ПИСЬМО
«Милый Ёжик!
Ты спрашиваешь, хорошо ли мне без тебя? Отчасти да. Свобода и самостоятельность, которые ты подавляешь, не спуская с меня своих грустных глаз. Отчасти нет, так как ко мне удивительным образом переходят какие‑то волны твои, помогающие жить творчески.
Очень прошу тебя, Ёжик, никогда не задавай мне вопросов о Марке и не указывай мне, что мы должны сделать выбор, быть честны по отношению к нему.
Он тебя очень любит.
Так или иначе, это ты уехал. Возможно, так тебе комфортней. Если так, очень за тебя рада.
Пиши. Звони.
Целую. Жанна».
Она не любит меня. Не любит. Правильно, что уехал. Жанна — болезнь. Моё затянувшееся вот уже на полтора, нет на два года, сумасшествие. Все мысли, поступки, вращаются вокруг этой женщины, чужой жены. Один из самых страшных грехов. За что и карает меня Бог. Так мне и надо!
Девятый час. При тусклом свете дождливого утра и электричества стою в своём номере у рукомойника, торопливо стираю в нём две верхние рубашки. С минуты на минуту зайдёт Вадим, наевшийся своих огурцов, и мы должны будем ехать на студию. Первый съёмочный день в павильоне. Зачем мне там торчать — непонятно! Видимо, чтобы оправдывать расходуемые на меня средства. После съёмок должен зайти в бухгалтерию, получить выписанные деньги за сценарий. Потом предстоит встреча с Шамилем Аслановичем, к которому я так и не поехал вчера, что наверняка является проявлением неблагодарности. В самом деле, относится ко мне как отец родной. Лучше, чем к Вадиму. Почему? С другой стороны, все его благорасположение не за свой, за государственный счёт.
Когда стираешь в умывальнике, да ещё туалетным мылом, приходится особо тщательно оттирать воротнички и манжеты. Мог бы затеять постирушку вчера вечером, но письмо Жанны полностью выбило. Если не любит, если я её сковываю, зачем всегда пишет — «целую»? Или это для них, для женщин, проформа, ничего не стоящее словцо?
Так! Воду выключили. Горячую. А вот и холодная иссякает. Придётся оставить обе намыленные рубашки в умывальнике. Авось к вечеру, когда вернусь, вода будет, достираю, развешу на плечики сохнуть.
— Готовы? Опаздываем. — Вадим в своём сером французском пальто с артистически поднятым воротником, расчёсанной на пробор лысеющей головой заходит в номер. — Ждал вас внизу, в ресторане к завтраку, нам приготовили салат из моих огурцов. Последних.
— Ничего. Ограничился чаем, — отвечаю я. И когда, спустившись, мы садимся в поджидающую нас чёрную «волгу», спрашиваю — Вадим, каким образом вы стираете здесь своё белье? Отдаёте горничной?
— Зачем? — удивляется он. — Выбрасываю.
— То есть?
— Ну, просто выбрасываю. Достаточно состоятелен, чтобы возить с собой чемодан абсолютно новых вещей. Поношу четыре–пять дней, выбрасываю. И никаких забот.
— Ведёте жизнь миллионера! — вырывается у меня.
Ловлю себя на сокрушающем чувстве зависти. Этот фраер одевает себя во все заграничное, и, знай я, куда он выкидывает свои рубашки, если не врёт, ещё неизвестно, что бы я сделал… Рубашкам, которые я сейчас отстирывал, по много лет. Воротничок на одной из них махрится. Это — ещё отцовская ковбойка.
Нас подвозят не к жалкому административному корпусу студии, а ко входу в один из двух съёмочных павильонов. Это — высокие здания из розоватого бетона, роскошные, изысканной архитектуры. Может быть, сделавшие бы честь и самому Голливуду.
Вахтёр в вестибюле сообщает, что меня просят срочно зайти к кассиру. Перехожу через двор, заставленный новенькими тонвагенами и лихтвагенами, в старый административный корпус, поднимаюсь на второй этаж, где расположена бухгалтерия.
Оказывается, у кассирши заболел ребёнок, и она специально пришла, чтобы выдать мне деньги и вернуться домой. Получаю свою четвертушку гонорара, командировочные, гостиничные. Для меня это большие деньги. Если кормиться только в обкомовской столовой, ограничиться по утрам, как сегодня, хлебом с мёдом и чаем, можно в Москве протянуть зиму, а может быть, и часть весны.
Стоя в сумрачном коридоре у прорезанного в железной двери оконца кассы, расписываясь в ведомости, слышу весёлый голос Земфиры, пожилой секретарши директора студии:
— Получили деньги? Шамиль Асланович вас караулит, просит к себе!
Что ж, чудный момент, чтобы искренне поблагодарить и выяснить, когда, наконец, я смогу сматывать удочки.
— Все в порядке? Деньги получили? Подсаживайтесь сюда к столу, знакомьтесь. Этот человек — мой брат, близнец, родился на десять минут раньше меня. Он, как видите, мой черновик. — Шамиль Асланович смеётся, откидываясь на спинку кожаного кресла.
— Здравствуйте, — протягиваю руку сидящему сбоку огромного письменного стола на редкость уродливому человеку. На плоской пустыне округлого лица торчит огромный нос, как сквозь маску глядят маленькие щёлочки глаз, протянутая ладонь корявая, задубелая, без двух пальцев.
— Султан, — глухо доносится из безгубого рта.
Шамиль Асланович — гигант, голова в седине, словно в серебряном шлеме, красавец, море обаяния. А этот — страшноват, как инопланетянин.
После шока, вызванного первым впечатлением, доходит: человек был подвергнут радикальной пластической операции.
Между тем, Шамиль Асланович принимает из рук секретарши поднос с двумя стаканами чая, вазочкой с печеньем, блюдечком с нарезанными кружочками лимона, достаёт из стоящего за его вращающимся креслом шкафа с баром бутылку французского коньяка «Наполеон», две хрустальные рюмки.
В ответ на мой удивлённый взгляд, поясняет:
— Султану категорически нельзя спиртного. — Достав из ящика стола пухлый конверт, протягивает брату. — Больше дать не могу.
Тот берет конверт, выходит из кабинета.
— Водил бензовоз. Попал в катастрофу, — говорит Шамиль Асланович, наливая в рюмки коньяк. — Строит дачку. Своими руками. Прекрасный каменщик, руками всё умеет делать. А головой — дурак. Особенно после катастрофы, после реанимации. Год пролежал в больницах. Между прочим, мечтает заполучить вас в гости. Хочет сделать подарок.
— Я же с ним только познакомился! Что все это значит?
В сердцах рассказываю о вчерашней встрече в горах с владельцем жёлтых «жигулей».
— Кто он? Что ему надо? Фотографировал меня.
— Это наверняка Казбек Агузаров, редактор районной газетки, «поэт», чтоб не сказать хуже. Как‑то Расул Гамзатов по пьянке написал предисловие в его книжке стихов — «Здравствуй, брат мой Казбек!». Теперь всюду говорит, что он родной брат Расула Гамзатова. Мерзавец! Под это дело даже съездил по бесплатной путёвке в Болгарию!
— Ладно, Шамиль Асланович, не будем осуждать…
— Не будем! При случае, за то, что осмелился нагло приставать к вам, своё получит. Почему не пьёте коньяк? Не каждый день угощают «Наполеоном»!
— Не каждый. Спасибо.
— Кстати сказать, нравятся вам стихи Расула Гамзатова?
— В грош не ставлю, — честно отвечаю я, рискуя тем, что меня выставят из кабинета, из города, из республики, — их напоказ трое — Гамзатов, Кулиев, Кугульдинов. Как должно быть знаете, все, кроме Гамзатова пострадали от сталинизма. Теперь все—депутаты Верховных Советов, воспевают красоты своих гор и степей, борются за мир. Все трое — способные люди, если только это не способности их переводчиков. Словно заговорённые, в упор не видят правды жизни. Вы сами спросили. Уж не взыщите!
— А может быть, мы с вами просто завистливые люди, — говорит Шамиль Асланович. — Признаться, я тоже понять не могу, почему их сборники расходятся огромными тиражами, переводятся в странах народной демократии.
— Потому что, для русского читателя, мозаика, из которой они, и не только они — но и многие писатели — составляют свои сочинения, эта мозаика экзотична: степи, горы, море, орлы, сакли — вообще Кавказ. Прекрасная питательная почва для псевдопоэзии, псевдофилософии. Для русского, а тем более, для иностранного читателя экзотический фантик заменяет отсутствующую конфету. А вы сами кого на самом деле любите из поэтов?
— Лермонтова.
— Нет, Шамиль Асланович, из современных.
— Лермонтова. Жена Хасана открыла мне целый мир через его стихи и прозу. Я и свой Кавказ начал понимать, когда по–настоящему прочёл «Демона», «Героя нашего времени». Как вы думаете, можно поставить «Демона» в кино?
— Шамиль Асланович, ради Бога, не делитесь ни с кем этой мыслью! Для начала слепят мультфильм, все опошлят. А Надя действительно настоящий лермонтовед. Был у них в гостях.
— Ради Нади и детей взял Хасана на работу. Он ведь выпивал, водил дружбу с лихими людьми… — Шамиль Асланович встаёт из‑за стола, проверяет, плотно ли закрыта дверь кабинета. — Скажите по совести, я вам верю, Вадим Юрьевич сможет помочь нашему Ремзику? Короче говоря, вытянет картина в Москве если не на первую, то хотя бы на вторую категорию?
