустя после дня Святого Иоанна, протянув ей, как обычно, одну из двух книг с одинаковым названием.
Ранние чтения обычно продолжались час или два. Девушке не очень хотелось до такой степени потворствовать старческим фантазиям, кроме того, в ее планы не входило задерживаться за этим занятием слишком долго, так как из первых заработанных денег она оплатила начальный курс английского языка и обычно использовала послеобеденные часы для повторения вчерашнего материала. Но под каким предлогом отказаться, придумать она не успела, тем более что старая дама тут же безапелляционным тоном продолжила:
— Там мы и перекусим! У нас осталась пражская ветчина от Росулека, я уже приготовила сэндвичи.
Только сейчас Елена заметила среди обычных повседневных предметов корзинку для пикников, она стояла у ног Наталии Димитриевич. Из-под крышки выглядывал краешек клетчатой красно-белой скатерти. Чувствуя огромное изумление и жалость, она механически взяла протянутую ей уже открытую книгу, даже не подумав посмотреть на название. Совершенно растерянная, Елена позже никак не могла объяснить себе, как она зашла так далеко. Несомненно, она старательно следовала за старой дамой, так же как и раньше, с самого начала указанной главы, страницу за страницей, строчку за строчкой, слово за словом, и вдруг совершенно ясно осознала, что вместо роя слов перед ней оказалась женщина в колышущемся шелковом платье, с небрежно наброшенной на плечи шалью, в соломенной шляпе с широкими полями и корзинкой для пикников в правой руке, женщина, которая неторопливо, но решительно шагала по тропинке... Как такое оказалось возможным, Елена себе объяснить не могла. Как она попала на голый холм, заросший травой, она тоже не понимала. Главное, она почувствовала, что там, наверху, на этой возвышенной лужайке над заросшей лесом долиной, над рекой и одним-единственным на всю округу домом дул совершенно другой ветер, совсем не такой, что свистел по столичным площадям и улицам. Здешний ветер внимательно занимался каждой прядью ее волос и разгонял облака в высях, помогая распространяться милости солнца... Они с госпожой Наталией сидели на теплых камнях возле разложенной скатерти, а после того, как была выпита четверть бутылки белого вина, она убрала в корзину штопор и два бокала, из тех, что с хрупкими ножками. Происходило ли все это на самом деле, или было каким-то наваждением, но только Елена впервые за все столь долгое последнее время улыбнулась. И этого ей было не забыть. Они о чем-то говорили, следили за любовными виражами ласточек, а потом снова смеялись и смеялись...
— Обратите внимание, как странно они летают, словно им приходится огибать невидимые нам колонны и арки небесного свода... — произнесла компаньонка.
— Вы говорите, колонны и арки?! Да, да... — одобрительным тоном подтвердила старая дама. — Похоже, я не ошиблась, когда приняла вас на службу. У вас особый дар замечать детали.
Но как выглядело возвращение, девушка не смогла бы объяснить. Строки книги стремительно сгущались, гасли в сумраке, белградская тьма наглухо застилала окно за окном в комнате библиотеки. Госпожа Наталия Димитриевич отложила очки, стянула с рук бежевые перчатки и дрожащими пальцами с отекшими суставами и набрякшими венами принялась потирать веснушчатые виски. Елена включила ближайшую к ним лампу и вопросительно смотрела то на хозяйку, то на раскрытую корзину для пикников с крошками от сэндвичей, небрежно скомканной скатертью и початой бутылкой вина.
