Вероятно, Смит был молчуном из-за того, что привык слушать, а не говорить, ведь язык лошадей – это скупой набор телодвижений и звуков. Том все слышал и видел. Конюхи, которые выгуливали разгоряченных после тренировок лошадей вдоль конюшен, не раз наблюдали странную картину: Смит, сидя на корточках, пристально смотрел вперед и думал о лошадях{63}. Конюхи обходили конюшни и заставали его в той же позе. Иногда он был настолько поглощен созерцанием лошади, что мог часами не двигаться{64}. Он, бывало, неделями напролет не расставался со своими любимцами и даже не выходил на трибуны, чтобы посмотреть скачки. Он изготовлял хитроумные устройства для тренировки из того, что было под рукой, и варил мази по собственным рецептам. Остальные тренеры находили его методы подготовки абсурдными. Секундомер у него был, но оставался в кармане. Том обладал уникальной способностью оценивать скорость лошадей на глаз, замечал малейшие нюансы их движения и возмущался, если его отвлекали от наблюдения. Он говорил: «Я доверяю своему глазу больше, чем всем этим новомодным часам{65}. Они только отвлекают внимание от лошади. У меня есть часы, и они работают, но глаз – гораздо лучше».
Смит воспринимал тренировку как долгий спокойный разговор. Его ставило в тупик, почему другие люди не могли понять все, что он делает. Однажды он сказал: «Легко разговаривать с лошадью, если ты понимаешь ее язык{66}. Со дня, когда они рождаются, и до самой смерти лошади остаются такими же. И только люди своим обращением меняют их». Он был твердо убежден, что никакое животное не может быть безнадежно больным или искалеченным. По его мнению, любую лошадь можно вылечить. Его единственный принцип гласил: «Изучай свою лошадь{67}. Каждая из них индивидуальна, и каждый раз, как только ты проникаешь в ее ум и сердце, ты начинаешь творить чудеса с упрямым, совсем не похожим на тебя животным».
Ковбойские лошади, мустанги, выставочные лошади, изможденные скакуны – все они помогли Смиту стать уникальным тренером. Он ждал свою лошадь…
21 марта 1934 года, когда раннее весеннее солнце стояло высоко в небе Мексики, Ирвин «Десять Тонн» втиснул колышущиеся 190 килограммов в заднюю дверь своего гигантского седана и отправился в Шайенн. На севере Мексики в Агуа-Кальенте сезон скачек закончился, и Ирвин возвращался к своим конюшням. Его путь лежал на север через границу с Вайомингом. На пустынной дороге в 23 километрах от Шайенна у его машины лопнула шина. Водитель потерял контроль, и машина рухнула в кювет. Подоспевшие спасатели нашли Ирвина в плачевном состоянии. Он получил тяжелые травмы грудной клетки и черепа. Спустя два дня он скончался.
Конюшни Чарли ликвидировали. Смит в одиночку отправился на крупный ипподром в Сиэтл. Поначалу он недолгое время тренировал нескольких ветеранов из конюшен Ирвина. Затем работал главным конюхом у старика Гарри Уолтерса, который поменял карьеру циркового наездника на тренерскую. Там он тоже недолго задержался, потому что его хозяин вскоре решил отойти от дел. Осознавая, что Смит лишается заработка, Уолтерс подарил ему лошадь по кличке Орили{68} – скакуна с большим стажем, за которого на скачках запрашивали 1 тысячу 500 долларов. Подарок был довольно сомнительным, так как жеребец хромал.
Смит начал выхаживать лошадь, как прежде Рыцаря. После лечения Том вернул Орили на трек живым и полным сил. Жеребец стал выигрывать. Вскоре Смит повысил его скаковой класс, и Орили продолжал вновь и вновь совершать почетный круг победителя.
В конце 1934 года Том Смит переехал со своей единственной лошадью и ее конюшней в Агуа-Кальенте. Орили находился в удовлетворительном состоянии, а Смит – нет. Тренер выживал за счет конюшни, которую делил вместе с коллегой по цеху, который также едва сводил концы с концами{69}. У него не было клиентов. Буквально несколько долларов отделяло его от полного разорения. В самый разгар Великой депрессии у него не было постоянной работы.
Тома спасло случайное стечение обстоятельств – можно сказать, чудо. Молодой тренер Нобль Тривитт, который вместе со Смитом делил конюшню, работал на Джорджа Джианнини, близкого друга Чарльза Ховарда. Как-то раз Джордж зашел в их конюшню взглянуть на лошадей и обратил внимание на то, в каком великолепном состоянии находился жеребец Смита. Джианнини понял, что на задворках этого мексиканского ипподрома увядает талант блестящего тренера, и тут же связался с Чарльзом Ховардом.
«Вот теперь, – сказал он своему другу, – у тебя будет самый лучший тренер в стране»{70}.
Том Смит и Чарльз Ховард встретились лицом к лицу. Эти два человека олицетворяли две разные половины столетия. Смит был последним из настоящих уроженцев пограничной полосы, а Ховард превращал земли его родного Запада в дороги для своих автомобилей. Том так и остался угрюмым ковбоем-одиночкой. Но Ховард был наделен уникальной способностью – он мог разглядеть талант в самой невзрачной оболочке. Кроме того, наметанным глазом кавалериста он легко мог определить настоящего наездника. При первом взгляде на Смита у Ховарда сработало его природное чутье. Он отвел Тома в свою конюшню и представил лошадям их нового тренера.
Глава 3
Злой, норовистый, запущенный
Смит и Сухарь
(AP / Wide World Photos)
Том Смит наконец получил достойный заработок – Ховард платил ему довольно приличную сумму. И ковбой сменил свой гардероб. Комбинезоны, бесформенные клетчатые рубахи, грязные ботинки, кожаные гамаши и кепки ушли в прошлое. Том появлялся на конюшне в аккуратных серых костюмах, темных жилетах, габардиновых брюках, модельных туфлях. В те дни, когда проходили скачки, он надевал республиканский галстук сдержанной расцветки{71}. Смит даже купил себе верблюжье пальто. Ну и завершала ансамбль, конечно, совершенно обычная мягкая серая фетровая шляпа. Смит никогда с ней не расставался. Учитывая, что внешность у него была довольно неприметная, люди обычно узнавали не его самого, а его шляпу. Спустя пару лет, будучи в Нью-Йорке, Смит решил, что сносил свою шляпу «до дыр», и отправился искать ей замену. Спустя четыре часа он вернулся. На голове его была точная копия его старой шляпы. Он недовольно проворчал, что потратил все утро, прочесывая город в поисках шляпы за два с половиной доллара.
– Так и не нашел, – пожаловался он. – Пришлось купить эту.
Ховард поинтересовался, во сколько же ему обошлась новая шляпа.
– Три доллара{72}.
Новая должность пришлась Смиту по душе. Том Смит нашел себя и свое место. Он взялся за невоспитанных однолеток Ховарда, поработал с ними в одиночестве в течение года, потом перевез их в конюшню номер 38 в Санта-Анита и повесил на дверях табличку со своим именем. С самого начала на него поглядывали с огромным любопытством. Некоторые видели, как он заворачивал будильник в полотенце и засовывал сверток в охапку сена в стойле кобылы, чтобы она привыкла к тиканью{73}. Пока все на ипподроме ломали голову, зачем он это делает и что задумал, Смит брал лошадь на поводья, вытаскивал из сена будильник и отправлялся на беговую дорожку. Он ставил лошадь в стартовый бокс, заводил будильник и отпускал кобылу. Он повторял процедуру снова и снова, пока лошадь не привыкла пускаться вскачь всякий раз, когда слышала сигнал.
Довольно скоро люди стали приходить просто для того, чтобы понаблюдать за Смитом. Никто никогда не видел, чтобы тренер работал так с лошадью. Ховард тоже приезжал посмотреть на тренировки, угощал лошадей кубиками сахара и гадал, во что же они с Марселой ввязались. Но потом начались скачки – и лошади Смита стали побеждать. И не время от времени, не изредка. Он полностью завладел ипподромом. На его лошадей почти не делали ставок, потому что мало кто верил в то, что он делает. И это только увеличивало выигрыши от ставок, которые делал Ховард. На кобылу, которую Смит тренировал с помощью будильника, ставки были 70 к 1, а она повела забег прямо от стартовых ворот и выиграла самые крупные скачки двухлеток в сезоне, что принесло 143,60 доллара за каждые 2 доллара, которые на нее ставили, – рекордную сумму. Смит выигрывал так много, что о нем почти ежедневно писали в газетах. Завсегдатаи ипподрома вскоре стали называть круг победителя «акр Ховарда». А конюшня номер 38 стала лидером ипподрома по числу побед.
Ховард и Смит нашли общий язык. Ховард называл тренера Томом, но Смит обращался к нанимателю только «мистер Ховард». Чета Ховардов приезжала в конюшню почти каждое утро, и Чарльз проводил там иногда по четырнадцать часов. Он перевез туда своего верхового жеребца по кличке Чуло, чтобы ездить вместе со Смитом на ипподром. При этом Ховард знал свое место и не вмешивался в работу Смита. Для такого деятельного руководителя, каким был Ховард, соблазн был велик, но он был достаточно умен, чтобы признавать авторитет более опытного в своем деле профессионала, какими бы странными ни казались его методы тренировок. «Мистер Ховард платит мне за победы, – сказал как-то Смит. – Он не задает вопросов». В ответ Смит мирился со стремлением Ховарда находиться в центре внимания, с нескончаемым потоком друзей и репортеров, которых тот приводил с собой в конюшню, с его желанием быть в гуще событий. Мирился до определенных пределов. Если кто-то из друзей хозяина подходил к его лошадям слишком близко, Смит мог довольно грубо потребовать отойти. Да, в их тандеме были некоторые шероховатости, но он работал.
