«Ибиомать! — сердился он. — Раньше хоть в Москву на пару дней слетать можно было, в ресторанах покутить, девочек пощупать, а тут бензина нет, самолеты не летают, поезда не ходят, машины не ездят и денег нет!.. На хер кому такая перестройка сдалась?..»
Кстати, как раз дядя Ларик за мужским столом, когда обсуждалась чья-то измена, сказал:
«За все отвечает мужчина. Женщину всегда можно совратить, почти любую, почти всегда — они пол слабый. А вот мужчина должен знать, что можно делать, а что — нельзя. С бабы спросу мало, спрос с мужика».
Мысли о прошлом мешались с мыслями о настоящем. Он понуро сидел на кровати, слушая, как за стеной сосед-негр, доктор Джимон Мукумба, поет свою вечернюю молитву. Сегодня он разошелся не на шутку.
Казалось бы — цивилизованный человек, днем в очках и галстуке, а вечерами такие рулады выводит, что жутко становится. Иногда, не переставая петь, он шел со сковородкой в кухню и там продолжал свои арии, а потом нес оттуда какую-то свою еду, после которой никакими сквозняками невозможно было проветрить кухню и холл. Не раз он жарил рыбные консервы и селедку, что было совсем невыносимо.
Много раз хотелось отселиться от него, но все не было времени, а главное — денег. Приходилось делить двухкомнатную квартиру с Мукумбой.
«Что мне здесь, с неграми и ведьмами?.. А что там, без работы и денег?..» — опять засвербило в голове, и он полез за снотворным, которое пил все чаще.
10 декабря 1996
Днем я ехала в гости к Ингрид и из трамвая видела зверя — он шел один, смотрел под ноги. Мне стало жаль его. Но он не звонит. Если хочет поссориться по-настоящему — пусть скажет прямо, тогда я буду знать, что мне делать…
Я вынула из ушей микрофончики и сменила кассету. В трамвае все сидели чинно и молча, только сзади громко болтали смуглые ребята южного типа, испанцы или итальянцы, отчего по лицам наших завитых старушек пробегали облачка, а в глазах мерцало осуждение. Мне шум в трамваях тоже не особо нравится, но я не позволяю себе думать по-расистски. Другой менталитет, другая культура. А сама я разве не орала в Испании на корриде?.. Так у них принято. Зверь вот тоже часто орет без повода, хоть на словах и утверждает, что вести себя человек должен достойно, не шуметь и не выделяться, свою персону не выпячивать, не целоваться у всех на виду, не обниматься при людях. Ну да, он тоже из Мачоланда. И волосатый. Весь в шерсти, как моя любимая игрушка песик Белло.
Да, у нас бывали веселые хорошие встречи. А бывали и очень тяжелые, трудные. Вот как месяца два назад.
Варвар принес тогда бутылку дешевого коньяка, сказал, что выпьет половину, а другую оставит на следующий раз. Вначале все шло хорошо, он действительно спрятал бутылку, и разок мы успели побывать в постели. Но потом он начал шастать в ванную, прикладываться каждый раз по пути к проклятому коньяку и, наконец, привязался к тому, почему у меня всегда открыта дверь в ванную — в нормальных-де домах дверь в ванную и туалет обычно закрыта, и на то это и туалетная комната, чтобы человек мог привести себя в порядок, и пусть она не понимает его неправильно, он не против того, чтобы трахаться в ванной, но зачем дверь должна всегда стоять открытой?..
«Объясни мне, — говорил он, — ты держишь дверь туда открытой из политических соображений?.. Дескать, у нас демократия, скрывать нечего, смотрите, если хотите?.. Или из социальных?.. Мол, вот какая я зеленая и экологически чистая, близка к природе, жизнь на лужайке, все общее, все люди — братья? Или из жизненных — мол, пусть проветривается?..»
Вот дурак!.. Сначала я попыталась резонно объяснить, что мне это не мешает, что я вообще не люблю закрытых дверей, что у нас дома все двери всегда открыты. Но по его голосу (он слонялся из угла в угол) я поняла, что он пьян и возбужден; но, тем не менее, попыталась дообъяснить, что ванная — такая же комната, как и все другие, и если ему это мешает, то пусть он и закрывает. Что за проблема?
Это почему-то взбесило его еще больше. Он сказал, что ему ничего не мешает, но, советуя так, я тем самым ставлю человека в глупое положение: если никто дверь не закрывает, а он вдруг закрыл, то, значит, тут что-то не так. Уже рассердившись, я сообщила, что у нас был старый дом с одним туалетом (и ванной), и бывало не раз, что я принимала ванну, а отец, торопясь, заходил по своим делам.
«И один раз как-то даже по-большому!» — добавила я не без гордости, на что он завопил:
«Это же дикость — какать при дочери! Да такого отца убить мало!..»
И уже никакие мои аргументы о том, что надо спокойнее смотреть на такие вещи, не подействовали; качаясь и налетая на мебель, он кое-как оделся и в ярости ушел, крича с лестницы:
«Да у вас всех крыша едет! И это цивилизация! Срать при дочери!.. Очень демократично!..»
А я долго плакала потом, обиженная и взбешенная. И со злости чуть не согласилась поехать с Ингрид в Карлсруэ, в подпольный публичный дом для женщин, где молодые ребята обслуживают по высшему разряду: «И недорого, и ничего не подхватишь, и времени на болтовню и всякие ля-ля-ля тратить не приходиться, — скрупулезно перечисляла она достоинства мужского борделя. — Мы в нашем клубе давно подумываем сделать такой же у нас. Безработных негров и всяких балканцев навалом, а все наши бабы озверели без нормального секса. Кто пятьдесят марок не выложит?.. Главное — дискретность!»
Если бы я еще рассказала варвару, что иногда, подолгу сидя на унитазе, читаю и даже пишу, он бы, наверно, окончательно посчитал меня чокнутой. Но если это мне нравится?.. И в детстве я так же сидела, и читала, и даже делала уроки, а папа приносил мне яблоки и печенье. И дверь всегда стояла открытой, и никогда это никого не волновало, только бабушка иногда становилась в проеме, поджимала губы и говорила:
«Геморрой наживешь! В наше время так никто не сидел!»
В ваше не сидели — а в наше сидят. Вот так.
И чего он тогда так взорвался из-за этой дурацкой ванной?.. Как будто сам не тащит меня все время туда, к зеркалу?.. И сердится, когда я устаю стоять у раковины, где руки скользят, полки дрожат, щетки летят, а кран впивается в плечо… И это долго, долго, и ноги уже не держат, и плакать хочется, а конца все нет. Два раза кончила — так нет, давай третий!.. Три раза кончила — нет, четвертый подавай!.. Сам-то он по два часа не кончает. А я человек, а не порнослайд!.. Да, хорошо, да, приятно, но если уже больше не могу, если тошнит и болит, то какая же тогда радость от этого?.. А если не хочу — то и не могу, и не буду, это же ясно и логично!.. Так нет же, давай — и все. Доминант!.. Конечно, выпьет водки или коньяка, ему что — как под наркозом, а мне терпеть. Хватит, надоело!..
Недавно опять был большой скандал из-за алкоголя. Я сказала ему, чтобы пьяным он не приходил, что пьяного я его ненавижу, что мне неинтересно, грубо и больно, и что если бы он себя со стороны увидел — то понял бы, что я имею в виду. К тому же у меня такое впечатление, что когда он пьян, то ему вообще все равно, кто с ним в постели, я или другая. Начались выяснения — что такое «пьяный» и что такое «выпивший»?.. И где кончается «выпивший, веселый, хороший» и начинается «пьяный, противный, злой»?.. Он заявил, что не мне его учить, что он всегда, когда шел к женщине, брал с собой бутылку, и нечего тут новые порядки заводить. Ницше, мол, советовал кнут брать, а он без кнута, но с бутылкой.
Потом помирились и сошлись на том, что больше 200 грамм он пить не будет. По-алкоголическому — «чекушка». И он, в общем-то, держался этого правила. Иногда, правда, украдкой приносил вторую, но не пил уже разом, как раньше, а растягивал — ведь наши встречи обычно длятся подолгу, если без скандала. Когда недавно Ингрид спросила с язвительной улыбкой, чем это мы занимаемся столько времени
— обычным людям хватает намного меньше, — я и не знала, что ответить. И когда Ингрид пристала, сколько у нас конкретно длится это дело, то я ответила: «А оно не прекращается».
«Как так?» — изумленно поднялись антенны глаз, но я промолчала: слишком многое пришлось бы объяснять и говорить о таких вещах, о которых ни с кем не хочется делиться, даже с Доротеей, подругой детства.
К счастью, не все наши встречи кончались ссорой — бывали дивные ночи и долгие дни, когда мы лежали в ярком солнце, горячие и разморенные, и простыни были нагреты, как песок пляжа. Часами болтали о разных вещах, часто о всякой ерунде. Нам всегда было интересно вдвоем. Да, можно понять, почему говорят, что любовь проходит тогда, когда не о чем говорить.
После ссор я никогда не делала первых шагов, считая это недостойным, но встречи после ссор бывали самыми приятными — со слезами и объятиями. Зверь мог быть необычайно нежен, целовал без устали, я нутром ощущала его, и он так же хорошо угадывал мой готовящийся обвал. И никто, кроме него, не был в силах заставить меня тут же двигаться дальше, удерживаться на горячем плаву, где надо хватать воздух и царапать матрас, чтобы не умереть… А его поцелуи, тягучие и безразмерные, обволакивающие до обмороков?.. Так у нас никто не целуется.
