Бобо принял важный вид. Абдул-Хамид, последний султан Оттоманской империи, был, вероятно, самым жестоким сатрапом со времен Ивана Грозного; его портрет красовался на видном месте в квартире Бобо на Пятой авеню среди других подлинных реликвий рода Берковичей.
— Он был моим пра-прадедом со стороны отца, хотя по материнской линии я англичанин, — сказал Бобо.
Массимо издал хриплый смешок, и Бобо бросил на него испепеляющий взгляд.
Директор «Метрополя» как-то странно, изучающе посмотрел на Бобо — Стефани будет вспоминать об этом позднее, среди сомнений и ужаса, когда ее бессвязные мысли будут метаться во все стороны в поисках какого-нибудь объяснения. Она также будет вспоминать, не до конца веря в реальность воспоминания, мирную и уютную атмосферу ресторана с его коврами, по которым скользили слуги в тюрбанах, похожие на фигуры живой шахматной партии…
— Своим визитом вы оказали нам большую честь, сар…
Директор поклонился, и Бобо ответил грациозным движением головы.
— И вы тоже, мадам. И вы, синьор дель Кампо. Это была большая честь и несравненное удовольствие. Нам нечасто доводится принимать знаменитостей. Осмелюсь надеяться, что вы сохраните наилучшие воспоминания об этой поездке…
Он удалился.
— Какой болван, — сказал Массимо.
— Да, раз он принял тебя за знаменитость, — съязвил Бобо.
Стефани встала и пошла допивать апельсиновый сок в холле, возле бассейна с золотыми рыбками.
Какой-то смуглолицый человечек приветливо улыбнулся ей из глубин кресла, обитого алым плюшем, от одного лишь взгляда на который становилось жарко.
— Извините, что не встал вам навстречу, — сказал он вежливо. — Я слишком глубоко в нем утонул.
Стефани рассмеялась — чем, похоже, привела собеседника в полный восторг. Он достал бумажник, вынул из него две фотографии и протянул ей.
— Моя жена и мои сыновья, — сказал он.
Стефани, как и полагалось, выразила восхищение внушительной темноволосой дамой, окруженной тремя тщательно начищенными мальчиками. За снимками последовала визитная карточка: «Ахмед Алави, шелк, серебро, золото, драгоценности, поставщик Их Величеств имамов с 1875 года. Подлинность гарантируется».
— Мы — династия ювелиров, — сказал с гордостью господин Алави. — Это благородное ремесло. Люди приходят и уходят, а камни остаются.
— Как это верно, — почтительно заметила Стефани.
Она питала к клише ту же снисходительную симпатию, что и к пожилым дамам, которым помогают перейти улицу.
— Видите ли, во всякой вещи важна подлинность, — продолжил человечек, который явно отличался склонностью к философии. — Красивый бриллиант никогда вас не обманет… Он всегда держит свои обещания — и даже перевыполняет их, так как цены постоянно растут…
Стефани всегда носила одну лишь дешевую бижутерию, что продают в драгсторах,[31] и темные, чуть грустные глаза господина Алави тактично избегали смотреть на ее украшения, посредственность которых, видимо, оскорбляла его лучшие чувства. Он продолжал говорить о сапфирах и изумрудах, рубинах и бриллиантах, а его пальцы перебирали янтарные четки, и шарики, сталкиваясь, издавали сухой стук, напоминавший Стефани звуки игры в маджонг на улицах Макао. Появился слуга с двумя крошечными чашками кофе на подносе и обязательной розой в бокале. К удивлению Стефани, господин Алави внезапно повысил голос — так, чтобы его слышал слуга, — и завел похвальный гимн во славу нового демократического режима и блестящих перспектив, которые политические перемены открывали перед страной.
— Мы покончили с феодализмом. Возвращайтесь через год: вы не узнаете нашей страны. Обязательное образование, ирригация и, разумеется, аграрная реформа — они дали землю тем, кто ее обрабатывает — и еще очень многое… И гигиена, прежде всего гигиена…
Слуга удалился, и господин Алави заговорщицки подмигнул Стефани.
— Все они шпионы, — сказал он. — Приходится быть очень осторожным. Я, как вы, вероятно, заметили, шахир, а захватившие власть хасаниты ненавидят нас… Они нас боятся, хотя их в два раза больше. Наша элита была истреблена, изгнана, ограблена… Знаете, они способны на геноцид… А что нам остается делать, кроме как надеяться? По-моему, это не может продолжаться долго, они не способны управлять… Большинство из них потомки бывших рабов и афганцы. Я лечу в Швейцарию на консультацию с врачом. Я страдаю хроническим нефритом. Камни…
Разумеется, а чем же еще? — подумала Стефани. Господин Алави сам сказал: камни были их семейным делом на протяжении уже многих поколений.
Они обнаружили, что летят одним рейсом.
— Меня отпустили, но моя семья остается здесь… В качестве заложников, чтобы я вернулся. Я готов к тому, что конфискуют мое состояние. Я не понимаю позиции Соединенных Штатов и их политики в Персидском заливе…
Стефани встала, и господин Алави сделал новую попытку всплыть из глубин кресла, но и она оказалась безуспешной. У него на пальце сверкал великолепный рубин, часы на руке были инкрустированы бриллиантами, и Стефани не без иронии подумала о драгоценных камнях, которые он наверняка запрятал к себе в подметки. Впрочем, этот человек был ей скорее симпатичен, да и, к тому же, было приятно сознавать, что еще хоть что-то осталось от сказочных сокровищ Востока, даже если это что-то готовится взять курс на швейцарский сейф.
Перед гостиницей остановился правительственный «кадиллак», и представитель Бюро по туризму вручил Стефани огромный букет роз, которые ее тут же оцарапали.
— От сэра Давида Мандахара…
Другой столь же драчливый букет ждал ее в аэропорту, он был от господина Самбро; все это дикое цветущее великолепие — аравийские розы считаются чуть ли не самыми красивыми в мире — она положила на два пустых сиденья сзади.
На борту двухмоторной «Дакоты» было человек двадцать пассажиров, лишь четверо или пятеро из них были одеты по-европейски. Она особо отметила великолепного старика, буквально сошедшего со страниц Корана, с белой бородой и глазами, влажными от молитв и медитаций. Так и хотелось спросить у него, нет ли каких новостей об осаде Гранады и о Сиде.
Было несколько видных представителей шахирской партии, которых она уже видела на приеме у сэра Давида Мандахара, — все они были одеты в традиционные белоснежные одежды. Казалось, что вы в «Дорчестере» или в «Плаза Атене»[32] во время очередного пересмотра нефтяных контрактов. Какой-то великан в высоком оранжевом тюрбане, с лицом, ощетинившимся мужественностью, которая, похоже, вся сосредоточилась в волосяном покрове, подошел к Стефани и напомнил, что они уже встречались на приеме у сэра Давида Мандахара.
— В этом самолете одни «бывшие», — сообщил он, подмигнув. — За исключением нескольких мелких прислужников режима, вон там… До государственного переворота у нас не существовало политического сыска…
Он рассмеялся — стало ясно, что он с большим почтением относится к луку и чесноку.
— Мы возвращаемся с только что закончившейся парламентской сессии, — объяснил он. — Самолет специально сделает посадку в Раизе, древней столице Раджада… Вам предстоит лететь вместе с представителем «феодальных рабовладельческих кругов», мисс Хедрикс…
Он издал очень красивое «ха-ха-ха», и Стефани пожалела, что положила букеты роз так далеко.
— Этим молодым людям, вероятно, поручено убедиться, что мы действительно высадимся в Раизе. Самолет полетит дальше в Бейрут, и нам могла бы прийти в голову мысль покинуть страну и отправиться плести заговоры за границу…
Новое «ха-ха-ха» — Стефани мужественно выдержала и его.
— Заметьте, среди них есть несколько стоящих людей… Мой добрый друг Давид Мандахар, например… Мы оба по происхождению афганцы. Без него все бы уже давно обернулось полным крахом.
Пассажиров попросили занять свои места и пристегнуть ремни. «Дакота» была достаточно комфортабельной машиной, несмотря на рев двигателей и вибрацию.
Им принесли всегдашние взлетные конфеты. Стюардесса была восхитительна. Одетая в изумрудное индийское сари, она улыбалась той успокаивающей улыбкой, которую так любят демонстрировать стюардессы, как будто хотят вас заверить, что вы ничего не почувствуете и что все произойдет очень быстро. Она смотрела на Стефани с восхищением. Чувствовалось, что присутствие на борту самолета знаменитой cover-girl для нее — настоящее событие.
— Вы такая красивая, такая красивая! — сказала она Стефани с типично восточной смесью дружелюбия и робости.
— Послушайте, душечка, вы настолько красивее меня, что это даже больно, — заявила ей Стефани. — Я еще ни разу не видела девушки, так похожей на восточную принцессу из сказки.
Стюардесса рассмеялась.
— Европейцам мы все кажемся красавицами, потому что они к такому не привыкли… Но я и в самом деле принцесса. Или, вернее, была ею до… перемен. Теперь у нас титулы отменены. Мой отец…
