В трубку было слышно насупленное, обиженное сопение. Еще не смирилась… Пришлось продолжить:
– Я не рассказывал тебе? Мы ведь с Медяковой тыщу лет знакомы. Вместе с ней и ее мужем учились в аспирантуре. Я несколько лет каждую неделю бывал у них дома. Приходил к ним после работы – я тогда преподавал в военной академии, рядом с их домом. Мне очень нравилось у них сидеть, обсуждать… Огромная библиотека – и по экономике редкие книги, и художественная литература. Отец был академиком… А я – провинциальный пацан с Урала.
– А почему они тебя приглашали? – осторожно спросила Марфа.
Любопытство отвлекло от обиды. Отлично!
– Ты же знаешь мою манеру во всем находить хорошее. Они думали – это моя слабость. Потом только увидели, что, наоборот, это сила… И еще… Когда Медякова стала работать обозревателем в «Известиях», она мне каждый день звонила и просила посоветовать, что писать. Бывало, я ей целые статьи надиктовывал. В каждом ее материале хоть одна моя мысль была…
– А зачем ты позволял себя доить? – Марфа забыла про себя и уже вникла в новую ситуацию. И посочувствовала, и азартно заинтересовалась.
«Совсем как я», – подумал Федор. На то и был расчет.
– У меня этих идей… Да ты знаешь. От ее вопросов искры какие-то выбивались… К тому же попутно я разобрался, как они мыслят, чего хотят. До самого дна подобных ей понял, и потом мне стало легко с ними управляться. Знал, что от них можно ждать, как своего добиваться.
– Разве тебе не жалко, что ты помог нелюбимому, недостойному человеку?
Господи, какое детство… И ведь правда так думает… Посмеяться над ней? Нет уж, стоит только поучить прагматизму, как тебя циником объявят…
И Федор воспользовался притчей:
– Человек ждал достойного его помощи и так и умер, никому не помогая… А я же с ними обоими дружил.
– Ты что, не замечал их мелочность, злобность, ревнивость?
– Люди как люди… Когда мне наскучило, я отошел в сторону. Да и они отдалились. Они же соревновались со мной и просто не выдержали, когда у меня пошли успехи… Медякова потом даже пару раз мне подставила ножку. Публично не погнушалась от меня отречься…
Все-таки правильно, что позвонил, похвалил себя Федор, когда удалось наконец попрощаться с Марфой.
Спустился вниз и весело кликнул Бульку. Пошли погуляем.
Последний майский день. Кафедру отменили – зав вместо декана улетел в Брюссель, на конференцию, и Филипп возвращался домой засветло. Когда свернул с Осеннего бульвара в безымянный переулок из трех бело-бордовых башен – в последней они и жили, – кто-то позади забибикал. Обогнавший «жигуль» остановился, распахнулась правая передняя дверь.
– Скажите! Где тут поликлиника?! – Из машины высунулась смуглая женщина с черными, гладко зачесанными назад волосами. Она не спрашивала – приказывала.
На цыганку похожа… Противная… И может, оттого, что плохо подумал про совсем незнакомого человека, наверное, больного, Филипп остановился. Наклонился, опираясь на дверцу, и стал выяснять, какую поликлинику они ищут. Детскую, взрослую или зубную…
– У тебя близкие есть? – вместо уточнения спросила цыганка. Свела черные брови и мазнула по лицу Филиппа свирепым взглядом.
– Есть… – растерялся он. И почему-то послушно начал перечислять: – Жена…
– Она в опасности! – перебила цыганка. – Надо разбить дюжину яиц и потолочь скорлупу…
– Как? – На лице Филиппа была написана благодарность за то, что ему хотят помочь…
– Как, как… Дай тысячу – сама сниму порчу.
– У меня нет с собой. – Филипп ругнул себя за забытый бумажник.
– Близко живешь?
– Да…
– Садись, поехали к тебе. – Цыганка перегнулась через спинку и открыла заднюю дверцу. – Иначе она умрет! – победно объявила она.
Умрет?! Марфа – умрет?
От испуга Филипп встряхнулся.
Увидел себя со стороны: идиот тут топчется и слушает всякую ерунду…
Рванул прочь. Не вперед, к своему дому, а вильнул направо, к детской площадке – взрослые мужики там резались в домино. Простой народ, к которому на цыганской козе не подъедешь.
Сбивая след, поплутал по крылатским дворам…
Дома, не глядя Марфе в глаза, заварил чаю и закрылся в кабинете. Мол, срочно нужно отправить письма по электронной почте.
Дал себе слово ни за что не говорить ей про угрозу. Решил в себе похоронить страх. Трудно… Часа через полтора только и успокоился.
Соображая, что бы скачать из Интернета – иначе в конце месяца пропадет оплаченный трафик, – Филипп уставился в ноутбук. На экране полуголая брюнетка в черном бикини и лаковых ботфортах легонько пробовала новый кнут – секунд пять хлопала им по своей ладони… Чтобы узнать, что дальше, надо заплатить… Рискнуть?
В дверь тихонько поцарапались. Даша еще не вернулась из универа – значит, Марфа. И хотя он знал, что жена не станет подглядывать, а все равно почему-то судорожно нажал мышку, заранее наведенную на крест, которым закрывалась фривольная сценка.
– У тебя ведь есть почтовый адрес на Рамблере? – Марфа подошла к Филиппу, обняла его со спины и чуть подтолкнула, чтобы он освободил ей кресло. – Мне нужно письмо отправить. Дубинин просил. С Яндекса не доходит. Открой, пожалуйста, свой Рамблер.
– Нет! Нет! – выдавая себя, громко крикнул Филипп. И с места не сдвинулся. Защищая свой компьютер, как девица невинность… – То есть я уже давно им не пользуюсь!
– Да что с тобой? Из-за Дубинина так взвился? – все еще не насторожилась Марфа.
И потом, когда успокоился, Филипп не смог самому себе объяснить, почему не ухватился за предложенную соломинку. Надо было согласиться, что из-за этой дубины… В конечном счете – не совсем и вранье: подругу по переписке он завел из подражания Марфе – у нее есть друг, значит, и он имеет право… Правда, Марфа не скрывала ни встреч в «Киш-мише», ни телефонных свиданий. Так громко говорила с Дубининым, особенно когда Дашки дома не было, что он сам прикрывал дверь в ее комнату. Неловко было подслушивать.
Но он-то и словом не обмолвился ей про свою корреспондентку…
– Хочешь, назову имя? Всего два письма и было!
Филипп побежал за Марфой в ее комнату, сел в кресло – конечно, не в то, что возле изголовья двуспальной кровати, а забился в дальний угол.
И тут же вскочил.
Обеими руками сжал голову – оторвать, что ли, хотел? – и понесся в коридор, потом на кухню, снова к Марфе…
Та молчит. Забралась на кровать, колени к груди прижала и молчит. А в глаза ей и взглянуть страшно.
– Я всегда любил только тебя! Там, с той… ничего не было! – выкрикнул Филипп и сам поверил. Ведь и правда не было ничего похожего на то, что он чувствовал к Марфе…
А она босиком подошла к двери, дождалась, когда дрожащий муж в очередной раз выбежит из комнаты, и свела вместе застекленные створки. Половинки сразу разошлись, тогда она терпеливо повторила манипуляцию, проследив, чтобы замок щелкнул.
О господи, как посмотрела…
Брезгливость и боль. Брезгливость к нему и ее собственная боль…
Что же он наделал, мудак…
Но остаться сейчас наедине со своей глупостью и низостью было абсолютно невозможно.
– Мне лучше все тебе рассказать! – Филипп распахнул дверь.
– Вот именно, что «мне»… – устало бросила Марфа.
Так, без надежды на результат, отмахиваются от жужжащего комара.
– А себя убедил, что в первую очередь всегда думаешь обо мне. «Мне лучше…» Тьфу! О себе, любимом, заботишься… Не хочу я выслушивать твою исповедь. И вправду, нисколько не интересно. И ты непременно соврешь. А так – может, что-то в твоей мелкой душонке засядет… И эта тяжесть придаст тебе хоть какую-то остойчивость. Перестанешь неприятно суетиться… Но сейчас – уйди, пожалуйста. Еще ляпнешь что-нибудь, в меня это вопьется – и я просто не смогу больше находиться с тобой под одной крышей…
…Филипп нервно раздевается. Носки только забывает снять. Голым животом ложится на мягкий желтый ковер в пустой детской. Распластался и ждет.
«Ну Марфа, ну пожалуйста…» – просит он, выворачивая голову. Не жалко получается, а почему-то и надменно, и виновато.
«Смотри-ка, у тебя ягодицы – как щеки! С ямочками», – смеется она, поднимая с полу самодельную плетку.
Он сам ее изготовил. Острыми ножницами разрезал старый ремень на узкие полоски и припрятал в кладовке.
Ее несерьезность мешает. Но первый же удар кожаной многохвостки, как… как первый аккорд увертюрной темы Виолетты в «Травиате», щемит и настраивает на новую реальность.
Будто очутился в пространстве, хором сфер объятом. Правильный ритм – не слишком быстро… но и без больших прогалин, через которые можно снова провалиться в месиво тяжелых ежедневных дум…
Сила удара та, что надо: красные полосы появляются на белых ягодицах, но долго не задерживаются. Как волна – не оставляют следов…
Филипп летит – невесомый, без мыслей, но не бесчувственный… С непонятной быстротой внизу вращается земля.
