Елена Съянова - Гитлер_директория

Ознакомительная версия.

Гиммлера, однако, пока не отозвали обратно в Мюнхен. Но рядом со Штрассером начинает маячить еще одна — низенькая, тщедушная, колченогая фигурка, глядя на которую можно испытывать что угодно, только не зависть.

В начале мая партия готовит большой митинг на Мариенплац, чрезвычайно важный в тактическом отношении. И вот, неожиданно для всех (кроме Гесса), вместо Шлагетера Штрассер привозит в Мюнхен на митинг этого своего нового секретаря — человечка в кожаной куртке, воинственно перепоясанного ремнями и в огромной шляпе.

— Знакомьтесь, мой секретарь и… лучший оратор северных земель — товарищ Геббельс! — восклицает Штрассер и сверху могучей рукой хлопает товарища по плечу, едва не вбив по шляпу в землю.

Гитлера среди присутствующих не было: его Гесс привез в последний момент, когда Геббельс уже карабкался по высоченным ступеням на помост, с которого выступали ораторы.

Дальше — картина под названием «Гитлер, слушающий Геббельса» или готовая сцена для кино. Как сценарист я вижу ее в деталях, вплоть до цвета глаз Адольфа, которые при внутреннем переходе от паники к концентрации воли становились водянисто-прозрачными, и странной, отдельной от лица улыбки, как у Чеширского кота, которого чешут за ухом.

Но вернемся к фактам.

После митинга Гитлер приглашает Геббельса на виллу под Мюнхеном, принадлежавшую Эрнсту Ганфштенглю (тоже любопытный персонаж, но о нем позже), и они долго там беседуют, наедине. Когда Геббельс уехал, Гитлер сказал Ганфштенглю: «Этот крошка Цахес мне нужен, а герои пусть отправляются в Валгаллу». Ганфштенгль был, конечно, большой шутник, но эту же фразу приводит и сверхсерьезный Грегор Штрассер. Так что примем ее хоть и за бледный, но факт приказа. Дальше следуют два отчетливых факта выполнения: первый-личное поручение Гесса Гиммлеру «сопровождать и обеспечивать охрану Альберта Шлагетера»; второй — арест Шлагетера французскими оккупационными властями при обстоятельствах, больше напоминающих выдачу его своими. Третий, тоже отчетливый, — это хорошо известный профиль дальнейшей деятельности Генриха Гиммлера — «хирурга тайных операций» НСДАП.

«Героя» Шлагетера казнили 26 мая 1923 года, и он отправился в Валгаллу, откуда в тридцатые станет слетать в речи, стихи, песни и пьесы. А в берлинском кабинете рейхсфюрера СС Гиммлера, то есть с 36-го по 45-й год неизменно, на одном и том же месте будет висеть его фотография, перечеркнутая копьеобразной семнадцатой руной тюр.

По легенде, когда воины викинги сходились в ритуальном поединке, держа в руках по копью, бог Тор вкладывал силу лишь в руку правого. Большой романтик был Генрих Гиммлер!

В лунную ночь на 29 апреля 1923 года в тихом пригороде Мюнхена, всего в полусотне метров от шоссе на Дахау, в почти сомкнутом круге из двух молодых рощ происходило нечто. Проезжающий по шоссе мог бы заметить мечущийся за деревьями огонь и слышать невнятные звуки, а если бы он, заинтересовавшись, вылез и пробрался поближе, то увидел бы смутные очертания чего-то крупного, огнедышащего и как будто огрызающегося на сотни три нападавших. Выстрелов слышно не было. Воины в стальных шлемах кидались на врага по старинке, пуская в ход кулаки и зубы, а воздух над схваткой буквально вибрировал от рычания и хрипа.

Впечатлительный наблюдатель, наверное, вообразил бы себя телепортировавшимся в какое-нибудь языческое королевство, откуда короли-маги со своими рыцарями совершали героические вылазки на злонамеренных драконов. Человек же трезвомыслящий поспешил бы вернуться на шоссе, а заметив шесть пустых грузовиков у обочины с характерными треугольными флагами, на которых словно светились под луной черепа и кости, просто убрался бы побыстрей от этого места.

«О, славные времена, когда мы готовились к боям за нашу Германию! О, эти бои, достойные новой Эдды!..» — будет позже восклицать романтический Рудольф Гесс, вероятно имея в виду и эту странную ночную потасовку, которую он же, но в трезвом состоянии духа назовет «собачьей свалкой».

Подозреваю, что спланировал ее Геринг. Именно он послал в Ландсхут, Грегору Штрассеру экстренную просьбу как можно скорей прибыть с парнями в указанное место, в пригороде Мюнхена на выручку своим, которых захватили боевики-коммунисты. Импульсивный Штрассер тут же оседлал шесть грузовиков и помчался. По дороге он вскрыл лично ему адресованное письмо от Гитлера, в котором говорилось, что это будут «учения»: его штурмовикам предстоит драться со своими же — мюнхенскими штурмовиками Геринга и отрядом из студентов под командованием Гесса, но ни те ни другие не должны знать правду о противнике и драться обязаны всерьез.

Так они и дрались под предводительством своих командиров-мистификаторов: мюнхенцы оборонялись внутри здания (это был старый охотничий дом генерала Риттера фон Эппа, который он отдал на разорение), а штрассеровцы — нападая извне.

Догадайтесь, кто вышел победителем? Об этом мы узнаем по тем мерам, которые были приняты к побежденным.

Днем 30 апреля, на мюнхенском поле Обервайзенфельд, где часто упражнялись военизированные формирования, Рем выстроил провинившийся «мюнхенский легион» и подверг его процедуре децимации. Он вызвал из строя каждого десятого и расставил цепью вдоль стены.

— Когда вы трусливо бежали из горящего здания, — резко произнес Рем поверх склоненных голов, — доблестный капитан Геринг бросил знамя отряда обратно. Вы должны были вернуться и отбить знамя. Но вы струсили.

Потом он повернулся к штурмовикам, стоящим напротив обреченной цепочки, и скомандовал: «Целься! Огонь!».

Выстрелы, как вы понимаете, были холостыми, но позор — настоящим.

В тот же день, 30-го, состоялся и разбор «учений» в руководстве. Несмотря на неудачу в первом же бою, Геринг, ничуть не смущаясь, продолжал отстаивать свою систему воспитания штурмовиков как «политической армии», для которой нет правил и все средства должны быть пущены в ход. Просто их нужно отрабатывать против стандартных методов ведения боя, которыми пользовались штрассеровцы! Геринг был очень убедителен, а выигравший ночное сражение Штрассер задумчиво помалкивал.

Гитлер слушал, кусал губы; потом резюмировал все это приказом о ночном побоище «не распространяться». Подразумевалось — не доводить до сведения Людендорфа. Гитлеру очень не нравилась и кривая усмешка на губах Рема, смысл которой он поймет на следующее утро — 1 мая, когда плотные ряды коммунистической демонстрации пройдут под носом у выстроившихся наготове нацистов, а Рем так и не отдаст приказа ринуться в бой.

«Мы еще не готовы», — скажет он Гитлеру.

Во время позорного выстаивания штурмовиков перед лицом триумфальной демонстрации красных, Гитлер совершил внешне твердый поступок: он сам встал в ряд подразделения капитана Хайса и стоял под насмешками публики, пока первомайские акции не завершились. Таким образом, был вбит очередной клин «испанского сапога», и самолюбие Адольфа продолжило свою разрушительную трансформацию в самолюбие политика.

Кстати сказать, брат Штрассера Отто утверждал, что ненависть Гитлера к Рему родилась именно 1 мая 1923 года. А у Геббельса я нашла такой вот стишок:

Это письмо было отправлено Рудольфом Гессом сестре Маргарите в город Александрию 24 августа 1923 года. Текст я привожу полностью.

Моя славная маленькая Гретхен!..

Мои поздравления и подарок на твое пятнадцатилетие придут непременно и в свой срок, и я надеюсь, они тебе понравятся. Надежды же, что это письмо, которое я передам с оказией, также тебя порадует, у меня нет никакой, и думаю, что, может быть, не стоит показывать его и нашей маме. Разве отношения, возникающие между братом и сестрой, не заслуживают некоторого обособленного существования, а тем более такие, как наши?! Ты столько раз просила меня быть искренним, делиться с тобой тем, что американцы называют «проблемами», и вот теперь я это сделаю в надежде, что ты, находясь постоянно с нашими родителями, поможешь мне несколько смягчить тот неприятный факт, что я не в состоянии выполнить ни просьбу мамы, ни настоятельного пожелания отца.

Ты знаешь, чего хочет наша мать, — чтобы я немедленно женился, а не доводил свои отношения с чудесной достойной девушкой до банального недостойного конца. Я люблю Эльзу. К этому нечего прибавить. Я люблю ее и считаю своей женой перед Богом. Но связывать свою жизнь с ее судьбою перед людьми пока не имею права. По той же самой причине я не могу удовлетворить и желание отца закончить, наконец, университет. По этому поводу отец даже писал Карлу Хаусхоферу, и Карл это поддерживает и настоятельно советует мне сдать еще две сессии, защититься и получить эту несчастную степень, которая нужна мне, как седло дойной корове. Неудачное сравнение!.. Неважно… важно, что у каждого в этом мире свой путь, а я счастливо отличаюсь от коровы и от большинства двуногих тем, что предчувствую его, а значит, твердо знаю, на что не должен тратить отпущенное мне время.

Ознакомительная версия.