- Луи, вылезай, не заставляй нас терять время.
Тот же голос с ужасающей отчетливостью повторил:
- Пошли вы все, говорят вам. Я-НЕ-ВЫЙ-ДУ.
На сей раз Фонтана охватил ужас: молокосос привел свою угрозу в исполнение. Как же он сумел это сделать? Немыслимо с научной точки зрения! А титан эмбриологии между тем уже гневно вопрошал его:
- Что за шутки, доктор? Вы издеваетесь над нами?
- Вы просто шарлатан, - вскричал второй ученый муж.
- И вам придется об этом пожалеть, - добавил третий.
Яростные протесты вкупе с оскорблениями и грохотом отодвигаемых стульев разорвали тишину палаты.
- Беспокоить нас ради банального разрешения от бремени! - восклицал титан.
- Но ведь он же говорит, - слабо возразил Фонтан.
Его глаза печально посверкивали из-за стекол очков.
- Кто это - он?
- Луи, маленький братец.
- Вы не желаете отказываться от своих фантазий? - взревел очень суровый на вид деятель в галстуке-бабочке.
- Кто же говорил, по-вашему?
- Искусственный голос с пластинки.
- Вовсе нет. Это не мошенничество. Только что к нам обратился младенец мужского пола из чрева мадам Кремер, что само по себе является настоящим чудом.
- Вы хотите сказать, - вмешалась одна из журналисток, - что в утробе этой женщины находится доношенный младенец, который может выражать свои мысли, как вы или я?
- Да, мадам, и этот младенец умеет изъясняться не только на нашем прекрасном языке, но также владеет в совершенстве английским, немецким, итальянским и русским. По своей квалификации этот младенец не уступит доктору филологических наук. Хотите, я вам докажу? И Фонтан, низко склонившись к животу роженицы, произнес медоточивым тоном:
- Луи, мальчик мой, не могли бы вы повторить на других языках те слова, что вырвались у вас в раздражении?
Луи, невзирая на свой высокий культурный уровень, уже успел приобрести задатки дурного актера, а потому не заставил себя упрашивать:
- Разумеется, доктор: fuck you, va far' enculo, vai tomar no cu, va a tomar рог culo, lech mir am arsch[8]...
- Нельзя ли избавить нас от этих непристойностей? - оборвал его психолог. - Обмануть все равно никого не удастся. Это биологически невозможно. Ребенок начинает осваивать устную речь лишь в возрасте полутора лет.
- Я сокрушил этот закон, господа, при помощи своих сотрудников и благодаря усилиям мадам Кремер.
Тут доктор Фонтан в нескольких фразах изложил - с явной неохотой, ибо предполагал блеснуть этим рассказом под занавес, - всю историю необыкновенной беременности за последние восемь месяцев, не вдаваясь, впрочем, в детали. По мере того как он говорил, на лицах слушателей недоверие сменялось любопытством, а потом и завистью - все они начали по одному занимать свои места. Ибо сами эти сатрапы от хирургии, пророки от педиатрии и от акушерства осмеливались мечтать лишь о том, чтобы сокрушить законы размножения посредством всевозможных манипуляций с генами и хромосомами.
- В таком случае, почему малыш не рождается? - осведомился нейробиолог.
- В этом-то вся проблема. Месяц назад Луи, начитавшись впервые в жизни газет, предупредил нас, то есть меня и мать, что не желает появляться на свет. В качестве довода он привел злокозненность людей, равно как эфемерность человеческого существования. Признаюсь, мы тогда не слишком серьезно отнеслись к этому.
- Ах, сволочная малявка, - сказал педиатр. - Где же такое слыхано, чтобы младенец сам решал, родиться ему или не родиться?
- А его эдипов комплекс? - пролаяла дама-психоаналитик. - Какое участие сможет он принять в эдиповом треугольнике, если затаится в утробе матери?
* * *
И вот накопившиеся досада и раздражение обратились против строптивого плода. Следовало обуздать эту ничтожную личинку, выдавить ее из норы. Суровые клиницисты и важные профессора преобразились вдруг в охотников, в свору гончих. Сгорая от стыда, Марта тянула брата за рукав, чтобы обратиться вместе с ним в бегство. Фонтан грубо оттолкнул ее - упрямец Луи, несомненно, отступит перед этим массовым натиском. Мадлен, протяжно застонав, взмолилась:
- О, пусть он уходит, пусть убирается, я больше не могу...
Ободренный всеобщим негодованием, Фонтан вооружился мегафоном и принялся вопить во все отверстия на теле роженицы:
- Луи, сдавайся, ты окружен, у тебя нет ни малейшего шанса.
Поднялся невообразимый гвалт. В едином порыве все лекари и повитухи, сплотившись, двинулись на штурм беременной женщины, крича во все горло:
- Выходи, мерзавец, если ты мужчина!
Светила медицины походили в этот момент на индейцев, исполняющих боевой танец. Вперед, смелее, пробьемся сквозь требуху, извлечем мятежника наружу! Быстрее, инструменты, щипцы, обезболивающее, вот так, хорошо, и не давать ему пощады, а сверх того заковать в наручники и надеть смирительную рубашку. Подать скорее газовую трубку, будем выкуривать его. И выдающиеся специалисты уже облачались в халаты, надевали резиновые перчатки, закрывали рот марлевой повязкой, вооружались кто скальпелем, кто жгутом, кто зажимами, пилами и кусачками, доставали шприцы и отмеряли дозу для анестезии.
- Тихо, - крикнул Луи своим скрипучим голосом, идущим из глубины, тихо!
Он изрядно перетрусил, но решил не сдаваться.
- Если вы хоть что-то попытаетесь предпринять, я вырву все, что у меня под руками, слышите? Так обрывают провода на телефонной станции. Я разметаю все внутренние органы, проткну вены, вскрою кишки, искромсаю печень.
Он уже ухватил своими ручонками мочевой пузырь, двенадцатиперстную кишку, почку - и теперь сильно сдавил их. Мадлен завопила от боли так, словно крыса вгрызалась в нее изнутри. Обступившая ее толпа мясников с ножами подалась назад.
- Не надо ничего делать, - пролепетала она, - он убьет меня, я знаю. Он готов на все. О, Луи, отпусти меня, уйди, умоляю тебя, очисти помещение!
- Презренный бандит, насильник! - вскричали доктора хором.
Их клинки со свистом рассекали воздух в нетерпеливом желании взрезать этот округлый живот. Гомон стоял такой, что прохожим на улице показалось, будто в больнице начался бунт.
Но пришлось смириться с очевидностью - нельзя было добиться рождения ребенка, не подвергая опасности жизнь матери. Врачи разоружились и стали обсуждать создавшееся положение. Прежде всего следовало выиграть время, чтобы захватить младенца врасплох. Посовещавшись с коллегами, Фонтан вновь поднес ко рту мегафон:
- Луи, мы предлагаем тебе компромисс: ты выходишь, как положено, а мы поместим тебя в кювету, где тебе будет так же тепло и удобно, как в материнском чреве!
- Знаю я, чего стоят подобные обещания, bullshit[9] , как говорят американцы. Не пытайтесь надуть меня, вы, Диафуарус[10] несчастный. Чтобы не было никаких болеутоляющих, снотворных, успокоительных. При малейших признаках аномальной вялости я разорву здесь все.
Оскорбления всегда трудно переносить, а уж от девятимесячного младенца тем более - он посмел обозвать Диафуарусом главного врача больницы, выдающегося специалиста! Фонтан выразил общие чувства, завопив в мегафон:
- Мы до тебя еще доберемся, сукин сын, мы с тебя шкуру спустим, я лично этим займусь.
- Вы теряете лицо, доктор Фонтан, равно как и время. И вам не стыдно так говорить с ребенком? Ай, как скверно, как недостойно. Попросите ваших друзей удалиться, дело закрыто и обсуждению не подлежит.
- Но, Луи, - вскричала психоаналитик, завладев мегафоном, - отчего вы не хотите родиться? До вас все на это соглашались. И я уверена, что большинство людей пошли бы на самоубийство, если бы смогли родиться еще раз.
- Я не такой, как все, мадам. Рождаются затем, чтобы заговорить, но, если умеешь говорить уже в матке, к чему рождаться?
- Луи, во имя неба, - с мольбой воскликнула психоаналитик, у которой уже дрожал, предвещая рыдания, подбородок, - родитесь, и я докажу вам, что нет ничего лучше жизни.
- Не впутывайте небо в эти споры! Вы только попусту сотрясаете воздух, уважаемая.
Луи сварливо откашлялся и, возвысив голос, отчеканил:
- К чему мне подражать вам, жалкие обитатели Земли, погрязшие в тщеславии и мелких страстишках? По какому праву взялись вы решать мою судьбу? Будучи в здравом уме и твердой памяти, я отвергаю жизнь на Земле оставляю вам эту вульгарную, крикливую и пеструю суету!
Услышав разглагольствования маленького проповедника, ученые мужи застыли в изумлении - девятимесячный плод обратился к ним с отточенной речью, напоминавшей лучшие образцы риторики, а вовсе не лепет новорожденного! Невероятно, но факт - научные убеждения, приобретенные в многолетних трудах, рассыпались прахом за несколько секунд. Когда же Луи добавил: "Воды можете оставить себе, я обойдусь плацентой", они разинули рты. Внезапно гнев их иссяк; утратив дар речи и сохранив лишь способность мычать, они беспорядочной толпой устремились к выходу, дабы вернуться к своей работе. Брошенный всеми Фонтан тщетно искал взглядом сестру Марту та уже давно скрылась, не справившись со своим смятением. Только операторы продолжали снимать, сами не зная, что будут делать с этими кассетами. А мать, по-прежнему беременную одним из близнецов, отвезли из родильного отделения в палату.
