— Убежали… — проговорил, отдышавшись. Не сразу дошло, что на аэродроме укромного места не найдешь, так что его планы накрылись. А тут еще самолет в небо поднялся, и девчонка в пачке задрала голову:
— Я знаю, кто там летит!
— Кто же? — скривился Севка, заранее зная ответ.
— Женя! А вон бегут дикие собаки Динго!
Обернувшись, Севка заметил, как от самолетных ангаров отделилось несколько черных точек и, подпрыгивая, понеслось к ним. Не в силах терпеть, он изо всей силы прижался к Лорке (не похожей на Лорку), и вдруг почувствовал сладостное облегчение…
Лето вступило в свои права незаметно, по сути, границы между маем и июнем не было. Вот только школа не кончилась, потому что после седьмого класса полагалась практика, то есть еще десять дней ходи в те же классы и крась подоконники.
— Тебе, Мятлин, спортзал доверяю, — говорил одноногий трудовик, вручая ведро с краской и кисть. — Оправдаешь доверие?
— Доверие… — с тоской отзывался Женька. — Зал же большой очень!
— Так и практика не завтра заканчивается. Иди, короче, работай. Только нормально — не так, как автомат делал…
Борис Сергеич намекал на Женькин «шедевр» — деревянный автомат Калашникова, который он делал вместе со всеми в первом полугодии. Худо-бедно ему удалось выстругать цевье, ствол и закругленный магазин; вот только соединяться вместе отдельные части отказывались. Точнее, соединялись, но целое напоминало, скорее, оружие для стрельбы из-за угла (ствол основательно уводило влево). Когда трудовик поднял Женькино изделие над головой, класс грохнул от хохота. Потом, говорили, испорченную заготовку отдали Рогову, тот в два счета довел автомат до ума, только от этого было не легче. Вот уж кто ухохотался, наверное; еще и Лорке потом наверняка рассказал, этого Севка не упустит…
Радовало одно: он работал в одиночку, значит, мог сколько угодно воображать и сочинять, разделывая недоброжелателей под орех. Трудовика он представил одноногим пиратом Джоном Сильвером; тому разве что попугая не хватало, только вместо слова «пиастры» он бы орал: «Работай! Работай!» Себя же он воображал Томом Сойером, хитроумным и находчивым, между прочим, сумевшим с легкостью увильнуть от обязанности красить забор. Вот если сейчас кто-то войдет в зал, он сделает так, что тот будет красить вместо него. Размазывая вонючую краску, Женька поглядывал на вход, но никто в дверях не показывался.
Оставив подоконник недокрашенным, он вышел в коридор, чтобы вскоре оказаться у двери, на которой висело мультяшное изображение зайца с волком и табличка: «Живой уголок». Из-под двери тянуло животным запахом, и Женька затормозил, размышляя: зайти? Или ну его? Среди четвероногих (а также летающих и плавающих) друзей проходила практику Лорка, но пахнет в этом уголке… «Ладно, перехожу Рубикон!» — подхлестнул он себя крылатыми словами.
Ни Лорки, ни еще кого-то за дверью не оказалось. Жевали клевер кролики, щелкали крючковатыми клювами клесты, а вот люди отсутствовали.
Лорка появилась внезапно, с прикрытой материей клеткой в руках.
— Привет. Тебя уже отпустили?
— Ушел на перерыв. А ты скоро заканчиваешь?
— Не скоро, — ответила озабоченно. — У нас хамелеон заболел.
— Хамелеон?!
Когда она сдернула материю, взгляду открылась травяная подстилка, на которой лежала странного вида серая ящерица. Она сохраняла неподвижность, огромные в сравнении с тщедушным тельцем глазницы были прикрыты, из-за чего складывалось ощущение, что рептилия приказала долго жить.
— Он живой вообще-то?
— Живой, но болеет. Я его на солнце сейчас греться носила: это же южная ящерица, ей тепло нужно…
Поставив клетку на подоконник, Лорка постучала по ней пальцем, но хамелеон не среагировал. А Женьке почему-то вспомнился рассказа Чехова. В принципе, можно было блеснуть — Лорка-то «Хамелеона» только в будущем году будет проходить, он же осваивал школьную программу с упреждением. Только форс был вроде не к месту, ее явно другое заботило…
— А чего он серый? — спросил Женька. — Хамелеон должен цвет менять.
— Это здоровый хамелеон цвет меняет. А больному не до того.
Эврика! Он расскажет о своей способности представлять разные цвета, когда видел буквы или цифры! Например, буква «Л» была желтой, а цифра «2» вызывала стойкую ассоциацию с лиловым цветом. Когда математичка или физик Гром влепляли Женьке двойку, перед глазами плыло лиловое марево, даже стены в классе обретали сиреневый оттенок. Если верить «БСЭ», такая способность именовалась: «синестезия». И было очень жаль, что учителям она до лампочки, им главное учеников мучить, уж это Женька знал, как никто…
— Надо же… — качнула головой Лорка. — А буква «Ж» какого цвета?
— «Ж» — зеленого. Точнее, темно-зеленого.
— А буква «С»?
— А-а… При чем тут «С»?
— Просто спросила.
— Нет, при чем тут «С»?! — загорячился он.
— Притом. Хвастаться вы любите — что ты, что Сева… Он недавно про черного охранника со свалки рассказывал, ну, вроде тот мертвец, но все равно ловит ребят. Так вот Севка хвастал, что нисколько его не боится. А чего тут бояться? Это ведь выдумки, не может мертвый живых ловить. Живое — это живое, а мертвое — это мертвое.
Она взглянула на клетку с хамелеоном.
— Гляди, глаз открыл! Видишь? Он еще поправится!
— Куда он денется… — пробормотал Женька.
Полудохлая ящерица мало интересовала, а вот черный мухобой… О нем трепали языком те, кто любил ковыряться в заводских отходах. Мол, ближе к ночи тот выходит через заводские ворота (запертые на замок!) и бродит по свалке, выискивая припозднившихся искателей сокровищ. И если солнце зашло, хватает ротозея и утаскивает с собой. Сказка? Это с какой стороны посмотреть. Выдуманная кем-то история постоянно обрастала подробностями, тех, кто видел черного охранника, становилось все больше; был даже случай, когда исчез отправившийся на свалку подросток. Получалось, что выдумка оживала, история превращалась в реальность, и оставалось только сожалеть, что выдумал это не Женька.
Договорить не дал трудовик, заглянувший в живой уголок.
— Вот он где! — воскликнул. — Смотрю: ведро стоит, а маляра след простыл! Давай-ка, отправляйся работать!
После окончания выпускных экзаменов матери потребовалось съездить в Каменск-Уральский, Женьку же отправляли в лагерь.
— Не хочу в лагерь! — заныл Женька, только мать была непреклонна. Иногда она уезжала в этот самый Каменск-Уральский, к какой-то родне, сына с собой не брала, и тому приходилось отбывать смену в пионерском лагере.
Всучивание запретной книжки произошло незадолго до автобуса. Книга была изъята с верхней полки несколько дней назад, и, поскольку изъятия не заметили, можно было смело отдавать Мопассана на прочтение. Понятно, Женька подстраховался: впихнул книгу в кожаную суперобложку, надежно скрывавшую имя автора и название.
— Что за книжка? — поинтересовалась Лорка, когда встретились возле грибка.
— Да так… Если хочешь, могу дать почитать.
Женька замер: вдруг откажется? Но Лорка молча взяла книгу и сунула в сумку (она шла из магазина).
— Значит, через месяц вернешься?
— Через месяц… — вздохнул Женька.
Она могла сказать: а давай я к тебе приеду! Ты сбежишь после обеда, мы пойдем на пруд, будем купаться до самого вечера и говорить, говорить…
Но Лорка этого не сказала.
Спустя два часа он уже стоял в строю на стадионе лагеря «Костер». Шло распределение по отрядам, и Женьку по какому-то недоразумению отправили в третий, где все были на год (а то и на два) младше. Отойдя с чемоданом вместе с отобранной группой, Женька озирал строй, флагшток, суетящихся вожатых, представлял дурацкие выкрики на линейке: «Наш отряд… Наш девиз…» и все больше погружался в тоску. Отчасти успокаивало то, что в лагере имелась неплохая библиотека. Он уже прикидывал: можно сымитировать болезнь, попасть в изолятор и, обложившись книжками, провести там полсмены. Тогда линейки, пение у костра и прочая пионерская фигня будут побоку.
В первый же день их заставили убирать территорию. Лагерь был выстроен в сосновом лесу, сверху постоянно сыпались шишки, значит, очищай территорию, пионер! Женька лениво наклонялся и бросал шишки в корзину, прибавляя темп, лишь когда появлялся вожатый Вазген Микаэлович, чернявый и шустрый.
— Как дела, Еугений? — хлопал тот по плечу. — Нормално? Смотри, ты тут старший!
После этого вожатый исчезал, а Женька, хочешь не хочешь, должен был играть роль «старшего». Оттащив две собранных корзины шишек к помойке, он посчитал роль исполненной. Библиотека еще не работала, и он, прихватив бинокль, уединился на лесной проходной. Главная проходная была открыта, там постоянно торчали дежурные, лесной же пост был на замке, и будка без стекол пустовала, представляя собой идеальный наблюдательный пункт.
