В городе поднялся тайный женский вой, но, впрочем, прелестницы, утерев слезы, все же пришли в своем большинстве на постоялый двор, где должна была произойти операция.
Все случилось быстро. Кореец разделся донага, блеснув в последний раз своей красотой, лег на стол, выскобленный ножами, раздвинул ноги – и вожак скопцов, подскочив к нему, сверкнул стальным мгновением и отсек Ван Ким Гену все лишнее. Зрительницы заголосили и спешно закрестились, отдавая дань мужеству азиата, пожертвовавшего свою плоть за спасение совести.
Через два дня каженый Ван Ким Ген с заживающими ранами оставил город, следуя за скопцами в нескончаемый путь. Азиат лишился мужества, но вместо этого приобрел совесть, толкающую его на борьбу с развратом, в битву за заморение плоти.
Все мужское население города, прознав о том, в благородном порыве простило прегрешения Ван Ким Гена, а митрополит Ловохишвили самолично отслужил по нему молебен.
Все в этой жизни забывается. С течением дней забыли и о Ван Ким Гене. Но через три года в один из осенних дней он снова появился в Чанчжоэ, закутанный в холстину и с торчащей из спины стрелой. Истекающий кровью, он ввалился в храм и, обливаясь слезами, попросил его окрестить, дабы умереть православным. На вопрос священника, что с ним приключилось, кореец, задыхаясь, рассказал, что принял бой с содомитами и гоморристами и пал от рук подлых. Священник справедливо посчитал, что инородец достоин стать христианином, обрызгал его тело святой водой, дал ему имя Вахтисий и собрался было его причащать перед смертью.
– Фамилию хочу! – попросил умирающий каженик. – Фамилию дайте…
Священник недолго думал, разглядывая обливающегося слезами новоиспеченного Вахтисия.
– Быть тебе Плаксиным, – рек он, – Вахтисием Плаксиным.
В тот же миг православный Вахтисий Плаксин умер.
В городе узнали о столь душещипательном конце бывшего Дон Жуана и прослезились. Городские власти решили что-нибудь назвать в честь павшего за свою совесть Ван Ким Гена и, когда подошла такая возможность, назвали в честь него интернат для детей-сирот. Поскольку фамилия Плаксин была не столь благозвучна, к ней приставили букву УОы, отчего и получилось Оплаксин. А уж отчего так случилось, что Оплаксин стал графом, никто и не помнил.
Таким образом и произошло название Интерната для детей-сирот имени графа Оплаксина, павшего в боях за собственную совесть.
Так вот, в это мрачное здание в два часа пополудни вошел через главные двери тринадцатилетний подросток по имени Джером. Он сплюнул на горячий обогреватель, посмотрел, как тот шипит, воняя, а затем отправился по длинному коридору к своей комнате, ковыряясь пальцем в розовом ухе. По дороге он встретил г-на Теплого, который мимоходом неожиданно треснул мальчика по голове метровой линейкой.
– Дебил, – прошипел вслед учителю Джером, потирая затылок.
– Что вы сказали-с, молодой человек? – задержал шаг Теплый.
– Добрый день, господин учитель!
– А-а… – рассеянно протянул славист. Он коротко оглядел мальчика и пошел своей дорогой, что-то мыча себе под нос.
Джером покрутил во рту языком и, когда учитель отошел на достаточное расстояние, смачно сплюнул ему вслед.
– Дебил! – громко повторил Джером.
– Это кто дебил? – услышал он за спиной голос Герани Бибикова.
Одноклассник Джерома стоял посреди коридора, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Он исподлобья рассматривал разбитые колени мальчика своими маленькими глазками и прицокивал языком.
– Так кто ж у нас дебил? – переспросил Гераня.
– Не ты, не ты, – успокоил его Джером.
– Ясный фиг, не я. А кто?
– Теплый.
Бибиков хмыкнул.
– Теплый?.. – задумался он. – Теплый – точно дебил и урод в придачу. – Он обнял Джерома за плечи и пошел вместе с ним к спальным комнатам. – Это ты точно подметил. Дебил есть дебил!
Гераня похлопал короткопалой ладонью Джерома по плечу.
– Это где же ты ножки свои разбил? – спросил он участливо.
– Да так…
– Дрался с кем, что ли?
– Да нет…
– Или с девчонкой какой натер?
Джером покраснел, учуяв в вопросе одноклассника неприличное.
– Что молчишь?
– Отстань!
– Экий ты, брат, грубый! – обиделся Бибиков. – Поэтому, Ренаткин, с тобой никто дружить не хочет.
– Ренатов, – поправил Джером.
– Чего?
– Ренатов моя фамилия.
– Татарин, значит, – констатировал Гераня и убрал с плеча Джерома руку. – А мы с татарами не дружим. Они триста лет наш народ мучили. Знаешь ли ты об этом, татарская морда?.. Теперь наш черед настал, миленький мой. Так что потерпи, любимый, за обиду нашу-у! – пропел Бибиков и неожиданно резким движением схватил в щепотку сосок Джерома и стал крутить его во все стороны, сдавливая ногтями.
– А-а-а!.. – заорал что есть мочи Джером, извиваясь всем телом.
Гераня, не обращая внимания на крики одноклассника, со сладостью в глазах продолжал его мучить.
– Теперь-то ты понимаешь, каково было нашему народу под татарским игом триста лет? – шипел он. – Теперь и ты пострадай триста лет, – и крутанул нежное место в другую сторону.
– А-а-а! – продолжал орать Джером. – Больно-о! Отпусти меня, миленький, пожалуйста.
– Отпустить тебя?! Ха, как же!.. Я только начал…
– Все, что хочешь, для тебя сделаю! – взмолился Джером.
– Все, говоришь? – Бибиков чуть ослабил хватку. – А ботинки мои оближешь?
– Оближу, родной, оближу с наслаждением!
– Ну давай.
Гераня отпустил Джерома, выставив вперед толстую ногу в грязном ботинке.
– Лижи, – позволил он.
Джером опустился на четвереньки и дважды провел языком по башмакам Бибикова.
– Еще! – приказал Гераня и одобряюще потрепал одноклассника по щеке.
– Больше не буду, – отказался мальчик, пытаясь встать на ноги.
– Будешь! – разозлился Бибиков и отвесил по макушке Джерома щелбан с оттяжкой так, что в голове загудело, как в барабане, а ноги подогнулись.
– Все равно не буду!..
Глаза Герани стали совсем маленькими. Он напряженно думал, какую еще муку применить к заартачившемуся татарину. И было совсем уж решил схватить его за нос и сдавить, сопливый, до лилового цвета, как вдруг с удивлением увидел маленький кулачок, с размаха ударивший его промеж толстых ляжек. Через мгновение резкая боль достигла мозга Бибикова. Он осознал ее и согнулся пополам, вращая глазками, словно зарезанный кабан перед смертью.
– Ах ты гаденыш! – сипел Гераня.
– Что, миленький, больно? – участливо спросил Джером, потирая ладонью грудь.
Бибиков шумно дышал и, приседая, злобно смотрел по сторонам.
– Сейчас, сейчас… – скрипел он. – Дай прийти в себя…
– Ты еще поприседай.
– Ой, как больно!..
– Так и мне было больно… Ты, Бибиков, никогда не делай другому того, чего не хочешь, чтобы сделали тебе.
Боль понемногу уходила из промежности Герани, уступая место сладостным ощущениям. Он сидел на полу, прислонившись спиной к батарее, и пристально рассматривал Джерома.
– Что, полегчало? – спросил подросток.
– Да, вроде…
– Встать можешь?
– Я, Ренаткин, боюсь за тебя, – произнес Гераня с гадкой улыбочкой. – Вряд ли господину Теплому понравится, что ты его дебилом обозвал. Он очень вспыльчивый человек.
– Предашь? – поинтересовался Джером.
– Зачем же так? – Бибиков осторожно поднялся с пола. – Проявлю лояльность по отношению к учителю, несправедливо оскорбленному. – Он тщательно отряхнул колени. – А сейчас, Ренаткин, ты узнаешь, кто такой Гераня Бибиков и каково его обижать!..
Джером увидел, как Гераня медленно к нему приближается, сжимая здоровенные кулаки. Гераня наклонил вперед голову и оскалил в предвкушении бойни свою пасть.
– Геранечка, миленький… – взмолился Джером. – Ты что собрался делать?.. Мы же с тобой в расчете… Миленький, не бей меня!..
Бибиков колотил своего одноклассника с особым наслаждением, зная, что его за это никто не накажет. Его кулаки, не разбирая дороги, врезались в самые незащищенные части тела, и чем больше Джером визжал, тем с большим остервенением бил его Гераня.
Через три минуты пыток мальчик на некоторое время потерял сознание, убежал поближе к смерти, а когда пришел в себя и открыл глаза, то увидел, как его мучитель, согнувшись от усталости, удаляется по коридору в сторону спален.
– Тупая свинья! – крикнул вдогонку Джером.
Гераня обернулся, хотел было вернуться и добавить, но отчаянно болели сочащиеся кровью костяшки кулаков.
– Ну что, Чингисхан, – спросил он, – еще хочешь? Мало тебе?
– Нет, миленький! Не хочу, родной!.. Мне достаточно!
– То-то…
Бибиков ушел своей дорогой. Джером не торопился вставать с пола, чувствуя, как из носа текут струйки крови, образуя на паркете темную лужицу. Он вспомнил, как на уроке естествознания они проходили, что в теле взрослого человека содержится четыре литра крови. Если лишиться хотя бы ее половины, то человек умирает. Интересно, задумался Джером, сколько из меня уже вытекло? Наверное, четверть стакана… Это немного. От этого не умирают, наоборот, даже говорят, что небольшое кровопускание полезно. Кровь обновляется и обогащается кислородом… Кровопускание можно сделать бритвой. Такое Джером видел, подглядывая в окно дома доктора Струве. Какой-то толстой женщине пускали кровь, перетянув руку жгутом… То же самое, что и кровопускание, – наложение на тело пиявок… Джером вспомнил, как на речке к его ноге присосались целых три пиявки. Его тогда охватило мерзкое ощущение, он никак не мог отодрать черные тельца от побледневшего бедра, пока не вспомнил, что нужно прижечь пиявку, тогда она отвалится… Позже Джером пытался казнить кровопийц. Он ковырял их палочкой, но те никак не протыкались, а просто извивались.
