По вагонному стеклу сползали одна за другой капельки дождя. Мир за окном тонул в скорбном сером тумане. Мисако почувствовала, что замерзла. Скинув туфли, она встала ногами на кресло и сняла с полки чемодан. Свитер лежал поверх других вещей, как и нужно. Неожиданностью оказалась пара черных сандалий дзори в прозрачной пластиковой упаковке. Мисако решительно не помнила, как их укладывала, да и нужды в подобной обуви на этот раз не предвиделось. За исключением особо торжественных случаев, она обычно брала с собой лишь повседневную европейскую одежду. Черные дзори принято надевать только с траурным кимоно. Мисако вздрогнула от неожиданности, потом решительно отодвинула всю одежду, лежавшую сверху… и обнаружила черное траурное кимоно и широкий пояс оби. Гладкий шелк ответил на прикосновение ледяным холодом.
Ошеломленная, Мисако опустилась на сиденье рядом с раскрытым чемоданом. Голова шла кругом. Как сюда могло попасть это пугающее облачение? Понятно теперь, почему чемодан такой тяжелый. Чья-то злая шутка? Неужели свекровь? Исключено, ведь она все утро провела внизу у телевизора…
Мисако сжалась в кресле, хмурясь и кусая губы. Сама она точно не брала ничего подобного. С какой стати? В Сибате никто из знакомых в последнее время не умирал и никакой погребальной службы в храме не намечалось.
Внезапный приступ страха отозвался в сердце острой болью, на лбу выступил пот. Захлопнув чемодан, Мисако полезла в сумочку за носовым платком. Видение, а теперь еще и это… Что-то непонятное происходит, уж не тронулась ли она умом? Или с дедом беда приключилась? Когда?
Она вдруг резко выпрямилась. «Может, он умирает?» Вопрос невольно сорвался с губ, и молодой человек, сидевший через проход, отложил комиксы и удивленно уставился на нее. Мисако сконфуженно отвернулась к окну. Прижав лоб к ледяному стеклу, она провожала глазами размытые цветные пятна мелькающих пейзажей. Что-то случилось. В Ниигату ее вызвали не просто так.
Радость возвращения домой омрачилась неясной тревогой. Мисако любила дом, где прожила большую часть жизни вместе с матерью, отчимом и сводными братьями. Доктор Итимура, второй муж матери, был ей фактически отцом, она его так и звала, потому что родного отца, ушедшего на войну, даже не успела запомнить.
Семья Итимура обитала в домике при небольшой частной лечебнице, основанной еще покойным отцом нынешнего доктора. Сам он выбрал специализацию гинеколога, и общая лечебница превратилась в женскую клинику и родильный дом. По иронии судьбы первая супруга доктора умерла от осложнений после вторых родов.
По окончании положенного срока траура мать господина Итимуры принялась подыскивать сыну новую жену, и на глаза ей попалась овдовевшая дочь священника, привлекательная и скромная. У молодой женщины уже был ребенок, но госпожа Итимура нуждалась прежде всего в матери для своих осиротевших внуков, и Кэйко показалась ей подходящей кандидатурой. Невестка должна быть трудолюбивой, а детство, проведенное в буддийском храме, — хорошая школа. Хлебнув достаточно горя с первой невесткой, мать доктора не желала больше связываться с испорченными городскими красотками. Когда пришло время, доктор Итимура, примерный сын, безропотно отправился на званый обед-смотрины и одобрил выбор. Все вышло как нельзя лучше. Ему досталась красивая жена, которая стала любящей матерью для его маленьких сыновей. Госпожа Итимура получила желанную невестку, хорошо воспитанную, покорную и трудолюбивую. Кэйко продолжала делать то, к чему привыкла с детства, но в куда более обеспеченной и благополучной семье. О таком счастье она и не мечтала. Мисако же приобрела нового отца, двух братьев, бабушку и дом в придачу, светлый и веселый, так не похожий на унылый темный храм. Жизнь стала спокойной и безоблачной, и странные видения Мисако, тревожившие мать, почти прекратились.
Кэйко, одетая в коричневый твидовый костюм, ждала дочь на той же платформе, где несколько часов назад встречала гостя. Нос с легкой горбинкой и скошенные вниз уголки глаз придавали ее лицу выражение некоторой надменности. Отцу следовало бы предупредить о необычной внешности дзэнского монаха, думала Кэйко, вспоминая о прошедшей встрече. Его гигантский рост заставил глазеть всех окружающих, а она сама едва дар речи не потеряла и не могла без оторопи смотреть на эти диковинные светлые глаза и продолговатую физиономию с заостренным подбородком.
Заметив Мисако, выходившую из вагона, Кэйко испытала второе потрясение за этот день. Смертельно бледная, с изможденным лицом, дочь выглядела совершенно больной. Однако прежде чем мать успела вымолвить хоть слово, Мисако кинулась к ней с вопросами:
— Как дедушка? Он при смерти?
— Что за чушь! — раздраженно воскликнула Кэйко. — Все в порядке с твоим дедом! Сегодня утром подметал ступеньки в храме, совсем как молодой. При смерти? С чего ты взяла? Разве я говорила, что он болен?
Мисако следила за глазами матери и поняла, что та говорит правду.
— Прости, мамочка, — вздохнула она с облегчением, — просто я задремала в поезде и видела скверный сон.
Пришлось лгать, ничего не поделаешь.
— Представляю, что это был за сон, — фыркнула Кэйко. — Бедняжка. Не обращай внимания, все это глупости, забудь. Дед прекрасно себя чувствует и ждет тебя не дождется. Кстати, он выглядит куда здоровей тебя, ты похудела, что ли…
— Да нет, аппетит у меня нормальный, — улыбнулась Мисако, — вот и сейчас есть хочу.
— И славно! Погоди, увидишь, каких крабов с Хоккайдо я купила на завтра! Пообедаем все вместе, отец будет счастлив.
— Чудесно! — воскликнула Мисако, беря мать под руку.
Кэйко внутренне сжалась, но не отстранилась, чтобы не обижать дочь. Ох уж эти городские иностранные привычки!
Мисако продолжала болтать на ходу.
— Какая я глупая, что верю всяким снам, — весело щебетала она. — Ах, мамочка, неужели я снова окажусь дома, с тобой и папой!
— Ну и ну! — ехидно заметила Кэйко. — А я-то думала, что твой дом в столице, или мне приснилось, что ты теперь принадлежишь к семье Имаи?
Мисако лишь рассмеялась в ответ, хотя слова матери оставили у нее в душе неприятный осадок. Да, семья Итимура формально больше не считает ее своей, а что же Имаи? Едва ли они так уж счастливы своему приобретению. Однако молодой женщине не хотелось портить привычно жизнерадостную атмосферу родного дома мрачными раздумьями. Главное, дедушка здоров. Сомневаться не приходится, раз он сам подметал ступеньки, а траурную одежду она, скорее всего, машинально положила сама, потому что подсознательно беспокоилась о его здоровье. Слишком уж неожиданным показался этот срочный вызов. Положила и забыла, ей и раньше приходилось делать странные вещи, а потом удивляться.
Наступил вечер, и в мире Мисако вновь воцарились радость и благополучие. Знакомая с детства комната, уютная и надежная, помогала не обращать внимания на черные мысли, которые таились в дальних уголках разума. Лежа в теплой постели, Мисако на мгновение вспомнила о Хидео и той женщине из багровой гостиницы, но родные стены помогли тут же изгнать ненужные мысли. Лучше вспомнить себя шестнадцатилетнюю, веселые игры с лучшей подругой Сатико, те времена, когда не нужно было ни о чем беспокоиться, кроме завтрашних уроков. Если думать только об этом, то все будет хорошо, даже снотворного не понадобится. Никаких больше видений и кошмаров. Ничто больше не нарушит ее покой, даже удар грома, хоть он и такой громкий, что, кажется, гроза разразилась прямо здесь, в спальне! Мисако натянула одеяло на голову и захихикала как девчонка.
*
Близкие раскаты грома заставили Тэйсина испуганно поднять взгляд на массивные потемневшие балки кухонного потолка. Стоя над раковиной, монах промывал рис для утренней трапезы.
— Хоть бы завтра развиднелось, — проворчал он.
Дверь со двора отворилась, и в кухню заглянул Конэн, отряхивая капли дождя с рукавов кимоно. Тэйсин накрыл котел тяжелой крышкой и мельком глянул на вошедшего.
— Все льет?
— Угу, — буркнул тот, сбрасывая промокшие сандалии.
— Учитель расстроится, — вздохнул Тэйсин, засовывая нос в глиняный горшок с соленьями. — Он хотел завтра показывать гостю Сибату. Как думаешь, к утру дождь закончится?
— Кто знает.
— Вот беда-то, — охнул толстяк и кинул в рот щепоть капусты. — Неплохо, — причмокнул он, — сегодня утром делал. Хочешь попробовать?
Но молодой монах уже покинул кухню и шел по коридору. За дверью настоятеля виднелся свет, слышались приглушенные голоса. Учитель и гость вели неспешную беседу.
— Завтра с утра осмотрим музей и сад, — говорил старый священник гостю из Камакуры. — Историческое место, знаете ли. В давние времена там находился буддийский храм; когда триста лет назад в Сибате обосновались первые феодальные правители, землю отняли и храм перенесли…
