Барри собирался пробыть в Бостоне неделю — ему еще предстояло прослушать лекции, принять участие в семинаре и посетить выставку новых зубоврачебных инструментов и оборудования.
Сообщив Пейтон о своих планах, Барри пригласил ее поужинать вместе с ним на следующий день. Пейтон не успела ответить: ее схватили за локоть.
— Посмотри на того парня у стойки, — зашептала Виктория. — Ну… на рыжего.
Пейтон увидела худощавого парня с копной рыжих волос.
— Он только что пришел, — продолжила Виктория страстным шепотом. — Я положила на него глаз еще позавчера. Он тоже дантист, но дело не в этом. Говорят, у него пенис что надо. Я, по глупости, думала, что большой пенис лишь у крупных парней с длинным носом. Выходит, я ошибалась.
Надо проверить.
— Желаю успеха, а мне пора.
— Подожди, ты поможешь мне с ним познакомиться.
— У тебя завтра свободный день, — возразила Пейтон, — а мне на работу. Брякни мне завтра в офис. — Она оглянулась. Барри стоял в двух шагах. Неужели все слышал? Навряд ли. Благовоспитанный человек не станет прислушиваться к приватному разговору.
— Вы уже уходите? — спросил он.
— Мне пора, — ответила Пейтон.
— Можно вас проводить?
Пейтон не хотелось объяснять Барри, что до ее дома сначала надо ехать час на автобусе, а затем идти пятнадцать минут пешком. Чего доброго, он еще опоздает на последний автобус в город, и тогда придется оставить его ночевать в убогой халупе. Сраму не оберешься! О том, что Барри может воспользоваться такси, ей и в голову не пришло.
Пейтон жила в Уортингтоне, небольшом городке, стиснутом двумя соседними городками, которые с годами постепенно благоустраивались. Особенно похорошели улицы городков: с построенных в викторианском стиле домов сняли виниловое покрытие и, отремонтировав, вылизали до блеска.
Уортингтон остался нетронутым. Старые покосившиеся дома давно раздулись от сырости, словно выловленные из воды трупы, и, нависнув крышей над обветшалым крыльцом, грозили развалиться в любую минуту. Почти все дворы были покрыты цементом — верным средством от грязи, — что позволило большому числу умельцев построить в них небольшие бассейны, в которых летом резвились дети, заполняя улицы визгом и гиканьем.
Рядом с городком простирались казавшиеся поистине бесконечными скоростные восьмиполосные автострады с четырехполосными ответвлениями, которые вели к гигантским парковкам, окруженным торговыми комплексами, забитыми в выходные толпами покупателей.
По автостраде можно было мчаться часами, прежде чем вместо примелькавшихся заводских труб увидеть в стороне парк или пляж, в котором с красочными бикини на загорелых телах соседствовали татуировки и пирсинг, вошедшие в моду у образованной молодежи верхней прослойки среднего класса.
В Уортингтоне пляж заменяла покрытая цементом небольшая площадка у мелкого, по колено, бассейна, а парк — низкорослые деревца, покрывавшиеся летом несколькими листочками, которым хватило бы места в кармане куртки. По словам старожилов, несколько десятилетий назад на улицах росли мощные вязы, но они высохли, и их выкорчевали один за другим. Однако в это не верилось — небо над Уортингтоном даже в солнечную погоду было вечно затянуто сизой, унылой дымкой. Зимой на улицах городка лежал грязный, покрытый копотью снег, а весенняя грязь сменялась трещинами в земле и коричневатой въедливой пылью.
Окруженный лентами автострад с мрачными виадуками и серыми, неприглядными эстакадами, Уортингтон с двумя соседними городками походил на затерянный мир из фантастической повести.
Пейтон добралась до дому только к полуночи. Дом, ничем не отличавшийся от соседних, был таким же старым, раздутым и покосившимся. С крыши угрожающе свисали сосульки, которые днем, когда чуть припекало солнце, падали вниз с оглушительным грохотом. Крыльцо было завалено снегом, покрытым твердой осклизлой коркой. На крыльце размещались две двери со звонками-трещотками, а над ним высилась покосившаяся фигура пучеглазого Санта-Клауса, по виду находившегося в подпитии, изготовленная из пластика к Рождеству сыном соседей, успевшим отсидеть, как и Донни. Одна дверь вела на второй этаж в квартиру матери Пейтон; за другой дверью, внизу, жили соседи.
В прихожей Пейтон встретило тиканье ходиков. В квартире были и другие часы — электронный будильник с музыкой, из которого могли литься в нужное время мелодии американских народных песен: «Она пошла в горы», + Пирог и пудинг», «Я оставил свое сердце в Сан-Франциско». В полночь часы наигрывали «Yesterday».
Нелл не спала. Она сидела на диване, подобрав ноги, и смотрела ток-шоу по телевизору. Пол-экрана занимала огромная птица, пожиравшая один за другим неочищенные бананы из рук худого, как щепка, чернявого человека, у ног которого стояла большая корзина с фруктами, видно, уже изрядно опустошенная.
— Этот казуар — потомок давно вымерших динозавров, — уверял телеведущего владелец редкостной птицы. — Взгляните на его лапы. Он может бежать со скоростью тридцать две мили в час.
Казуар наклонился, вытащил из корзины большой оранжевый апельсин и целиком проглотил его.
— Я думала, ты уже спишь, — произнесла Пейтон, снимая пальто.
— Мне не до сна, — ответила Нелл жалобным голосом. — Как назло, разболелся зуб. Придется снова идти к дантисту. Не приведи бог, опять попадется какой-нибудь вертопрах. В прошлый раз, когда я была у врача — совсем забыла тебе рассказать — этот хлыщ, заглядывая мне в рот, умудрился шлепнуть по попке подававшую ему какой-то крючок пышнотелую ассистентку.
— И ты не возмутилась?
— Не хочу говорить об этом. Как вспомню, так мурашки по телу бегают. — Голос Нелл напоминал голос актрисы времен кино тридцатых годов, однако она искренне полагала, что так и должен говорить благовоспитанный человек. — Дорогая, — продолжила Нелл, — принеси мне, пожалуйста, настольную лампу, которую мне подарил Пол Майлс, председатель правления «Лорс Индастри».
— Ma, почему ты не скажешь просто: «Принеси мне настольную лампу»?
— Неужели ты завидуешь матери, которая в молодости вращалась в изысканном обществе?
— Ma, ты примешь лекарство?
— Пожалуй, — Нелл спихнула с дивана одну из своих собак, здоровенного пса, ответившего ей укоризненным взглядом. — А как ты провела вечер? Славно повеселилась?
— Придется снова напомнить тебе о зубах. Я познакомилась в баре с дантистом. Приятный парень. Он пригласил меня завтра поужинать.
— Если ты подцепишь его, он может бесплатно заменить тебе передние зубы. Может, он займется и мной?
— Ma!
— Дантист — не так плохо, — продолжала рассуждать Нелл. — У дантистов пациенты не умирают. Правда, жаль, что твой знакомый не хирург-косметолог. — Нелл копила деньги на подтяжку лица и удаление жировых отложений. Ей было шестьдесят пять. Она родила Пейтон последней — в сорок два года. Первой родилась Кэти, жившая теперь во Флориде и растившая с мужем двоих детей. За ней появилась Бренда, ставшая медиком и работавшая в водолечебнице, находившейся в Колорадо. Третьим в семье ребенком был Донни, который теперь лечился от наркозависимости в специализированном диспансере, расположенном в Висконсине. Никто из них не приехал на Рождество, что было простительно лишь для Донни, и Нелл долго ворчала, коря дочерей, забывших про мать, не пожалевшую сил и здоровья для их воспитания.
— Тебе давно пора замуж, — продолжила Нелл. — А дантист — хорошая партия. Сколько ему?
— Не знаю. На вид около тридцати.
— А он не женат? Узнай обязательно. А где он живет?
— Знаю только, что он не здешний. Приехал на симпозиум, пробудет в Бостоне еще несколько дней.
— Приезжий — это нехорошо. Уедет — и чувства могут остыть. Любовь на расстоянии ненадежна. Так что ты постарайся, очаруй его за эти несколько дней. Но только не ложись с ним в постель. Поспешишь — все пропало. Мне по душе пышная свадьба где-нибудь на природе. Может, к тому времени Донни уже излечится или его отпустят на время. Свадьба не хуже похорон.
Пейтон вздохнула и пошла за настольной лампой — видно, Нелл хотела почитать перед сном или просмотреть почту, обычно состоявшую из рекламных листков. Нелл ничего не выбрасывала, и в комнате росли кипы старых журналов, каталогов, газет, пылившиеся на полках, на комоде и на полу, прикрывая ободранные обои.
Она не делала исключения и для другого старья — почти все ящики, имевшиеся в квартире, были забиты ненужным хламом: тюбиками без крема, авторучками без чернил, карандашами без грифеля, старыми батарейками, свечными огарками, засаленными расческами, превратившимися в камень конфетами, лотерейными билетами, не оправдавшими ожиданий, грошовой бижутерией…
Помимо дивана, на котором сидела Нелл, все еще следившая краем глаза за прожорливой птицей, обстановку комнаты составляли старомодный комод, одну из ножек которому заменяла кипа газет, ободранная кушетка, трюмо с помутневшим зеркалом, кофейный столик, сколоченный Донни из найденных где-то досок, и прялка, невесть как оказавшаяся в квартире.
