— Мы вновь уставились друг на дружку. Во взгляде ее была угроза.
Потом Джулия неожиданно предложила:
— Давай поиграем в настольный теннис?
— Давай, конечно! — обрадовался я, и в два прыжка очутился возле стола. — Подавай!
Джулия улыбнулась, и мы приступили к игре.
Мне нечего сказать в свое оправдание. Я начал выигрывать, и мне это понравилось.
— Можно я переиграю эту подачу? — спросила Джулия. — А то я поранила вчера палец, и он у меня заболел, когда я подавала...
— Нет, — отрезал я.
Победа была все ближе.
— Это нечестно, Нейл! У меня шнурок развязался. Можно, я...
— Нет.
Игра продолжалась. Я бился всерьез.
— Нейл, ты наклонился над столом. Это против правил!
— Я не наклонился, и это не против правил.
Я почувствовал, как мечутся черешни среди монет и ключей.
— Нейл, ты сбил меня со счета. У тебя девятнадцать, а у меня одиннадцать...
— У меня двадцать, а у тебя десять! — уточнил я. — Подавай!
Джулия подала, я ударил с лета, шарик просвистел над столом и улетел к холодильнику.
— Ты мошенничаешь! — завизжала Джулия. — Ты обманщик!
Подбородок у нее задрожал — словно на ее прелестную головку положили что-то тяжелое:
— Я ненавижу тебя! — завопила Джулия и швырнула ракетку через всю комнату. Та шмякнулась о дверцу бара и отлетела на пол как раз в то мгновение, когда послышался звук шуршащих по гравию колес.
— Игра еще не закончена, — напомнил я.
— Ты мошенничаешь! Ты хотел украсть фрукты! — закричала Джулия и убежала прочь, так и не дав мне до вести партию до победного конца.
В тот же вечер мы с Брендой впервые занимались любовью. Мы сидели на диване перед телевизором и молчали. Так прошло минут десять. Джулия давно уже спала, и хотя перед сном она долго плакала, мне никто ничего не сказал— так что я не знал, наябедничала ли Джулия про черешню, которую, кстати, я спустил в итоге в унитаз.
В доме было тихо, звук у телевизора мы убрали, и лишь серые картинки мерцали на экране в дальнем углу комнаты. Джулия забралась на диван с ногами, поджала их под себя и расправила юбку. Мы помолчали еще минут десять, потом Бренда ушла на кухню, а вернувшись, сказала, что вроде все уснули. Мы опять помолчали, наблюдая за тем, как безмолвные персонажи фильма безмолвно обедают в безмолвном ресторане.
Когда я начал расстегивать пуговицы на платье Бренды, она стала сопротивляться — хочется верить, что противилась она потому, что понимала, как она красива в этом платье. Она действительно выглядела в этом платье очень красиво, моя Бренда. Поэтому мы аккуратно сложили платье и сжали друг друга в объятиях. И вскоре Бренда отдалась мне с улыбкой на устах.
Что я чувствовал в тот момент? Это было так приятно, будто я-таки завоевал победное двадцать первое очко.
Вернувшись домой, я тут же схватил телефон и принялся набирать номер Бренды. Но тут из спальни появилась разбуженная мною тетушка.
— Кому это ты звонишь в такое время? Доктору?
— Нет.
— А кому? Что еще за звонки в час ночи?
— Тс-с-с...
— И он еще говорит мне «тс-с-с...» Звонит в час ночи, как будто у нас без того счетов мало, — пробурчала тетя и потащилась обратно в кровать, в которой уже несколько часов боролась со сном, дожидаясь, пока в замочной скважине не повернется мой ключ.
Мне ответила Бренда.
— Нейл, это ты?
— Да... — прошептал я в трубку. — Тебе не пришлось вставать с постели?
— Нет. Телефон рядом с кроватью.
— Понятно. Ну и как тебе в кровати?
— Хорошо. Ты тоже в постели?
— Ага,— солгал я, и, чтобы хоть как-то загладить вину, подтащил телефон поближе к своей спальне.
— Я лежу в постели с тобой, — сказала Бренда.
— Замечательно. А я — с тобой.
— Я опустила жалюзи, в комнате темно, и поэтому я тебя не вижу.
— Я тебя тоже.
— Это было прекрасно, Нейл.
— Да, любимая. Спи, родная. Я с тобой. — И мы повесили трубки, не прощаясь.
Утром, как и было условлено, я опять позвонил Бренде. Мне ее было очень плохо слышно. Я и себя-то еле слышал: тетя Глэдис и дядя Макс собирались на пикник, устраиваемый «Рабочим кружком», а тут вдруг выяснилось, что поставленный с вечера в холодильник пакет виноградного сока протек, образовав к утру целую лужу перед дверцей холодильника. Бренда еще нежилась в постели, и потому могла с некоторым успехом играть в придуманную нами игру, но мне пришлось опустить жалюзи всех моих ощущений, чтобы представить себя рядом с ней. Оставалось лишь надеяться на то, что наши ночи вдвоем и совместные пробуждения еще впереди. Так оно и вышло на самом деле.
В следующие полторы недели в моей жизни было только два человека: Бренда и темнокожий пацан, который любил Гогена. Каждое утро он приходил к библиотеке задолго до открытия и ждал; иногда усаживался верхом на льва, иногда залезал ему под пузо, а порой просто стоял рядышком и швырял камнями в бетонную львиную гриву. Дождавшись открытия, он входил в библиотеку, шлепал по вестибюлю, пока Отто не заставлял его идти на цыпочках, и, наконец, карабкался вверх по мраморной лестнице, ведущей на Таити. Он не всегда задерживался до перерыва, но в один из знойных дней пацан вошел утром в библиотеку сразу следом за мной и ушел оттуда лишь поздним вечером — после меня. На следующее утро он не объявился, зато, словно на замену, пришел очень старый человек — белокожий, с испещренными кровеносными сосудами отвислыми щеками и носом.
— Будьте добры, где у вас находятся книги по искусству? — спросил он.
— В третьей секции.
Через пару минут старик вернулся оттуда с большой книгой в коричневом переплете. Положив альбом на стол, он выудил из бумажника, в котором, как я заметил, не было ни одной купюры, свой читательский билет, и стал ждать, когда я поставлю штамп.
— Вы хотите взять книгу на дом? — спросил я. Он улыбнулся.
Я сунул читательский билет с металлической полосой в машинку, но штамп ставить не стал.
— Обождите минутку, — попросил я старика, вытащил из-под стойки блокнот и пролистнул несколько страниц, расчерченных для игры в «морской бой» и в «крестики- нолики». Я играл в них сам с собой целую неделю. — Извините, но книга уже заказана.
— Простите?
— Книга уже заказана. Звонил один из читателей и попросил, чтобы мы отложили ее для него. Оставьте, пожалуйста, свой адрес, и я извещу вас открыткой сразу же, как освободится книга...
Таким образом мне удалось, не особо краснея, вернуть альбом на полку, и когда чуть позже негритенок все-таки появился, он нашел ее на том самом месте, где оставлял накануне.
Что касается Бренды, то мы встречались с ней каждый вечер. В те дни, когда по телевизору не показывали футбольных матчей, и, следовательно, мистер Патимкин не торчал перед экраном допоздна, мы с Брендой занимались любовью в присутствии выключенного телевизора. Исключение составляли лишь те вечера, когда миссис Патимкин отправлялась играть в карты, ибо угадать момент ее возвращения домой было невозможно. В один из хмурых, облачных дней Бренда взяла меня с собой поплавать в клубном бассейне. Мы были с ней совершенно одни, и мне казалось, что все эти скамейки, кабинки, лампы, прыжковые вышки и даже вода созданы исключительно для нашего с Брендой удовольствия. Бренда была в синем купальнике, который в лучах прожекторов казался лиловым, а под водой становился то зеленым, то черным. Вечер был поздний, со стороны поля для гольфа потянуло свежим ветерком, и мы с Брендой, сдвинув два шезлонга, укутались одним большущим полотенцем, не обращая внимания на бармена, который со значением расхаживал вдоль стеклянной витрины своего заведения. В конце концов свет в баре таки погас, а затем вдруг разом вырубились все прожекторы. Наверное, в наступившей темноте у меня учащенно забилось сердце или приключилось еще что-нибудь — потому что Бренда сразу же почувствовала мое беспокойство.
Не успел я подумать: «Пора сматываться», как она, прочитав мои мысли, сказала:
— Все нормально. Не нервничай.
Ночь была темная, беззвездная, и я лишь некоторое время спустя вновь стал различать очертания вышек и соображать, где начинаются ряды скамеек на противоположной стороне бассейна.
Я хотел стянуть с Бренды купальник, но она заупрямилась. Отодвинувшись от меня, она впервые за две недели нашего знакомства проявила любопытство по отношению ко мне:
— А где твои родители? — спросила Бренда.
— В Тусоне. А что?
— Меня мама спрашивала.
Я уже мог различать в темноте белое кресло, на котором обычно восседал спасатель.
— Что они там делают? — продолжала спрашивать Бренда. — Почему ты не с ними?
— Я уже не ребенок, Бренда, — ответил я резче, чем хотел. — Мне вовсе не обязательно находиться рядом с родителями.
— Но ты же живешь у тети с дядей, разве нет?
