– Титичка! – кричит Сашка в полном восторге. Он очень любит электрички.
– Птичка? – откликается бабушка.
– Титичка! – говорит ей Сашка и от нетерпения просто прыгает на месте.
– Тетечка? – не унимается бабушка.
– Титичка! – строго говорит Сашка и смотрит на нее подозрительно.
– Лисичка? – снова вступает в разговор бабушка.
– Не буду с тобой разговаривать! – надувает губы Сашка.
* * *
«Росси-Растрелли, Росси-Растрелли!» – это я иду по улице Росси в Петербурге и про себя повторяю: «Росси-Растрелли!»
А все потому, что таблички на зданиях, построенных этими архитекторами, встречаются мне на каждом шагу.
Здорово.
И здания стоят на месте и поражают.
А еще были Трезини и Монферран, Витали, Шлютер, Кваренги, Клодт.
А были еще Чевакинский, Стасов, Захаров, Старов, Баженов, Бренна, Пименов, Ворони-хин, наконец, и многие, многие.
Многие были.
И остались от них здания, что пройдут сквозь века, и таблички с именами.
И по каждой табличке можно установить, когда это все происходило и при каком императоре.
А правильно сказал Монферран как-то царю:
– У нас в России построят лучше!
– У вас в России? – переспросил его царь.
– У нас! – подтвердил Монферран.
Их приглашали в Россию строить, и они становились русскими, для них все здесь становилось родным и понятным, так что все правильно: «у нас, в России».
Вот ведь какое дело! Людей приглашали строить за деньги, и они строили за деньги, а потом оказывалось, что все это душа, и стиль, и эпоха. Не спутать же ни с чем Исаакий и Казанский собор, Смольный и дворец Белосельс-ких-Белозерских.
М-да, господа! Порода, знаете ли. Какая это все-таки была порода!
Однако была.
О чем и таблички имеются.
И царей не боялись. И никакого тебе холопства, лизоблюдства.
Люди слова, люди дела. Люди, одним словом.
Они останутся в памяти потомков. Ради нее, подозреваю, и затевалось вся эта чехарда.
Деньги, деньги, деньги – все тлен, а вот то, что они создали, – это нетленно.
И цари были в курсе. Понимали происходящее.
А дворцы-то какие получались! Ну точь-в-точь их хозяева – чопорные или гордые, сдержанные, величавые, безумные.
Вот этот хозяин был немцем – строгим, точным, пунктуальным: по утрам только кофе и булочки. А к столу– в костюме, и ботинки на толстой подошве с пряжками.
А вот вам восток– вычурность, изнеженность, лень и сказочные богатства.
Сыновья эмира бухарского учились в Петербурге и служили в царской армии, а когда они приезжали к себе на побывку, то ужасались, и им все хотелось сделать так, как у них дома, в Петербурге.
Вот ведь где политика была. Имперская, не скрою, но политика.
Так что дома – это хозяева, и хозяева – это дома.
Какое глубокое понимание и проникновение в суть человеческой натуры – великой и слабой одновременно. И сколько же во всем этом силы, жажды жизни.
Они очень хотели жить, господа.
Но вот я попадаю в такое место, что между настоящими домами стоит нечто из стекла.
Оно блестит на солнце.
Оно блестит так, что напоминает железную фиксу, вставленную в ряд здоровых зубов.
Это тоже дом, вот только построен он недавно.
И где же табличка? Где же имя того, что все это воздвиг?
Нетути! Нет имени! И когда оно тут появилось – тоже неизвестно.
Вообще ничего нет.
То есть невозможно установить, когда это все произошло.
Вот была бы табличка, и сразу стало бы ясно, что возведено это все при начальнике номер таком-то. А так – некому и пенять. Само выросло. Вот ведь незадача!
То есть те, что Росси и Растрелли, все делали из-за денег, а получилось, что ради души.
А здесь все возвели из-за лучших позывов души, а выходит, что только ради обычных денег.
* * *
Сорокалетние командиры лодок выглядели глубокими стариками. А может, это нам так казалось. Мы-то были молодыми. Конечно, все уверены в том, что это путешествие на север когда-то благополучно кончится. Все уверены, что они вернутся живы-здоровы, и потому строят планы о том, как они будут жить на пенсии.
А потом наступает пенсия, и они умирают.
* * *
Мы с Колей говорим о севере.
– Там живут маньяки? Люди с маниакальным поведением? – спросил меня Коля.
– Ну почему же они маньяки? Не маньяки они. Это такие, я бы сказал, явные люди. Это люди в чистом виде. Если он герой – то он в чистом виде герой, если он трус, то это в чистом виде трус.
– И что, промежутка нет? Это не место нормы?
– Ну, если они спустятся со своей шестьдесят девятой параллели сюда, на юг, хотя бы на шестидесятую параллель, то у них будет промежуток, а там – промежутка нет. Там если сказал, то сделал, если побежал, то это не меньше чем на десять километров.
– То есть это такая романтическая картина.
– Там не романтическая картина. Там можно уйти с дороги и замерзнуть. И ты находился от дороги, например, когда замерзал, на два метра. Недалеко ушел. Это из-за метели. Она налетела так, что снег перед лицом стоял – ничего не видно.
– То есть жить на севере – это все время претерпевать угрозу?
– Да, угрозу. Исчезновения. В любом виде.
– И у человека в таком климате обостряется инстинкт жизни?
– У него обостряется все. Он быстрее думает, у него не болит голова, он вообще редко там болеет, и он все делает быстро. Но до сорока лет. Потом все. Потом начинает ломаться.
* * *
Коля говорит, что «Живой журнал» в Интернете – место всеобщей травестии. Там можно выступать не под своим именем, не под своей оболочкой и даже не под своим полом.
Я с ним согласен – черт-те что, черт-те что, черт-те что!
* * *
Не везет России с августом – то в море тонем, то с небес валимся.
Можно, конечно, исключить этот месяц из списков года. Взять и исключить.
Ввести, например, два сентября или два июля, но вот только будет ли толк?
Тут ведь будто говорит кто-то, словно бы намекает: не так вы все делаете, не то.
А что не так?
Ну, может, к людям все же повернуться каким-то особенным образом?
Не тем самым образом, что раз – и по всей стране рекомендовано не смеяться, да и в церквах быстро свечки похватали – а другим, необычным макаром.
Обычно же как? Обычно – никак!
Ну, можно попробовать что-то иное.
Может, попробовать полюбить людей. Они же люди, и, наверное, правильней будет их все-таки полюбить. Заботиться. Не бросать: мы поехали на каникулы, а любить. Круглогодично.
Не просто так: нате вам компенсацию, а чтоб искренне, чтоб от души, чтоб от сердца.
Чтоб вспоминали: «Он-то вон-то как нас-то любил!» – а потом и памятник бы воздвигли. Нерукотворный.
Любовь – она же не только прибавка к пенсии, а в случае чего похороны за казенный счет.
Любовь – это многое. Это и забота о стариках, о детях, о здоровье, о хорошем жилье, о прожиточном минимуме, об образовании, о лекарствах, о пище и воде, о воздухе и природе.
Любовь – это ведь почти все.
Это и аэропорт, в который только вступил, и сразу же наполнился не горечью, но гордостью за свою страну, за Отчество свое любезное, за то, что и красота вокруг, и чистота.
А простор-то вокруг какой, а? Вы заметили, какой у нас тут простор? Это не аэропорт – это просто город какой-то!
И люди? У всех какие-то радостные лица. Вот попадаю домой – и радостно!
А все почему? А все потому, что аэропорт – это визитная карточка.
И так оно всюду. Богатая страна – чудесный аэропорт. Бедная – ужасный аэропорт.
А средняя страна – средний аэропорт.
И запчастей нет.
И легче купить самолет где-то, чем построить его самим.
Так что любовь – это и аэропорт.
А еще это и аэрофлот, у которого не только хорошие самолеты, летающие в грозу и не боящиеся восходящих потоков, но и чудо-летчики, что совершенно спокойно оставляют на земле свои семьи, а сами летят и летят…
– То, о чем ты говоришь, это ситуация аномальная. Она специфическая, – сказал мне Коля.
– Там все аномальное.
– То есть длительный период времени там человек не может находиться?
– Нет. Там дело молодое. Приехать – уехать. Приехать, попробовать себя, получить эту дозу адреналина на всю оставшуюся жизнь и к сорока годам оттуда слинять. Потому что после сорока человек там быстро стареет. В сорок он будет выглядеть как в пятьдесят.
– А почему он там быстро стареет?
– Быстро проигрывает себя.
– А люди сами это видят?
– Нет. Они это не понимают.
– А ты понимал?
– Да.
* * *
Господи, как хорошо! Боже ж ты мой, как здорово! И дворцы, и фонтаны, и статуи, и набережные – все в Петербурге имеется, все есть, и все это подарено городу великими людьми.
Вот только Китайской стены у нас нет. Такой, чтоб можно было ее даже из космоса разглядеть.
Зато у нас скоро будет дамба. Вот увидите, не пройдет и пятидесяти лет, как она будет достроена. Пока что только соединили Кронштадт с Большой землей, но то ли еще ждет нас впереди!
А впереди нас ждет перекрытие дельты Невы, после чего возведут заслоны на пути воды.
