Я присматривался — ходил и ходил вокруг здания больницы. В Москве уже здорово похолодало. Осень — это осень. И потому окна закрыты. Жива, и хорошо, думал я. Главное, что жива. Могло быть хуже. Могло быть просто темное пятно.
Я высмотрел открытую створку окна. Оттуда валил пар. Я подошел ближе — кухня. И вроде бы ни души. Я мигом подтянул тело, протиснулся — и был уже на кухне. У плиты. Я вышел в коридор. Я знал, что Галька в одиннадцатом отделении. И что нужно на третий этаж.
Люблю удачу. Потому что только через нее постигаешь, что одарен фантазией. Когда я сунулся на третий этаж, меня погнали, и довольно грубо. А на втором меня осенило свыше. Врач, совсем молоденький, стоял у окна в коридоре — он мог быть мной, а я им, разве нет? Он смотрел в окно, в сторону морга. А может, принюхивался к запахам кухни. Не знаю.
— Послушайте, — сказал я с укоризной, — опять на вас грязный халат.
Он обернулся и захлопал глазами.
— Вы же врач, — продолжал я. — Сами должны об этом помнить, а не я вас одергивать.
— Что?
— Снимайте-ка ваш комбинезон. Халат, халат я имею в виду. Давайте сюда.
Он быстро и послушно снял халат. Отдал мне. Я взял и мигом удрал на третий.
Меня беспокоило лишь одно — близость этажей. Хорошо было бы провернуть то же самое где-нибудь на шестом. Но ведь идея захватила меня мгновенно, не до тонкостей было. И потом, удача есть удача. На нее не пеняй.
Я прошел коридором — и в палату. Женщины. Четверо. Одна из них тут же предупредила, чтоб я говорил шепотом.
— Я только гляну.
— Я ведь не против. Но могут зашуметь сестры, — пояснила она.
Галька спала.
— Ей укол наркотика сделали. Спит.
Лицо было чистое. Ни царапины. Остальное под простыней. Не видно.
— А почему тянут с операцией?
— Анализы делают. Снимки делают.
И тут меня вытурили. Влетела старшая медсестра — и за рукав, и тянет. А когда мы (она, мой рукав, а затем я) оказались за дверью, она в крик:
— У нас нет посещений. Я вот узнаю, кто это вам выдал халат!
Я молчал. Я в гневе ушел. Но не совсем. Поболтавшись на лестничных клетках, я тут же вернулся.
Я зашел в ординаторскую. К врачу. Он уделил мне ровно пять минут. Он сказал, что жизнь вне опасности.
Но после операции предстоит длительное лечение. Полное восстановление организма может произойти, а может, и нет. Неизвестно.
— Что ей нужно? — спросил я.
Ответ был лаконичен:
— Гранатовый сок. Икра. Фрукты.
— Ого! — Я даже растерялся. Это ж какие деньги. И уже конец октября. Скоро снег выпадет.
Я спустился вниз, надел плащ прямо на халат и вышел из больницы. Я шел куда глаза глядят.
«Это несправедливо», — бормотал я самому себе. И думал, какая она сейчас там под белой простыней. Это несправедливо. Это они специально сделали. Они наскочили на нее машиной, хотя прекрасно знали, что я приехал, чтоб ее увезти. Они сделали мне это, как делают пакость. Чтоб я согнулся. И чтоб заблеял. Чтоб стал жалконький и тихий. Они знали, что ничем другим меня не подденешь. Суки.
Я говорил — «они» такие, «они» сякие. Я прекрасно знал, что никакие «они» не существовали и не существуют. Но так мне было легче. «Они» — это случай, судьба, удача и тому подобное.
Я очнулся, когда понял, что спешу — спешу к той длинной и высокой коробке в двадцать этажей, которая вся в клеточку — из пластика, стекла и металла.
Там, в комнатушке на восьмом этаже, сидел лишь тощий подхалим. Один-одинешенек. Тот, что болезненный и кашляющий. Симпатичный. Подхалимом он, разумеется, не был, это уж я так. Для словца. Он был представитель нашей фирмы. Вот именно. И с ним вполне можно было ладить.
— Громышев скоро придет? — спросил я, здороваясь и усаживаясь на стул.
— Алексей Иваныч не придет. Алексей Иваныч уже улетел.
Это была неожиданность.
— Ты хотел с ним поговорить, Олег?
— Хотел.
— К сожалению, он уже…
— Но если его нет, я буду говорить с вами.
И я сказал, что я согласен ехать в кукуевские степи. Согласен вернуться к Громышеву. Более того: я еду туда не один, а с невестой. Два специалиста сразу.
— Олег, да ты просто умница! — вскрикнул болезненный и худой представитель нашей фирмы. Он даже зардел. Его лицо пошло пятнами.
— Но… — сказал я.
И сделал дополнительное сообщение. Сказал, что моя невеста, к сожалению, попала на днях под машину. Для жизни опасности нет. Но нужен гранатовый сок. Икра. Фрукты. Все это должен оплатить Громышев (или его представитель в Москве — мне все равно), если он действительно хочет, чтоб мы к нему поехали работать.
Тощий представитель сразу же стал печальным. Он был хороший человек. И добрый. И делался печальным, если вдруг замечал, что мир не так же прост и честен, как годовалый ребенок.
— Эх, Олег, — вздохнул он.
— Колеблетесь. А Громышев согласился бы.
— Эх, Олег. Может, Алексей Иваныч и согласился бы — не спорю. Но он бы засомневался: хочет ли действительно девушка ехать с тобой. У тебя очень горячая голова, Олег.
— Вы что же, мне не верите?
Он молчал. Смотрел в сторону. Это был деликатный, порядочный человек. Он всегда был такой.
— Но послушайте, Кирилл Сергеевич.
А он молчал. Затем, глядя куда-то в сторону, тихо прошелестел:
— Знаешь, что сказал Алексей Иваныч, уезжая?
— Что?
— Он сказал, что Олег Чагин под тем или иным предлогом обязательно придет просить денег. И наказал: Олегу Чагину — ни копейки.
— Но, Кирилл Сергеевич. Вот вам телефон ее лечащего врача. Позвоните сами и убедитесь.
Он скосил глаза на бумажку с номером телефона. Такие, как он, не выдерживают жесткой игры. Он весь сгорбился, увял. И выписал мне пятьдесят рублей.
— Что? — взвился я. — Это только на икру и фрукты. А на гранатовый сок?
— Олег, мы не миллионеры. Ты сам знаешь, как у нас туго сейчас.
— Жмоты!.. Скряги!.. Я три года на вас батрачил!
И тут случилось неожиданное. Я сорвался. Со мной всякое бывало, но не такое. Нет, сначала я все-таки сдержался. Я даже получил в кассе пятьдесят рублей (в общем-то, это не мелочь). А затем я вернулся к нему. Я весь дрожал от ярости.
— Жмоты! Жмоты! Жмоты!
Я бранился страшными словами. И вдруг оказавшейся под рукой пепельницей — на столике у входа — я запустил в зеркало. Зеркало — вдребезги. Громадное стекло три на два обрушилось вниз стеклянным водопадом. Я кинулся бежать.
А ведь с ним можно было ладить. Он бы и в другой раз помог. Пятьдесят рублей не валяются. Нервы. Я шел по улице и думал, какая это хитрая вещь — психика. Оказывается, после той записки в двери, ждавшей меня, я только сейчас понял, что жизнь Гальки вне опасности и что она будет жить долго и, может быть, счастливо. Мозг мой давно принял этот факт, а психика только что. Дошло.
Я пришел к Игорю Петрову. Он что-то мямлил, молчал, не смотрел в глаза, а я как раз был настроен поговорить.
— Понимаешь, — объяснял я, — денег я больше у них не добуду. Это ясно. А работу нужно найти такую, чтоб они не узнали.
Я был распален:
— Я не могу рисковать. Мне надо найти что-то очень надежное.
— Н-да.
— Честно говоря, я даже не представляю, как я могу заработать в Москве на икру и гранаты. Ведь у меня плюс ко всему — вопрос ночлега! Неужели снимать комнату?!
Я был распален. А он молчал. Что касается денег, он уже дал мне сорок рублей. Более того, дал безвозмездно. Так сказать, для Гальки. Но я никак не мог понять выражение его голубых глаз, когда я упоминал о ночлеге. Если нет — то так и скажи.
И он сказал:
— Видишь ли, — выдавил он наконец. — Пойми меня. Я, Олег, кажется, здорово влюбился.
Я присвистнул — в Вику Журавлеву. Вот это номер. Вот это Вика. Мертвая хватка современной женщины. Милый льняной коми был уже проглочен. На полпути к желудку.
— Вика?! Ха! — но я только весело улыбнулся. Дескать, ого! Я, конечно, знал о кой-каких недостатках Вики. Но, в общем, с чужих слов. И не стал ему говорить. Может, для него лучше Вики нет никого на свете. К тому же у меня был опыт. Когда-то я искренне рассказал другу, что думал и знал о его любимой. Он искренне рассказал ей. Она искренне двинула меня половником, когда разливала суп. По черепу. Сверху. Без предупреждения.
— Так, так. — И я посмотрел Игорю Петрову в глаза. — Значит, Вика уже здесь поселилась. Или она приходящая?
— Олег, — сурово было сказано в ответ, — мы с тобой рассоримся.
— Так, так. — И я поджал язык, потому что поджать язык мне только и оставалось. Я в последний раз оглядел милую комнатку, на которую, честно говоря, я так надеялся. И на которую Вика Журавлева уже наложила свою мягкую лапку. Пантера. Меня здесь не было всего неделю. Свято место пусто не бывает.
Я потащился к Бученкову. Там была Вика, зато здесь была теща. Но ведь человек всегда надеется, и я тоже надеялся. Правда, недолго. Когда теща мне открыла, я сразу понял, что останусь и переночую здесь, только если ее задушу.
