Ознакомительная версия.
– Видел списки. Твоя «пачка» первая.
– Что??? – кровь ударила Луку в виски, сердце замерло, не в силах поверить… И Князь повернулся к ним с разинутым ртом: чужое счастье всегда завораживает и наполняет сердце светлой, но бессильной завистью.
– Сам видел. В первую дембельскую «пачку», под «Марш славянки», в следующий понедельник… Не в этот, который послезавтра, а в следующий, двадцать восьмого. Это Туманов распорядился. Я бы тебя, Саня, еще бы на год оставил, чтобы вся дурь-то из тебя выветрилась.
– Нет, нет, нет! Товарищу полковнику Туманову виднее! Кто мы с вами такие, чтобы оспаривать мнение товарища полковника? Я бы хоть сейчас!
– Ишь ты, сейчас! А обои завтра?
– Ну, разве что обои…
– Ладно. – Прапорщик хищно оглянулся – но как следует ни к чему не придраться в чужой епархии, а теперь уже вроде как и не к кому… – Пошел я. Да… А что это за херекция такая? Ну, вот что ты сказал только что?
– А! Это гетеросексуальный, и в то же время маскулинный, гражданский эвфемизм термина «служебное рвение», товарищ прапорщик!
– Все-таки, хоть ты умный, Саня, а идиот. (Петрик сказал «идивот», с буквой «в». – прим. авт.) И на гражданке таким будешь, и никогда не поумнеешь. – Прапорщик уходит, не дожидаясь ответа, а Лук, все еще оглушенный великой вестью о дембеле, даже и нее пытается возразить, хотя и не согласен.
Зато это суждение о Луке целиком и полностью разделяет свежеиспеченный «черпак» и будущий главный кочегар Князь, но никто не спрашивает его мнения по данному вопросу, потому что ему до карьерной радости далеко, девять долгих весенних дней…
На втором периоде службы, где-то ближе к году, Лук морально подустал и крепко призадумался об отпуске. Исправной службой в полку и примерным исполнением возложенных на тебя обязанностей отпуск не выколотить, нет, впрочем, Лук никогда и не пытался этого сделать. Ему хотелось, чтобы вот так сразу: на фоне серых безрадостных будней – ЧП, общая растерянность, подвиг с его стороны и прижизненный хэппи-енд: отпуск десять суток, не считая дороги. А пока, в ожидании оказии для подвига – тихо кантоваться в общей массе, никуда не высовываясь. Серега Калюжный, его хороший приятель-однопризывник, начинал карьеру солдата совсем иначе: первые полгода он будет служить не за страх, а за совесть, рассуждал про себя и вслух Калюжный, с достоинством и честью, так, чтобы все его непосредственные и прямые командиры заметили и оценили славного воина, можно даже без особых наград, а вот летом – летом он поедет и сдаст экзамены в заветное офицерское училище. Успешно сдаст, подкрепленный полученными боевыми навыками и превосходными характеристиками с места службы! Теперь и он мечтал о дембеле, об отпуске, об увольнительных в компании с нетрезвыми девицами… Да мало ли о чем может мечтать воин срочной службы, изнутри хлебнувший солдатской романтики… Но только не о карьере строевого офицера, о, нет! В январе, оттрубив всего-навсего девять месяцев из двадцати четырех, Калюжный уже твердо решил, что поедет на экзамены, с тем, чтобы не поступить, просто проветриться, откосить месяцок от солдатского бытия, но к марту и от этого отказался, напуганный рассказами знающих сослуживцев о том, как таких хитропопых за уши подтягивают до положительного результата – и в курсантскую неволю на пять лет. А потом опять в войска – и уже на двадцать пять: «Родину защищать я готов, но так ее не защищают, это сплошное хамство и тупость».
Бывали в полку, и не сказать чтобы редко, усердные солдаты, «колотилы», для которых похвала начальства слаще ордена, а нахмуренные брови какого-нибудь командира узла связи – страшнее презрения товарищей. Но и они, угождая, не любили свою солдатскую участь и тосковали, в ожидании дембельского приказа. Как при этом пополнялись ряды прапорщиков и старшин сверхсрочников – одному богу известно, однако в те советские времена, в отличие от нынешних, Бог для армии не полагался.
Лук также был атеист, и формально, и по убеждению, математический склад ума подсказывал ему, что молиться или на подвиг рассчитывать не стоит, вероятность мала, а в отпуск между тем очень желалось. И тут ему, распаленному всякими интересными мечтами, юношеским нетерпением и грядущей весной, побрезжился счастливый фант и показался весьма остроумным…
Началось все с выборов. Выборы! Выборы в чего-то там Верховный Совет, всенародные, тайные, прямые и вообще… А Лука, хорошо продвинутого во всем, кроме основной специальности, а именно в знании уставов, во владении лопатой и в особенности в политподготовке, назначили членом полковой избирательной комиссии.
Эта честь показалась ему слегка обременительной: в день выборов все свободные от нарядов солдаты отдыхают, спят вволю, ибо в день выборов не действует команда «Подъем!», а члены избирательной комиссии, из числа воинов срочной службы, напротив – с самого рассвета суетятся возле избирательных урн, дабы без сучка и задоринки обеспечить личному составу полка отправление политических надобностей. В помещении для голосования руководил всем замполит третьего кабельного батальона майор Андриященко.
– Лук.
– Я, товарищ майор!
– Дуй в казарму, к себе, в первый батальон, и присмотри там… Помоги товарищам проснуться: семь часов уже, до восьми мы обязаны проголосовать в полном объеме. Бегом…
Вот и поспали, называется… Интересно, размышлял Лук, как это я буду помогать проснуться дедам? Да и позора не оберешься от такого усердия. Не буду, и без меня найдутся помощники из числа товарищей офицеров… Лук угадал: по казарменному динамику эстрада во все горло славила юный октябрь и молодого Ленина, но самые упорные из солдат все равно пытались реализовать свое право на предвыборный сон, дарованное им советской демократией, поэтому офицеры узла ходили вдоль коек и ласково сдергивали одеяла: «Вставай, вставай, Кесель, ну что ты, в самом деле… Чтобы, мать и перемать, в шинель – и голосовать, потом зубы почистишь»… «Некрасов, я не понимаю: ты дед, или Мамулин дед? Помоги молодому воину придти в себя и вместе с тобой быстро-быстро проголосовать…»
Лук, видя такое большое количество офицеров узла в казарме, тотчас ретировался от греха подальше – слоняться без дела он и в клубе может.
– Шура, подожди меня.
– Тороплюсь, Витя, давай в клуб, там, в туалете перекурим…
В десять минут девятого стены спортивного зала в клубе полка, где стояли урны и кабинки для голосования, потряс раздраженный рык подполковника Носко, командира части:
– Андриященко!
– Я, товарищ п`полковник!
– Пачему, я спрашиваю, такой низкий процент проголосовавших? Малчать! Мне ваши оправдания слушать некогда! Почему, я спрашиваю? Что?.. Значит, надо обойти всех вольнонаемных по адресам и за руку привести. А среди личного состава?.. Угу. Все равно не дорабатываете, товарищ майор. Озаботьтесь, чтобы к десяти все – караульные, вольные, повара, музыканты, больные, ходячие – все чтобы проголосовали. Ровно в десять. Вам ясно?
– Так точно.
– Магро где?
– Товарищ подполковник Магро (начальник политотдела полка) в штабе части, докладывает промежуточный, на восемь ноль-ноль, процент проголосовавших. Лучше, чем в прошлый раз.
– И должно быть лучше. Так, что у нас еще тут, рассказывайте, показывайте…
К восьми часам утра схлынул почти весь поток воинов срочной службы и большинства офицеров, к девяти проголосовали реденькие струйки вольнонаемных, больных, подмененных от наряда. Ожидалось, что привезут с десяток ветеранов, приписанных к этому участку… И все… И Лук еще не голосовал, потому что к этому моменту идея «подколоченного» отпуска созрела в его голове в полном виде.
Дождавшись, когда спортзал совершенно опустеет от голосующих, и при этом члены комиссии будут не своих местах, чтобы ничто постороннее не отвлекало их зрение и слух, Лук промолвил громко, с энтузиазмом:
– А я? Мне тоже надо проголосовать! Можно, товарищ майор?
– А ты что, еще не? На бюллетень, не можно, а нужно!
Лук видел, что все бюллетени учтены, на каждом циферка, и какие-то циферки в специальных журналах… Очень хорошо, стало быть, им легче будет искать.
Лук взял бюллетень и твердым шагом направился к кабинке для голосования. Из его наблюдений – он единственный был, кто переступил границу кабинки и задернул за собой занавеску, все остальные просто кидали бюллетени в урны, не читая, не изучая…
Лук испугался вдруг, что в кабинку ворвутся и возьмут его за хобот раньше, чем успеют разобраться в происходящем… Эдак можно вместе с котятами и воду выплеснуть… И Лук заторопился. А надо же еще, чтобы почерк был четким и узнаваемым: «Эти выборы – первые для меня и я, советский человек, сын советского народа с волнением и радостью отдаю свой голос за тех, кто своим трудом, всей жизнью своей на благо советского народа…»
Сердце азартно бухало в груди, кровь горячо стучала по вискам – они все смотрят на него… Сейчас застучат куда следует, а иначе как объяснить – зачем еще он в кабинку заходил… Ничего, прочтут, поймут и разберутся, даже еще и эффектнее выйдет…
Ознакомительная версия.
