«Настанет и мой черед», — подумала Элиза, и у нее засосало под ложечкой. В ее возрасте уже непозволительно отмахиваться от мыслей о смерти. В тридцать шесть лет она все еще принадлежит к категории молодых женщин, но сколько еще это продлится? Ей уже требуется не один день, чтобы восстановить силы после бессонной ночи. Иногда она просыпается с чувством усталости или болью в спине, и дыхание у нее стало короче, и она все чаще пользуется лифтом, избегая подъемов по лестнице. Эти признаки надвигающейся старости, смерти на марше, пугали ее.
Ей вдруг отчаянно захотелось укрыться в объятиях мужа, прижать к себе детей, вцепиться в эти живые существа, которым она нужна. Рядом с ними бег времени обретал смысл, с ним можно было мириться как с неизбежным злом, ведь время тратилось на то, чтобы создавать семью и растить детей. Но она поссорилась с Марком в один из тех моментов, когда воображаешь, будто молодость и здоровье даны тебе навечно. И теперь она одна — в ночи, в тоске и печали, а за окном вырубленный сад… Не позвонить ли Марку, не попросить ли прощения? Но позвонила она Улиссу.
Утром, когда она возвращалась домой к бабушке, на ее губах играла улыбка шальной девчонки, тайком сбежавшей на свидание. В комнате Улисса ничего не изменилось вплоть до постеров над кроватью и моделей самолетов на полке. Они вспоминали прошлое и обнимались с пылом подростков, нарушающих запреты. Потом заснули на слишком узкой для двоих кровати. И расстались, ничего друг другу не обещая. Дожидаться рассвета Элиза не пожелала, опасаясь разочаровать Улисса своим помятым с утра лицом. Да и ей самой, опьяненной воспоминаниями детства, не хотелось при резком свете дня столкнуться нос к носу с оплывшим седым мужиком.
Проходя через поникший сад, она почти ощущала, как бьется о спину коса, отрезанная шестнадцать лет назад. Свежесть и бодрость — вот что она испытывала, и ничего у нее не болело, несмотря на чересчур жесткую кровать. Элиза улыбнулась, заметив нарцисс, то ли уцелевший, то ли заново распустившийся. Он первый. За ним появятся другие цветы и заполонят дорожки. Без дедушкиного надзора сад одичает. Но это лишь значит, что жизнь никогда не кончается, просто становится другой.
— Где ты была? — осведомилась Маргарита. Она уже сидела за кухонным столом перед кружкой кофе. — Ты не ночевала дома?
Элиза чуть было не соврала, но решила, что в ее возрасте уже не обязательно оправдываться за каждый шаг.
— Я встречалась с приятелем.
Маргарита грозно сдвинула брови:
— У тебя еще остались приятели в наших краях?
— Бабушка, мне ведь не пятнадцать лет!
— Деточка, а как же Марк? Твоя мать говорила, что с мужем у вас не все ладится… Так вот, ночуя неизвестно где, брак не спасешь.
Элиза была потрясена: бабушка читает ей нотации!
— Да ничего особенного не случилось. Мы просто засиделись допоздна, я не хотела тебя будить и осталась там. Вот и все.
Маргарита молча намазывала масло на хлеб. Элиза не осмелилась попросить ее держать происшедшее в тайне.
— Понимаешь, бабуля, я была у…
— Элиза, я ни о чем тебя не спрашиваю!
— Но мне самой хочется с тобой поделиться. Потому что этого приятеля ты давно и хорошо знаешь. Не раз угощала его здесь, за этим столом. И вчера ты его видела, он был на похоронах.
— Да? Он со мной хотя бы поздоровался?
— Не знаю, но, думаю, поздоровался. Улисс. Ты должна его помнить.
Маргарита вдруг молитвенно сложила руки и прикрыла глаза:
— Девочка моя, я еще в своем уме. Хватит рассказывать мне сказки.
— Но это правда! Да что с тобой? Неважно себя чувствуешь?
— Улисса не было на похоронах твоего дедушки.
— Уверяю тебя — был. Он приехал продать родительский дом. Там я и ночевала.
— Улисс никогда бы не продал дом…
— Да говорю же тебе…
— Послушай, деточка, я не допытываюсь, с кем ты провела ночь, едва успев схоронить своего несчастного деда. Но вранье слушать не желаю! Если бы ты почаще приезжала сюда, если бы поменьше презирала людей, среди которых выросла, ты бы знала…
— Это несправедливо! У меня семья, работа, и живу я за тридевять земель! Но тот факт, что Улисс через столько лет узнал меня с первого взгляда, доказывает, что я по-прежнему здесь своя.
— А ты его тоже узнала?
— Ну… внешне он очень изменился, но когда мы разговорились, я поняла, что он остался прежним.
— Господи, твоя воля!.. — Маргарита встала, не допив кофе. Взмахом руки она дала понять, что разговор окончен. — Я собираюсь на кладбище. Проверить, все ли в порядке. Ты со мной?
Элиза намеревалась сесть на одиннадцатичасовой поезд, но не могла же она уехать, не помирившись с бабушкой.
Машину они оставили на том же месте, что и накануне. Ветер стих, потеплело. Земля была усыпана лепестками, напоминая о прощании с Дружочком, великим садовником.
— Надеюсь, они уже установили памятник. В этой яме еще хватит места. Для меня. Я их попросила сделать надпись так, чтобы можно было добавить и мое имя.
Не доходя до дедушкиной могилы, Маргарита вдруг свернула.
— Нам не сюда, — окликнула ее Элиза.
— Знаю. Идем, я тебе кое-что покажу.
В детстве бабушка иногда водила Элизу на кладбище. В каждой могиле обитал либо друг, либо знакомый, либо родственник, близкий или дальний. Маргарита знакомила внучку с усопшими.
— Кузина Жюли, — бормотала она. — А здесь лежат мои родители, ну, ты знаешь. Я хотела похоронить ребенка с ними, но Дружочек воспротивился. Теперь мой малютка уже не один…
Возле скромного надгробия из розового мрамора она остановилась и взяла Элизу за руку.
— Вот! Это здесь.
— Ты о чем? — спросила Элиза. — Кто?..
И осеклась, увидев бисерную надпись на памятнике.
— Не может быть!
— Да, милая. Погиб в автомобильной катастрофе девять месяцев назад. Бедный Улисс! Скончался, не приходя в сознание. За рулем был его брат, Виргилий.
— Почему ты мне ничего не говорила?
— В ту пору дедушку уже забрали в больницу, у меня было столько хлопот, что из головы выскочило. А Виргилий тебе разве не рассказал?
— Какой Виргилий? Я не видела его сто лет и вряд ли даже узнаю.
— Перестань! Я еще не совсем ослепла. Вчера у Франсины ты только с ним и болтала.
Маргарита погладила нагретый солнцем мрамор.
— Мерзавец он, этот Виргилий. А вот Улисс совсем другое дело… Ты была бы от него в восторге. И почему лучшие всегда уходят первыми?
Главное, не перепутать окна. Окно Салли на втором этаже — там, где желтая занавеска, за которой громоздится мебель, будто в какой-нибудь комиссионке. Китайский фонарик погашен. Однако торопиться с выводами не стоит — это еще не значит, что Салли нет дома. Она вполне может восседать на террасе бара спортивного клуба в нескольких метрах от дома, где многие готовы угостить ее бокалом вина в обмен на интересную беседу. Но скорей всего, она у себя — оказывает услуги более интимного характера. В силу своего возраста Салли уже не может подпирать стены на улице, особенно зимой. Теперь ее клиентам самим приходится шевелиться: если красный фонарь за желтой занавеской горит — можно подниматься. Во избежание неловкости я предпочитаю входить, когда свет у Салли потушен: не хочу, чтобы меня принимали за клиента жирного трансвестита, который вдобавок выглядит лет на сто.
Лестница надраена, как в семейном пансионе; деревянные перила, плитка на полу, выкрашенные голубой краской стены сверкают чистотой. Пахнет чистящими средствами — везде, кроме второго и четвертого этажей. Здесь царит аромат «Катманду на Монмартре». Уж не покупают ли Каролина и Салли одни и те же духи? Я мог бы спросить у Каролины, но в общении с ней у меня возникают некоторые проблемы. Эта девушка смущает меня, у нее такой вид, словно ей плевать на все на свете. Нет, она вовсе не злая, но эта ее улыбочка, которая появляется всегда в самый неподходящий момент… Или манера обрывать меня, заговаривая на другую тему, всякий раз, когда я пытаюсь рассказать о моих чувствах к ней. Я бы никогда так не поступил, хотя, если честно, мне и возможности такой не представляется, потому что Каролина никогда не говорит о своих чувствах ко мне. Думаю, она меня любит. А что мне еще остается думать, если вот уже два месяца по крайней мере одну ночь в неделю я провожу в ее постели? Очень скоро я узнаю наверняка.
Я делаю успехи в изучении английского языка. Огромные успехи без малейших усилий. Казалось бы, это не имеет никакого отношения к Каролине. В действительности же имеет, и еще какое, поскольку английский я изучаю во сне. Самым естественным способом. Мы даже не подозреваем о возможностях нашего мозга, например, о том, что он способен усваивать информацию во сне. Вот почему те ночи, когда я не у Каролины, я, следуя методике «Ассимиль», засыпаю под включенную кассету.
