— Может, лучше в хлев жить пойдем? — беспокоился Хомяк.
— Там точно никто не запасет. Безопасней.
— Что мы, скот, в хлеву жить? Там шмон знаешь какой? Хотя сеновал это круто, — улыбнулся Шульга каким-то своим воспоминаниям.
— Спалимся, Шульга, — нервничал Хомяк.
— Не спалимся. Сейчас лето, печь растапливать не надо, готовить, если что, будем на газу. Если, конечно, баллон не спиздили. Но мы его когда-то на замок закрыли, не должны.
— Стремно как-то. В розыске, а вписываемся на виду.
— Хомяк, ты погляди по сторонам, много ты людей тут видишь?
— Не, только тот зомби, которого мы возле кладбища чуть не сбили. Рядом с автоматной будкой.
— Это не зомби. Это Гриня. Он хороший мужчина был когда-то. Рыбачить меня учил.
— А где все?
— Вымерла деревня. Все молодые в город съехали. Из-за Чернобыля этого ебанного, что ли. Гриня Люлька вон остался, Степан, может, еще не помер, пару баб старых, если живы еще. А все остальные там, на кладбище, закопаны.
— Чего-то Серого долго нет, — нашел новую тему для беспокойства Хомяк.
— Слышь, ты расслабься, Хома. Тут не принято так егозить. Воздух вон понюхай. Нет ни в нашем Минске, ни в их Москве такого воздуха. Пойдем я тебе двор покажу.
Шульга открыл калитку, ведущую к курятнику и хлеву.
— А это что за домина? — спросил он, показывая на постройку с соломенной крышей прямо напротив курятника.
— Это стопка.
— В смысле под бухло?
— Дебил ты, под бухло. Все бы тебе бухло, Хомяк. Стопка. Тут, в этих местах, кладовых в хатах не делали, все в стопках хранили: картофель, бураки. Типа амбара что-то.
— Ты здешний?
— Ну да, это моя земля.
— Так ты колхозник, Шуля! — рассмеялся тонким блатным смехом Хомяк. — Колхозник!
— Сам ты колхозник, Хома. Я ж тебе объяснял: я в городе родился и жил, у меня батька отсюда. Это его дом, он в нем все детство. А потом в город уехал, учиться. Маму встретил мою там, в городе. Она городская была. А меня сюда на лето определяли. И то не каждое лето. В общем, если кто искать будет, дом этот последним в голову придет. Так что можно затихариться нормально.
— Чего-то Серого долго нет, — ковырнул землю носком кроссовка Хома.
— Да чего он, девушка тебе? Пойдем в дом лучше. Они направились к хате.
— Слушай, а ты подумал, как мы дом вскроем?
— Зачем его вскрывать?
Шульга подошел к дверям и показал на кованую щеколду.
— Видишь, эту штуку в кузнице выковали, тут кузница еще лет двадцать назад была: меха, горн, наковальня. Сейчас только руины. Вот эта штука называется «клямка». Видишь, в клямке отверстие — оно под замок. Когда хозяина дома нет, дверь на замок запирают. А когда хозяин недалеко уходит — в огородчик, например, или в хлев — просто клямку накладывают, не запирая. Это значит людей дозваться можно, просек?
— Ну.
— И вот когда бабуля умерла, мы клямку наложили, ставни закрыли, а на замок не запирали.
— Почему?
— Традиция тут такая. Не запирают дома умерших. Чтоб типа покойник мог в любой момент вернуться к себе. Ну и дому так лучше: он не кинут, а оставлен живыми для мертвых. Оксюморон, опять же: дозваться родных можно на Деды. Позови, и они придут. Сядут вот тут, на лавке, а ты им про свою жизнь городскую, бестолковую, блядь, жизнь, никчемную, неустроенную, расскажешь.
Шульга замолчал, и характер его молчания был таков, что даже Хомяк не стал сразу вступать с едкими комментариями. Однако, когда ему показалось, что пауза стала слишком торжественной, все-таки подколол:
— Короче, дом не закрывают, а газовый баллон — закрывают, да?
— Ну да, — со смешком отмахнулся Шульга. — Но обычно из таких оставленных хат не берут ничего. Только родственникам можно. А так — даже алкаши. — он прошел внутрь, и Хома потопал за ним.
— Нет, ну видишь, кое-что все-таки взяли. Тут вот ящик с дедовым инструментом был, вот уроды, ну то им все вернется. Тут в таких случаях говорят, что оно возвращается. Пропьешь чужое, а оно тебе потом прямо в печень — цирроз раньше времени или еще какая холера.
Шульга молча замер посреди полутемной хаты. Включил свет — выключатель нашел не сразу. Он был спрятан за висящими куртками. Их темные силуэты напоминали фигуры людей, из которых кто-то выжал всю жизнь: вот это дед, это бабуля, это тетино, наверное. Телевизора тут уже не было, но радио, стол, стулья, плита — все стояло нетронутым. Прошел на кухню, включил газ, поднес спичку — не сразу, но занялось, по одному зубцу, в половину горелки.
— Видишь. Живем. Будем чай пить, как пацаны. Хлопнула калитка.
— Кто это там? — напрягся Хомяк.
Шульга быстро метнулся к окну и прильнул к щели в ставнях.
— Отбой воздушной тревоги. Баба Люба ковыляет. Смотри, живая еще.
— Есть кто в доме? — донеслось из сеней.
— Заходи, баба Люба, — крикнул Шульга.
— Вы што за хлопцы па хаце ходите? — сначала, кажется, зашел вопрос, и только вслед за вопросом сама женщина — ее возраст сложно было определить из-за платка и румянца: кажется, лет в 70 она просто перестала стареть и только распространялась вширь, обрастая годовыми кольцами, как дерево.
— Это я, Шульга, баба Люба.
— Каки таки Шульга? Не знаю я никакога Шульги.
— Андрэеу я, — перешел Шульга на местный говор, и это пробудило в бабе Любе механизм узнавания.
— Андрэеу? Ну точна Андрэеу хлапец! Я ж тебя таким маленьким помню! А вырас как! Не пазнать! Каки высоки!
— Да ладно вам, баба Люба! Вы меня прям как будто с детства не видели.
— Дай я тябе расцалую, — женщина надвинулась на Шульгу и заключила его в объятия.
— А гэта хто? — спросила она подозрительно, кивнув на Хомяка. Надо отметить, что у большинства людей вихлястая внешность Хомяка действительно редко вызывала приступы доверительности.
— Это друг мой. Мы втроем приехали. Жить тут будем. На земле. Как отцы наши жили.
— А чаго ставни не открыли? — продолжала наседать баба Люба.
— Откроем, откроем. Руки не дошли. Да и так уютней, понимаете. Свет вовсю не бьет по глазам. Атмосфера гламурней, — показывая, что он шутит, Шульга сделал ударение на последний слог. Слова с неправильным слогом баба Люба не поняла и только махнула рукой.
— Все вам в городе не как у людей. Вой-вой-вой! У темначы ходят, свет жгут. И ты теперь гарадски стал.
— О, кстати, надо будет в следующем месяце за свет заплатить. А то обрежут, если долг накрутит, — изобразил крепкого хозяйственника Шульга. Хомяк респектабельно кивнул в ответ.
— А то гляжу — нейкия бандзиты лезут у хату. Дай думаю, гляну.
— Не, мы не бандиты, — наотрез отказался Хомяк.
— Не бандиты мы, баба Люба, — подхватил Шульга. — Мы — бывшие пионеры. Какие же из нас бандиты.
— В космос хотели полететь, когда маленькими были, — глумливо приусмехнулся Хома.
— С работой у нас действительно сейчас напряг, но мы на земле теперь, обустроимся, сеять будем, веять, хозяйство восстановим, — раздухарился Шульга. Выглядело это как генеральная репетиция любительского театра.
— Не, бабуль, ты прикинь, какие у нас варианты были? — решил развить мысль Хомяк. — Ну вот мечтали мы стать космонавтами. А потом пионерия накрылась и что? В инженеры идти? В доктора? А, бабуль?
— Профессий много всяких, мы не определились просто до конца, что нам ближе, — попытался прервать поток его рассуждений Шульга, который тонко чувствовал ту стилистическую грань, за которой базар бывшего пионера переходит в рассуждения начинающего уголовника.
— Не, ну я вот как скажу. Я бы в КГБ пошел работать. Вот это профессия, — очарованно поднял глаза к потолку Хомяк. — Ни хуя не делаешь, оппозиционеров этих гоняешь, а тебя при этом все боятся. Откаты, прокрышовочки и, главное, уважение, почет, медали, китель. Любая телка твоя. Подкатил, удостоверение показал: поехали кататься, малыха. В кабак зашел, нажрал на сотню грин, а платить не надо — свои люди, сочтемся, а будешь залупаться, коммерсант, так тебе быстро в камере петушиной объяснят, какая у нас теперь духовность.
— Я бы тоже в КГБ пошел, — согласился Шульга. — Но туда только по связям берут.
— Не, не по связям. Нужно специальный университет гэбэшный закончить. Только он секретный, и туда не попасть с улицы. Работаешь ты на автосервисе, талант у тебя есть, допустим, поломку чуять сердцем, а за тобой наблюдают. Не говорят ничего, на улице тебя пасут: наш парень или не наш. И если ты подходишь и если ты совсем уж гений, то хоба — к тебе приходит такой полковник седой и говорит, давай к нам в университет секретный. Вот тебе пропуск. И тебя на белой «Волге» везут туда, а там уже сразу малина начинается. Каждому ученику — по бабе. В общаге — кокс, травень, кури-пей, только родине служи.
— Не, Хомяк, ты гонишь. Нет никакого секретного гэбэшного университета. Просто в КГБ только если у тебя родственники в КГБ, могут взять.
