Иногда кажется, что нет в нашем языке таких слов, которые могли бы выразить всю силу, глубину и могущество, тот грандиозный источник небесного наслаждения и ослепительного счастья, что сокрыт в женских трусах. Хочется онеметь, не произносить ни слова, рухнуть на кровать и дрожать от сотрясающего тебя при обжигающей мысли о трусах волнения, ожидая, пока за тобой не явится сладкая смерть и тебя снова больше не будет, ибо у тебя нет ни малейшего права жить и даже сама мысль о таком праве — и та лишена права на существование. Но с другой стороны, есть неудержимое желание дать выражение своим чувствам, описывать их, говорить о них, валяться в ногах у этой несравненной красоты, у этого королевского величия, чтобы водопад непрерывной, лихорадочной, взволнованной болтовни о трусах унес тебя в своем бурном потоке. Иначе можно сойти с ума.
Посмотрите на трусы, господа. Когда они лежат в шкафу или сушатся на веревке отдельно от женских ног — это всего лишь злобно скукожившийся кусок материи с тремя омерзительными дырками. Две одинаковые дырки по бокам и одна — большая — сверху. Ничтожный кусок ткани, который почти ничего не весит, не имеет никакой силы воздействия, и у него весьма невзрачный вид. Но посмотрите на те же трусы, когда женщина решает сжалиться над ними и надевает их на свое тело. Смятая ткань гордо распрямляется, натягивается, дыры заполняются бедрами и поясницей, трусы оживают, и вдруг становится заметно, что они цветные. Они жмутся и ластятся к телу женщины, как существа, которых простили, и теперь они имеют возможность для полной самореализации. Они начинают страстно шелестеть, чуть-чуть увлажняются, немного расходятся по швам. Ура! Жизнь достигает своего высшего пика. Ничто, по-видимому, не может сравниться с чувствами трусов, заполненных плотью женщины, этими ее знаменитыми выпуклостями, одна из которых находится спереди и известна нам как мохнатый женский лобок, а две другие помещаются сзади, расположены по обе стороны разделяющей их щели и именуются ягодицами. Что еще можно к этому добавить? Разве только то, что две впадины, находящиеся чуть ниже ягодиц, — это впадины, отделяющие ягодицы от бедер, и их очертания напоминают по форме две загадочных улыбки. Две этих улыбки заставляют мужчину дрожать, покрываться мурашками и притягивают его к себе, как магнит, но чем сильнее их волшебное очарование, тем сильнее вызываемый ими страх. Результат? Сумасшествие. Сошедший с ума мужчина испытывает к трусам дикую ревность и все время пытается сорвать их с тела женщины. Он хочет увидеть их валяющимися на полу, опустошенными, отделенными от тела женщины, смятыми и съежившимися от ненависти, потому что нет больше горячей плоти, которая могла бы их заполнить. Трусы пытаются отчаянно удержать стремительно остывающий жар и быстро выдыхающиеся запахи женщины, а мужчина пытается обхватить женщину со всех сторон, как это делают трусы. Он сам стремится стать ее трусами. Но это ему, разумеется, не удается. Он слишком глуп и сам толком не знает, чего хочет. Его ласки какие-то неуверенные и суетливые, объятья — натужные, вызывающие недоверие, а тело — деревянное, негибкое, как будто он связан веревками. Посмотрите, как торопливо он забирается во внутреннюю полость живота женщины, в то время как его губы елозят по поверхности ее лица. Все это в совокупности свидетельствует о смутности его желаний, неясности намерений, растерянности и бессилии. Поэтому и продолжается очень недолго. Мужчина кончает, сползает с женщины, валится на спину, а женщина бросается к трусам и снова заполняет их своей плотью. Одним словом, в битве мужчины с трусами побеждают трусы. Мужчине ничего не остается, как снова вернуться к своим жалким мечтаниям и грезам.
Могильщик, переживший уже два потрясения от двух острых контрастов (белизны икр и черноты платья, во-первых, и черноты платья и розовости трусов, во-вторых), настраивается на третье возможное потрясение — от контраста между розовостью трусов и сумрачной чернотой лобка. Он готовит к этому потрясению свое слабое сердце и молится, чтобы оно не причинило серьезного ущерба его здоровью, дабы он смог пожить еще немного и испытать новые потрясения. С другой стороны, воображение у него богатое, и он обдумывает иные возможные сценарии. Например. Что, если волосы у нее на лобке светлые? Тогда между ними и трусами контраста не будет. Но в таком случае потрясение будет еще более сильным, потому что подвергнется удару само ожидание потрясения. А это посерьезнее, чем обычное потрясение, ибо в таком случае объектом потрясения станут основы основ потрясения.
Так или иначе, но серия испытанных потрясений не на шутку подействовала на могильщика. Глаза у него начинают пылать, как два факела, и поджигают мозг. Еще немного — и загорится вся голова. Волосы сгорят, и на крыше лысого черепа будет красоваться только маленький завиток дыма. У могильщика возникает острое желание выпрыгнуть из могилы, схватить вдову, утащить ее в контору кладбища и повалить на металлический стол, заваленный свидетельствами о смерти. Разумеется, при условии, если все пройдет удачно. Например, если один из работников кладбища, напевая грустную песенку, не зайдет в комнату, чтобы взять лист бумаги. Или если этот же работник не захочет вернуть ранее взятый лист бумаги на место. Или если он же не зайдет в контору просто так, ибо имеет привычку бесцельно слоняться по комнатам. Зайдет, а потом снова выйдет. В общем, приходит могильщику в голову такая безумная идея. Но у нее, так сказать, нет хребта. Она неосуществима. Беспощадный пресс реальной действительности быстро придавливает ее и расплющивает. Да и вообще, даже если в конторе и не было бы никаких распевающих песни служащих, все равно вдова со всех сторон окружена этими уродами, членами ее семьи. Они не спускают с нее глаз, внимательно прислушиваются к ее рыданиям и пытаются расшифровать каждое движение ее мотающейся из стороны в сторону головы. Кроме того, сам он всего лишь работник кладбища. На нем запыленная рабочая спецовка. Его внешний вид совершенно не соответствует трауру и не способствует тому, чтобы улавливать вдов в любовные сети. В таком виде он не осмелился бы даже дотронуться до ее трусов. Это наполняет его душу печалью и надрывает ему сердце. Самым лучшим кандидатом для вдовы сейчас является, разумеется, какой-нибудь вдовец, так как у них теперь общие интересы. Да и одет вдовец, по случаю смерти жены, довольно элегантно. Впрочем, где они, эти пресловутые вдовцы? Разве умерла какая-нибудь женщина? Как мы все хорошо знаем, вдовцов не существует в природе. Это чисто литературный образ. Мужья всегда умирают раньше жен. Они знают эту простую истину с младых ногтей и понимают, что бессильны изменить приговор судьбы. Такая несправедливость их ужасно расстраивает, злит и возмущает. В результате их сердца не выдерживают и они действительно умирают раньше жен.
После того как мысль схватить и утащить вдову в контору угасает, в мозгу могильщика возникает новая, еще более отчаянная, в некотором роде даже акробатическая мысль. Она состоит в том, чтобы наклонить голову вперед, просунуть ее между ног вдовы и выпрыгнуть из могилы. Голова заскользит вверх — все выше и выше между икрами и бедрами вдовы — и остановится в районе ее лобка, так что вдова окажется насаженной на его голову, как на шест. Накрытый ее платьем, с трудом стоя на ногах, он будет поднимать вдову, подпирая ее головой и плечами, а она, погруженная в горе и скорбящая, будет возноситься вверх, словно собирается улететь в царство чистого духа. Родственники и друзья, которые в жизни ничего подобного не видывали, никак не могут взять в толк происходящее, поражаются ее неожиданному вознесению и думают, что невероятная сила вдовьего горя действует как подъемный кран. Но потом, заметив могильщика, копошащегося у нее под платьем, они поражаются еще больше. Их удивляет, что представитель кладбища оказывает вдове такую высокую честь. Может быть, она получила от кладбища какой-то приз? Может, среди умерших была разыграна лотерея? Может быть, она, кто знает, даже выиграла машину? Как жаль, что покойный не дожил до этого прекрасного дня. Порхает себе где-то между царством живых и царством мертвых и даже не подозревает, что его жена вытянула счастливый билет.
Только через некоторое время близкие поймут наконец, что происходит, и с ревом бросятся отнимать вдову у могильщика, но к этому времени его макушка уже успеет как следует поелозить у нее между ног. Его острый нос, храпя от страсти и с трудом сдерживаясь, чтобы не чихнуть, будет рыскать в зарослях ее лобка. Губы и язык тоже включатся в игру. Он будет лизать жесткие, короткие волосы, и женщина полностью отдастся поступающему снизу возбуждению. Губы ее раздвинутся, часть зубов обнажится, изо рта потечет тонкая струйка слюны. Кто знает, о чем в этот момент думает женщина? В принципе, она способна думать обо всем. В то время как кто-то в поте лица трудится у нее между ног, стараясь стронуть с места корабль ее наслаждения, она плывет себе при попутном ветре и может думать о чем угодно, ибо блуждающие мысли наслаждающейся женщины произвольны и случайны, у них нет ни причины, ни смысла. Могильщик же тем временем задыхается там, внизу, под складками ее черного платья и злится из-за того, что в таком желанном месте на теле женщины растут жесткие волосы. Уже не в первый раз эта мысль не дает ему покоя. Почему эта часть тела не такая же гладкая, как зад или, скажем, грудь? Есть, правда, женщины, у которых и грудь волосатая, а у некоторых даже бывает волосатый зад, но, хотя такие волосы и не волосы вовсе, а так, скорее, пушок, все равно они мешают. Что же касается жестких, как проволока, волос, растущих между ног, то о них и говорить нечего. Женщина должна понимать, чего хочет мужчина. Мужчина хочет, чтобы интимные части ее тела были мягкие и гладкие, а не шершавые и волосатые. Хватит и того, что волосы есть на голове. Волосы на голове удобно поглаживать, с ними приятно появляться в театре, ходить в кино. Но на всех остальных участках тела никаких волос быть не должно! На утверждение женщины, что она свободный человек и у нее тоже есть права, мы решительно скажем: «Хватит! Настрадались!» Будь прокляты волосы между ног! Чтоб они сгорели! Подстригание ничего не дает. Давайте в одну из летних ночей устроим налет на дома, где живут женщины. Пока они спят в своих кроватях, мы чиркнем спичками и подожжем эти проклятые волосы, в которых тлеет страсть. Комнаты заполнятся дымом и запахом обгоревших влажных волос. Женщины повскакивают с кроватей, начнут бегать взад и вперед, кричать, а затем помчатся в ванные комнаты заливать пылающие лобки холодной водой. А мы, мужчины, бледные и потрясенные тем, что совершили, будем бегать за женщинами и просить у них прощения, раскаиваясь в необдуманном поступке, надеясь, что это всего лишь сон, и боясь наказания женщин и полиции. Но, поняв, что сделанного не поправишь и что нет нам никакого прощения, мы постепенно придем в себя, сделаем вид, что нам весело, попытаемся даже шутить, отправимся, замирая от страха, на кухню, дрожащими руками откроем холодильник, начнем искать в нем что-нибудь вкусненькое, а найдя, будем пожирать добычу жадно, как дикие звери.
