Хорхе Борхес - Книга сновидений (антология)

Да, вот это был человек, и труд его был трудом человеческим. Он дал нам ответ на извечный вопрос. Дело не в том, что боги отказали ему в помощи, хотя они ему и не помогали. Это не в их обычае. Если бы они не были от него скрыты, он так не напрягал бы свой взор, чтобы их отыскать. Я тоже шел через высочайшие Альпы, не видя перед собой ни зги, но у меня не было его самообладания. Он умел жить так, словно Альпы были всегда тут, перед ним. А теперь и Катулл мертв.

Торнтон Уайлдер, "Мартовские иды"

Цезарь сообщает, что перед тем, как перейти Рубикон и двинуться на Рим, он видел сон, будто делит ложе с матерью. Как известно, бесчестные сенаторы, покончившие с Цезарем ударом кинжала, не смогли воспрепятствовать тому, что было предрешено богами. Ибо столица зачала от своего Господина ("сына Ромула и потомка Афродиты"), и чудесным плодом их любви стала Римская Империя.

Родерикус Бартиус, "Люди выдающиеся и люди заурядные" (1964)

Среди сочинений Цицерона выделяется по своему религиозному или, лучше сказать, философско-религиозному значению так называемый Somnium Scipionis ("Сон Сципиона") из VI книги диалога "О государстве". Речь идет о пересказе сна — вложенном в уста Сципиона Эми-лиана, — в котором Сципиону является его отец, Сципион Африканский. Отец показывает сыну с высоты Карфаген и предсказывает, что через два года он одержит победу над этим городом (а затем и над Нуманцией). Он прибавляет, что сын вернется в Капитолий с триумфом, но Рим будет охвачен беспорядками. И тогда надо будет явить свет души, ума и здравомыслия. Чтобы вдохновить на это сына, Сципион Африканский показывает, какая участь постигла души, верно служившие отчизне и проявившие благочестие и справедливость. Эти души обитают на Млечном Пути под началом princeps deus, или верховного Бога. Это восхитительная и великолепная вселенная разделена на девять сфер, производящих своим движением божественную музыку. В небесной сфере, к которой прикреплены звезды — и которая опоясывает все остальные, — обитает верховный Бог. Под этой сферой находятся остальные семь, которые движутся в противоположном направлении. По самой нижней окружности движется Луна, под ней находится подлунный мир, где все смертно и тленно, за исключением человеческих душ. Они живут в последней, девятой сфере, на Земле, которая неподвижна и находится в центре вселенной. Итак, чтобы достичь благочестия и справедливости, необходимо обратить взгляд к высшему, к надлунным сферам, где нет ни смертного, ни тленного. Душа в своей высшей части связана с этими сферами и может вернуться на них, как на свою истинную родину, при одном условии: забыв о тленных земных благах и ложной славе, то есть осознав, что быть заключенной в смертное тело не означает быть смертной. Бессмертная душа управляет смертным телом подобно тому, как Бог управляет миром, который в некотором отношении подвержен смерти. Поэтому необходимо упражнять душу с помощью возвышенных занятий, самые возвышенные из которых направлены на спасение отчизны. Души, исполнившие эту благородную миссию, вознаграждаются восхождением на небесные сферы, тогда как души, предававшиеся чувственным удовольствиям, остаются в пределах земли и смогут подняться вверх лишь после вековых страданий.

О происхождении этих идей высказывались различные точки зрения. Одни авторы указывают на Посидония, другие отрицают его влияние. Картина, описанная Цицероном (пожалуй, за единственным исключением гражданского мотива служения городу), соответствует многим идеям, которые в то время прокладывали себе путь; с одной стороны, они имеют точки соприкосновения с астральными религиями, а с другой — с тенденцией развить платонические концепции бессмертия и неразложимости души и, наконец, с третьей, — с видением космоса как огромного гармоничного сооружения, некоего храма, в котором словно граждане обитают добродетельные души. Подобные идеи оказали значительное влияние на более поздних авторов, среди которых выделяется Макробий.

Следует отметить, что одна из тем "Сна Сципиона" — это концепция ничтожности индивидуальной жизни в этом мире по сравнению с огромностью космоса. Эта тема также развивается в VI книге «Энеиды» (встреча Энея с Анхисом) и в некоторых сочинениях стоиков (например, в утешительном послании Сенеки к Марцию. Ad Marciam de consolatione, XXI, I).

Хосе Ферратер Мора,"Философский словарь" (1958)

Когда же ночь скроет родственный ему огонь дня, внутренний огонь как бы отсекается: наталкиваясь на то, что ему не подобно, он терпит изменения и гаснет, ибо не может слиться с близлежащим воздухом, не имеющим в себе огня. Зрение бездействует и тем самым наводит сон. Дело в том, что, когда мы при помощи устроенных богами природных укрытий для глаз, то есть век, запираем внутри себя силу огня, последняя рассеивает и уравновешивает внутренние движения, отчего приходит покой. Если покой достаточно глубок, то сон почти не нарушается грезами, но если внутри остались еще сильные движения, то они сообразно своей природе и месту порождают соответствующие по свойствам и числу изображения, отражающиеся внутри нас и вспоминающиеся после пробуждения как совершившееся вне нас.

Платон, "Тимей",Х1V

(Записи, видимо, сделаны в январе и феврале.)

1020. Ты как-то раз со смехом спросил меня, снилось ли мне когда-нибудь «ничто». Я ответил, что да. Но мне оно снилось и потом.

Быть может, это вызвано неловким положением тела спящего, несварением желудка или другим внутренним расстройством, однако ужас, который ты испытываешь при этом, невыразим. Когда-то я думал, что «ничто» видишь в образе смерти с оскаленным черепом, но это не так. В этот миг ты словно предвидишь конец всего сущего. «Ничто» представляется не в виде пустоты или покоя — это открывшийся нам лик вселенского зла. В нем и смех, и угроза. Оно превращает в посмешище наши утехи и в прах наши стремления. Этот сон прямо противоположен тому, другому видению, которое посещает меня во время припадков моей болезни. Тогда, мне кажется, я постигаю прекрасную гармонию мира. Меня наполняет невыразимое счастье и уверенность в своих силах. Мне хочется крикнуть всем живым и всем мертвым, что нет такого места в мире, где не царит блаженство.

(Запись продолжается по-гречески.)

Оба эти состояния порождены телесными парами, но рассудок говорит и в том и в другом случае: отныне я знаю. От них нельзя отмахнуться, как от миража. Обоим наша память подыскивает множество светлых и горестных подтверждений. Мы не можем отрицать реальность одного, не отрицая реальности другого, да я и не стану пытаться, как деревенский миротворец, улаживающий ссору двух противников, приписывать каждому свою убогую долю правоты.

Торнтон Уайлдер, "Мартовские иды"

Хуайна Капак боялся чумы. Он заперся в своем дворце и там увидел сон, будто пришли к нему три карлика и сказали: "Инка, мы пришли тебя искать". Хуайну Капака поразила чума, и он приказал спросить у оракула Пачакамака, как ему поступить, чтобы восстановить здоровье. Оракул возгласил, чтобы инку вынесли на солнце и он излечится. Инка вышел на солнце и тут же умер.

Бернабе Кобо, "История Нового Света"

Латинский писатель V века Амбросий Теодо-сий Макробий, автор «Сатурналий», написал пространный комментарий к "Сну Сципиона" (Цицерон, "О государстве, глава VI), где рассматривает систему правления в Риме в первой половине I века до н. э., а также описывает платоническую и пифагорийскую космогонию. Макробий предостерегает от обычных, или домашних, снов, являющихся отзвуком повседневной жизни — любви, трапезы, друзей, врагов, нарядов, денег, — снов, которые нет смысла толковать; в них отсутствует божественное дыхание, одушевляющее великие сны. В XIII веке Альберт фон Болыптедт (7-1280), более известный под именем Св. Альберт Великий, первым попытался в рамках схоластики примирить греческую философию с христианской доктриной; в Париже его учеником был Фома Аквинский. В своем трактате "О душе" последний, вслед за Макробием, говорит о ничтожности меньших снов и великолепии снов, одушевленных божественным дыханием. Альберт был великим путешественником, интересовался свойствами минералов, элементов, животных и метеоров, а в его "Трактате об алхимии" чувствуется привкус магии. Тем не менее, он стал епископом Ратисбоны, но впоследствии отказался от сана, чтобы возобновить свои странствия. Как и любой учитель, он мечтал, чтобы его лучший ученик оставил его позади, если не в знании, то хотя бы во времени. Этим мечтам не суждено было сбыться. И после смерти Фомы Аквинского (1274) вернулся в Париж, чтобы прославить свое учение.