Доказательств жаждал. Чтоб разрешить все окончательно. Если хороший, то живу как жил. Плохой, ухожу и грешу на всю катушку. Убивать буду, грабить, насиловать, на всю страну прогремлю. Что мне терять если сволочь? Так хоть повеселюсь. Но определиться нужно. Проблема подтверждений. Где их сыскать в заштатном городишке? Где здесь огонь, вода и медные трубы, чтоб провериться и решить. Ну, воду нашел. Стал целыми днями у реки ходить, мечтал, что тонуть кто-то будет. Расчет простой. Если гад, то наплевать ему на тонущего. Буду ходить и смеяться, может и камень с набережной брошу. А если человек, то кинусь на помощь, несмотря на препятствия. И тут уж не отвертеться. Или, или. Станет ясной моя сущность и как жить. Только бы тонул кто-то и при мне. Даже бога об этом молил. Но долгое время безрезультатно. Уже и надеяться перестал, как однажды иду по набережной и вдруг крик. Парочка на лодке плавала и ухитрилась перевернуться. Парень за лодку ухватился, а девицу отнесло течением, путается она в платьях, явно недолго протянет. Публика шумит, но спасителей не видно. Время осеннее, холодновато. Понял я, что провидение Божье дает он мне шанс. И сейчас решается, как будет со мной. Скидываю сюртук, туфельки, через парапет скакнул и сбегаю по откосу берега, вымощенному камнем. Думал разбежаться, оттолкнуться сильно и красиво нырнуть. Так бы и было, да скользнула нога с мокрого булыжника. Кувыркнулся я в воздухе и ногами вперед вошел в воду. А там глыбы каменные навалены были, чтоб берег не размывало. Дикая боль и сознание потерял. Не утонул чудом. Около берега желающие спасать нашлись. Вытащили меня из воды захлебнувшегося. Хорошо доктор среди публики был, искусственное дыхание мне сделал, б чувство привел. На извозчике доставили меня в больницу. Там определили, что перелом ноги. Потом еще и воспаление легких началось. Родители несколько дней от меня не отходили. По голове гладили, хвалили за поступок, про украденные кем-то сюртук и туфли не вспоминали. Кухарка наша, баба Фрося, пироги мои любимые каждый день пекла, чтоб с пылу, с жару в больницу их доставляли. Девица, кстати, утонула. Когда вскрытие сделали, то оказалось, что беременная была. Появилось на парня подозрение и громкое дело вышло, все газеты писали. И про меня пара заметок была, что зря, дескать, пеняют на подрастающее поколение, вот какие молодцы есть. Не побоялся. Злые языки шептали, что сам бы плавать научился, потом лез других спасать. Но меня это не волновало. Так и не определил я себя. Бросился конечно, нырнул, но как камень попался? Может не случайно. Может во мне сволочь маскируется и прикрывается такими вывертами. Специально прыгнул неудачно, чтоб себя обмануть. И стал склоняться к тому что плохой. И хитрый. Почти решил. Подождал, пока срослась нога, залез дома на чердак, привязал к стропилам веревку, петлю сделал. Уже хотел вешаться, но про мыло вспомнил. Слышал, будто веревку нужно натереть им, чтоб скользила лучше. Спустился я в дом, а там, как на грех, ни одного целого куска. Обмылком обидно натирать. Сбегал я в лавку, купил там кусок цветочного, вернулся, записку написал, что прошу никого не винить. Об этом по дороге вспомнил. Полез на чердак, к петле, а в ней пучок травы какой-то висит. Баба Фрося подслеповатая, нащупала веревку, не разглядела и подвесила сушиться траву. Разобрал меня смех, а когда смеешься, то не до вешания. Решил жить. Подлец конечно, ну и что, будто мало на свете подлецов. Не первый и не последний. Из дома ушел, прибился к одной компании. Тогда уже время темное было, война идет, бурления, сообразили некоторые, что в мутной воде можно и кита поймать. В компании тертые люди были, знали, где что брать. Я у них был на побегушках и для обмана. Вид имел ангельский, в городе том меня не знали. Часто играл мальчика из хорошей семьи, попавшего в тяжелое положение. Входил в доверие, затем в дома, узнавал, где ценности хранятся, наводил компанию. Вещий был сон, направление деятельности моей точно указал. Мне даже радостно было каждый раз доказывать какая я сволочь. Принимаю от людей чужих хлеб-соль, рассказываю о бедных родителях, убитых пьяными мужиками, слезу пускаю, голосом дрожу, а сам удивляюсь подончеству моему. Рыскаю, подглядываю, а через недельку наведывается компания, только вместо топоров револьверы. Плачут люди, кричат, проклинают меня, а я докладываю, указываю места, тайники. Так как сволочь я, то стал требовать долю в добыче. Деньги мне были не нужны, но ради соответствия вытребовал. Нужен я им был. Долю свою прятал в тайник и никак не мог придумать куда ее использую. Чтоб по сволочней. Так продолжалась моя деятельность несколько месяцев, чужих слез пролил я бессчетно и находился в полной уверенности насчет себя. Как раз послали меня в богатый дом, заводчика какого-то. Оделся я потрепанно, но чтоб видно было и о имевшихся лучших временах, историйку изготовил, самое каменное сердце растопившую бы, двинул в путь. Отец отстреливался, мать покончила жизнь самоубийством, чтобы не попасть в руки пьяным матросам. Я был ранен, но бежал. Ни у одного из этих дурачков не достало ума посмотреть следы от ран. Я специально врал, давал шанс. Но они не могли попросить меня показать шрамы, ведь это значило бы что они мне не доверяют. Охали, жалели меня, женщины щедро плакали, мужчины гневно сопели. А я узнал, что скоро из Москвы должен прибыть их богатенький родственник, хотевший переждать в провинции смуту. Приезжал он с семьей и драгоценностями. Ждал его, пошел на вокзал встречать. И увидел ее. В шубке, с сумочкой, улыбающаяся, красивая. Графиня. Она была невесткой московского родственника, она была потрясающа. Волосы блестящие черные волосы, кудрявые. Лицо. Да господи, всем она была необыкновенно хороша и описать я ее не смогу. Я был влюблен, я сочинял бредовые истории о том, как спасаю ее, хотя бы от тех же пьяных матросов, уношу ее на руках в милое гнездышко, где между нами вспыхивает любовь. Детали вспыхивания я знал слабо, компания не подпускала ко мне женщин, боясь что я могу разучиться натурально краснеть. Это был мой козырь, сильно конфузиться, краснеть, волноваться, люди верили ибо в их представлении бандиты хладнокровны. Я краснел, значит не бандит. Таким образом это мое умение берегли и к женщинам не допускали, хотя возраст заявлял о себе все сильнее. Я перестал ночью спать. Комната графини была недалеко и я тысячу раз представлял, как преодолеваю те несколько метров, открываю дверь, вхожу, испуг на ее лице сменяется радостью, протягивает ко мне руки и … Дальше ничего конкретного мне не виделось, но знал, что будет нечто прекрасное. Из ночи в ночь только и думал об этом. Практически не спал. Видя мои покрасневшие глаза, люди шептались о моих терзаниях за покойными родителями. Графиня была со мной обходительна, но как с ребенком, а я же был мужчинкой. Я еле скрывал последствия моего возбуждения при ее виде. Ее запах, когда она проходила рядом, я сходил с ума. Не мог без дрожи слышать ее голос. Странности мои воспринимались как последствия, душевной травмы и понимались людьми. Вдобавок я приврал, что графиня очень похожа на мою покойную матушку и все мои взгляды на нее, очень нескромные, проходили за сыновью любовь. Я прекрасно знал, что моим мечтам относительно графини не суждено сбыться, она ведь с таким жаром говорила о своем муженьке, где-то воевавшем против красных. Мне было тяжело, и вдруг я вспомнил, что подлец. Подлецу возможно было добиться осуществления моих желаний. Я встретился с людьми из компании и поставил условие, что она моя. Они приставили пистолет мне к виску и сказали, что когда речь идет о деньгах бабы не уместны. Я засмеялся, без меня они не могли проникнуть в дом и найти драгоценности. Угрожали убить, но я только смеялся. Они даже ударить меня не могли, ведь испортят мой вид и люди заподозрят. Согласились. Могли обмануть, но тогда конец нашему сотрудничеству, чего они не хотели. В договоренный день я впустил их в дом и, пока они разбирались с хозяевами, зашел в комнату графини. В руке держал ее револьверчик, который она искала. Будучи подлецом, сразу я предложил ей лечь на кровать, чтобы обойтись без применения силы. Она лишь смеялась. Она была сильная и думала, что сможет побороться со мной, но она не учла, что я долгое время общался с очень опасными людьми и кое-чему у них научился. Сначала ударил в солнечное сплетение, затем оглушил и связал. А когда уже можно было воплощать в жизнь заветные мечты, мне стало тошно. Вдруг почувствовал я, что делаю не то. Я уговаривал себя, что самое то, насиловать это для подонка первое дело. Но почему-то совсем не хотелось мне этого и было страшно стыдно перед ней. Бросил ей на лицо полотенце только бы не видеть ее глаз. И сообразил я, что может и не подонок. То есть жил несколько месяцев, как подонок, но вообще может и не подонок. Окончательная проверка нужна. Взвалил я графиню на плечи, через черный ход вынес на улицу, под чьей-то дверью положил, дернул звонок и убежал. В доме не мог ее оставить, она бы крик подняла и пулю получила. Взял я сбережения свои из тайника и залег на дно. Размышлял, что же мне дальше делать. Три дня размышлял, а тут пришла в город новая власть и объявила мобилизацию. Не достать им было меня, но я сам пришел. Подумал, что где еще человеку лучше проверятся, чем на войне. Просто и надежно. Пошел я на призывной пункт с необычайными надеждами в недели две-три окончательно определиться по своей сущности. Всучили мне винтовку, шинель и на передовую. Все идут на фронт, воют, а у меня глаза горят, счастливым себя чувствую, скоро узнаю.
