— Это значит, что вы устали. Я вам вот что скажу, пригласите-ка меня наверх. На чашку чая. Мы с вами побеседуем. У меня в запасе еще несколько идей — завтра мы кое-куда поедем, и вам там понравится.
Чудесным образом ее комната была готова: прибрана, вычищена. Все было разобрано: можно было увидеть, где кончается кровать и начинается стол. Порой бывал такой кавардак — все в кучу. Судьба прибрала ее комнату вовремя — к приходу гостя. Она занялась чаем. Перски положил газету на стол, а сверху поставил промасленный бумажный пакет.
— Крендели! — провозгласил он. — Я купил их, чтобы поесть в машине, но тут очень мило, уютно. У вас уютная комната, Люблин.
— Тесно, — сказала Роза.
— У меня другой подход. Все можно описать как плохое и как хорошее. Выбираешь хорошее — и получается лучше.
— Не люблю себе лгать, — сказала Роза.
— Жизнь коротка, нам всем приходится лгать. Скажите-ка, а у вас есть бумажные салфетки? Впрочем, они ни к чему. Три чашки! Вот удача; обычно у того, кто живет один, столько не бывает. Смотрите: с ванильной глазурью, с шоколадной. И две штуки без глазури. Вам больше нравится с глазурью или без? Какие симпатичные чайные пакетики, в них есть стиль. Ну, Люблин, видите? Все прекрасно.
Он накрыл на стол. И Розе этот угол комнаты показался другим, каким она его еще не видела.
— Не давайте чаю остыть. Помните, я вам утром говорил: чем горячее, тем лучше, — сказал Перски, радостно позвякивая ложечкой. — Так, давайте-ка освободим место на столе…
И положил руку, жирную от кренделей, на Магдину коробку.
— Не трогайте!
— В чем дело? Там кто-то живой? Бомба? Кролик? Что-то хрупкое? А, я догадался — дамская шляпка!
Роза прижала коробку к груди: она чувствовала себя мелкой, незначительной. Здесь все было несущественным, даже глубочайшие тайны бытия. Ей казалось, что ей вырезали самые важные органы и дали ей же в руки. Она дошла до кровати — три шага — и положила коробку на подушку. А когда обернулась, зубы Перски, как обычно, светились независимым блеском.
— Дело в том, — сказал он, — что сегодня вечером я от вас ничего и не ждал. Вам надо все взвесить, это я сразу понял. Вы мне напоминаете сына. Даже чашка чая от вас — это уже что-то, я мог и ее не получить. Завтра у нас будет настоящее свидание. Я ни о чем не расспрашиваю, ничего не требую. Я буду за главного, что скажете?
Роза села.
— Думаю, мне надо убираться отсюда, возвращаться в Нью-Йорк, к племяннице.
— Только не завтра. Меняйте свою жизнь послезавтра, а завтра вы поедете со мной. У нас шесть мероприятий на выбор.
— Что за мероприятия? — с сомнением спросила Роза.
— Доклады. Лекции для тонких натур вроде вашей. Кое-что повозвышеннее безика.
— Я не играю в карты, — признала Роза.
Перски огляделся.
— Книг я тоже не вижу. Хотите, свожу вас в библиотеку?
К горлу комом подкатила благодарность. Он почти понял, какая она, — незаурядная пуговица.
— Я читаю только по-польски, — сказала она. — Не люблю читать по-английски. Литературу нужно читать на родном языке.
— Нет, вы подумайте — литература! Польский — это вам не пятачок за пучок. И на деревьях он не растет. Люблин, вам надо приспособиться. Привыкайте!
— Я ко всему привыкла, — устало сказала она.
— Только не к обычной жизни.
— Моя племянница Стелла, — с расстановкой сказала Роза, — говорит, что у американских кошек девять жизней, а мы — мы даже не кошки, у нас всего три. Жизнь до, жизнь во время и жизнь после. — Она увидела, что Перски не понимает. И сказала: — Жизнь после — это сейчас. Жизнь до — это наша настоящая жизнь, дома, там, где мы родились.
— А во время?
— Когда был Гитлер.
— Бедная Люблин, — сказал Перски.
— Вы там не были. Знаете только по кино. — Она заметила, что ему стало стыдно; она давно обнаружила в себе способность пристыдить. — После, после — Стеллу только это и занимает. Для меня есть лишь одно время, никакого «после» нет.
Перски задумался.
— Вы хотите, чтобы все было как раньше?
— Нет, нет, — сказала Роза. — Этого не может быть. Я не верю в Стеллиных кошек. «До» — это сон. «После» — издевка. Остается только «во время». А называть это жизнью было бы ложью.
— Но ведь это осталось позади, — сказал Перски. — Вы прошли через это, теперь у вас долг перед самой собой.
— Так Стелла и рассуждает. Стелла… — Роза помедлила, подобрала слова. — Стелла потакает себе. Хочет выкинуть все из памяти.
— Иногда необходимо о чем-то забывать, — сказал Перски, — если хочешь хоть.
— Как-то жить? Как?
— Вы не в лагере. Все кончено. Давно кончено. Оглядитесь, вокруг вас люди.
— Кого я вижу, — сказала Роза, — так это кровопийц.
Перски замялся.
— А там… Они убили ваших родных?
Роза растопырила пальцы на обеих руках. Потом сказала:
— Я осталась. Стелла осталась. — Она подумала, может, найдутся силы рассказать ему? Про коробку на кровати. — Из вот стольких трое.
— Трое? — переспросил Перски.
— Есть доказательства, — быстро сказала Роза. — Могу показать.
Она взяла коробку. Чувствовала себя скалолазом на краю пропасти.
— Руки вытрите.
Перски послушался. Вытер руки в крошках от кренделей о рубашку.
— Откройте и посмотрите. Давайте же, возьмите то, что там лежит.
Она не колебалась. То, что мечтала сделать сама, она доверила чужому человеку, человеку с карманами, и знала почему. Чтобы доказать, что она чиста, как Мадонна. Допустим, у него были грязные стариковские мысли: пусть увидит ее истинной. Матерью.
Но Перски сказал:
— Как это вы насчитали три…
— Сами посмотрите.
Он снял крышку, достал из коробки листок бумаги и стал читать.
— Это, должно быть, от Стеллы. Можете выбросить, это все ерунда. Опять ругается, называет меня ненормальной…
— Люблин, вы — настоящая интеллигентка. Вот уж книга так книга. И не на польском. — Зубы у него клацали. — Хоть повод и печальный, но позвольте мне пошутить. Кто приехал в Америку: ваша племянница Стелла — это раз, Люблин Роза — это два, и мозги Люблин — это три!
Роза смотрела на него в упор.
— Я — мать, мистер Перски, — сказала она, — такая же, как ваша жена, в точности. — Она взяла листок, ладони горели. — Имейте хоть немного уважения, — призвала она к порядку его озадаченную пластмассовую улыбку. И прочла:
Уважаемая миссис Люблин!
Я взял на себя смелость послать Вам, в залог своего глубокого уважения, это бесценное исследование Хиджесона (о котором, как Вы можете помнить, я упоминал в первом письме, где объяснял суть вопроса), которое более или менее закладывает этологические основы построений, которыми мы руководствуемся. Уверен, что — в качестве подготовки к нашим беседам — Вы захотите на него взглянуть. Значительная часть нашей работы базируется на этих филогенетических озарениях. Язык может показаться Вам слишком специальным, тем не менее я уверен, что, получив этот том, Вы скорее развеете сомнения касательно профессиональности наших трудов и Вашего возможного вклада.
Особый интерес представляет глава шестая под названием «Образование оборонительной группы: Путь павиана».
Заранее благодарю,
Джеймс У. Граб, доктор философии
Перски сказал:
— Поверьте, я первого взгляда почуял, что это не от Стеллы.
Она увидела, что он держит то, что вынул из коробки.
— Дайте сюда, — приказала она.
Он прочитал:
— Автор — А.Р. Хиджесон. А название — тут черт ногу сломит: «Подавленное оживление: Теория биологической основы выживания». Я же говорил, черт ногу сломит. Это не то, что вы хотели?
— Дайте ее мне.
— Не хотели? Стелла вам послала то, чего вы не хотели?
— Стелла послала! — Она вырвала у него книгу — она и не предполагала, что та такая тяжелая, — и запустила ее в потолок. Книга рухнула в недопитую чашку Перски. Разлетелись осколки, брызги. — Как я разгромила свой магазин, так и Граба разгромлю.
Перски смотрел, как чай капает на пол.
— Граба?
— Доктора Граба! Граба-кровопийцу!
— Вижу, тут какое-то недоразумение, и хоть я тут и ни при чем, в нем участвую, — сказал Перски. — Вот что я вам скажу: доешьте крендели. Вам станет получше, а я приду завтра, когда недоразумение разъяснится.
— Я не ваша пуговица, Перски! Ничья я не пуговица, даже если у них повсюду колючая проволока.
— Пуговицы пуговицами, а мне, пожалуй, пора пойти вызвать лифт. Завтра я вернусь.
— Колючая проволока! Вы забрали мое белье, думаете, я не заметила? Перски, вы вор, поищите в своих карманах!
Утром, умываясь — лицо опухло, кошмары хуже слез, нос побледнел, — Роза взяла полотенце, и из него вывалились пропавшие трусы.
Она спустилась вниз, к стойке портье, договорилась, чтобы включили телефон. Естественно, за него придется доплачивать, и Стелла начнет вопить. Ну и пусть, ей все равно нужен телефон.
