– Так в агентстве… которое их тягает на все эти телешоу, там им за двенадцать часов сиденья – пятьсот рублей, а я им – по тыще! А про наших, – он понизил голос, – они не в курсе, думают, родственники, друзья…
– А про тебя, наверное, – дедушка! – не удержался я.
Погрузились в машины, тронулись в путь. И лето, и полдень, а улицы забиты автомобилями.
– Успеем? – озаботился я.
– Покойник не спешит, – отозвался Икс Игрекович, сидящий сзади, – а нам спешить не рекомендуется, чтобы не стать покойниками.
– Да, – согласился я, – сейчас автокатастроф хватает!
– Напокупали права! – проворчал водитель. – Шпана!.. Я б их всех…
Мы чуть не врезались в автобус. «Лучше молчать!» – понял я. И стал смотреть в окно. «Это даже хорошо, что Снегирев не одноклассник, – размышлял я, – благодарность передать легко, и ясен мотив, почему человек пришел проститься. Выздоровел и – пришел…» Нацарапал на листочке блокнота текст, вырвал и протянул режиссеру. Тот взглянул, хмыкнул и убрал в карман.
Я восседал в черном бумере, справа егозился невзрачный «жигуленок». Брызнет его водитель на меня ненавистным взглядом, прошмыгнет вперед, у светофора – снова рядом. Я ни в чем не виноват, а он меня взглядом жжет. Мужичок лет средних, «жигуль» купил, наверное, когда и должность была, и окладец сытный, а сейчас бедствует, и – виноваты все, кто в дорогих иномарках, а если бы ему повезло, он бы таких, как посейчас он, – презирал.
Я смотрел в окно… Много в Москве мест, где я выступал, гляжу: и здесь, и здесь… Случалось всякое: на Новом Арбате, на высоком этаже, в конференц-зале какая-то бизнес-школа… бизнес-секта. Я же не знал, прочитал один монолог – вдруг громкая музыка, все вскочили, руки над головой и в такт: «Раз, два, три!» Я от неожиданности обалдел, а мне устроитель ласково: «Читайте, читайте дальше». Я прочитал еще один монолог – опять музыка! Опять все вскочили и руками над головой: хлоп-хлоп! А устроитель с первого ряда ласково: «Читайте, читайте…» И так – сорок пять минут! Причем во время чтения монолога смеялись, и некоторые нарочито жизнерадостно, отчего мороз пробегал по коже. Моей.
И тут тоже, чувствую, ситуация засасывает меня, как пыль пылесос, но еду. Смотрю в окно на окружающую действительность, отмечаю, что женщин за рулем много, что взгляд у большинства из их – не дай боже! Какой-то омертвело-погубленный.
Газонокосильщики в оранжевых жилетах… поубивал бы всех! Заткнут уши и скашивают, сволочи, многоцветье, лишая бабочек, стрекоз, шмелей и пчел еды, и птичек певчих – еды, расплодились кругом одни вороны! Выехали из Москвы…
Но вот и приехали. И, как всякий раз, не хочется вылезать. Сядешь в поезд – ехать не хочется, а подойдет время выходить – ехал бы и ехал дальше! Весной на «Маяке», поджидая свой прямой эфир и болтая о том о сем, болтанул и об этом, и помощница режиссера вдруг удивленно и радостно: «И я так же!» Меня это почему-то насторожило.
Приехали… развилка дорог, на полуостровке, образованном развилкой, – церковь с кладбищем, слева от церкви – не вру! – привязана за кладбищенскую ограду веревка, и на ней сушится белье. Справа, вне ограды, пост ГАИ, и рядом для устрашения и воспитания – три сильно искореженных автомобиля. А над всем этим голубое, безоблачное небо России!
Машины с двух сторон обтекают кладбище, белье вздувается на веревке… Когда-то в городском Дворце пионеров, что был у Чистых прудов в пер. Стопани – ныне переулок Огородная Слобода, руководитель фотокружка очень гордился своим фотоэтюдом: купол церкви с крестом, а рядом на доме телевизионная антенна. Он назвал этюд: «Старое и новое» и говорил нам свысока: «Ищите!», уверенный, что мы не найдем. В кружке я занимался один день, но мне хватило научиться «кадрировать» увиденное.
Сейчас на общем плане маялась массовка, поодаль генерал вышагивал туда-сюда, вероятно, накачивал себя батальными сценами, виденными в кино, Снегирев за оградой разглядывал искореженные автомобили, как знаток разглядывает произведения искусства.
Семейная пара, чураясь массовки, изучала сушившееся белье – преобладали детские вещи: распашонки, колготки… Раиса бубнила в мобильник, вколачивая слова, как гвозди. Икс Игрекович с недоумением рассматривал неподалеку от входа в церковь памятник – высокая полированная плита черного гранита с короткой надписью: «Стасу».
Мимо прокатили гроб, за ним тянулись провожающие, впереди несли крест. И тут я впервые осознал значение нашей акции: я представил, как заказчик – этот угрюмый, невысокий мужчина один! Один идет за гробом с крестом в руках… Меня как током прошибло и освободило от сковывающего чувства неловкости. И я по своей старшинской привычке, которая появилась во мне задолго до армии, подозреваю, еще до рождения, стал давать указания и наставлять. Снегиря отогнал от поверженных авто, Раисе погрозил пальцем, чтоб умолкла и не нарушала тишины смиренного места. В массовке, узрев на женщине яркую кофточку, ненавязчиво посоветовал снять на время… Откуда-то, словно из-под земли, тьфу-тьфу-тьфу! Появился Эдик, за ним несли венки. «От верящих в правоту твоей жизни» было нетрадиционно написано на одном. Это я придумал, когда смотрел в окно на трубы ТЭЦ. Хорош был и некролог, начинавшийся словами: «Мы с тобой не прощаемся, мы говорим: “До свиданья!”» Катафалк въехал в кладбищенские ворота плавно и так торжественно, будто покойный всю жизнь старался попасть сюда и вот – свершилось! Гроб дорогой – не пожадничал потомок, я-то, когда вижу такие траты, думаю: лучше бы при жизни и деньгами!
Массовка в храме присмирела, казалось, все стали меньше ростом. И как при групповых фотографированиях, все как-то сами собой рассортировались: те, кто ощущал себя более важным, очутились впереди, кто поскромнее – сзади. Я лишь напомнил: «Мобильники отключили?» Раиса – «безутешная незнакомка в черной вуали» полезла в сумочку, мобильник как раз вякнул, и она его придушила.
Покойник лежал в гробу, словно задумался о чем-то. Мерещилось, встанет сейчас, скажет: «Спасибо, что пришли!» Заказчик – сын его, смотрел на отца, будто вспоминал: кто это?
Священник начал отпевание. Наши адмирал с генералом стояли впереди, красиво держали перед собой свечи и размашисто крестились, наверное, играли когда-то царских офицеров.
Молодые крестились напряженно, вспоминая: откуда и как? Внучка ли, жена ли генерала, укромно и с таким видом, словно забыла: выключила ли дома утюг? Супруги-эмигранты – с оглядкой друг на друга, Раиса с важностью, всем видом показывая, что она тут главная, не считая усопшего. Снегирев, осеняя себя, не забывал посматривать на Икс Игрековича – демонстрируя свою покорность и умение. Икс Игрекович поднял было руку и… опустил. Эдик не поднимал, но так закатывал глаза, что сразу видно – скорбит, верит, предается власти Всевышнего. Полноватая женщина, которой я посоветовал снять яркую кофту, держалась на удивление по-домашнему, и вписывалась в окружающее, как разухабистый повеса в ресторанный загул, как облаченные дайверы в подводный мир, как…
Суетились старушки-помощницы, священник строго взглядывал на них. А я прикидывал: попадет ли нам от Господа Бога или?.. С одной стороны, благое дело делаем, с другой, как ни крути – обман. Да еще в церковных стенах, перед ликами святых.
Обман, что вырядились в генеральскую, адмиральскую форму, но сейчас такие генералы – они большие обманщики. Святость места – так у нас, в Уланском, на прицерковном захоронении дом построили. А в 75-м в Одинцовском районе остановку у кладбища перенесли метров на сто, так местные жители, сокращая к ней путь, тропинку протоптали прямо по могилам. И районная газета взывала к совести и благоразумию, и областная «Ленинское знамя» клеймила – бесполезно. Пришлось остановку возвратить. И здесь к старому кладбищу кусочек землицы прирезали, точнее – вернули. В советские годы умыкнули безбожные люди себе в довольствие угол, поставили гаражи. И стояли бы они там до пришествия Антихриста, не появись в последнее время в кладбищах острая надобность.
Кончилось отпевание, и потянулась процессия мимо оград и крестов, и ступали люди осторожно, будто боялись разбудить спящих в земле вечным сном. Крест нес Снегирев. На секунду мелькнуло: вот так, с крестом впереди, и войдем мы все в рай! Красиво нес Снегирев крест… благодарно и покаянно. Очень процессия выиграла, что впереди был он. Сильно пьющие – они ближе к загробному миру…
У могильной ямы чуть в стороне стояли, опершись на лопаты, могильщики. Гроб водрузили на подставку. Тропинка была узкая – провожающие сгрудились теснее, кое-кто зашел за соседние могилы… Мужчины с непокрытыми головами, скорбно склонив головы, молчали, как двоечники, вызванные к доске. Женщины вели себя проще, естественнее, а та, которую я попросил снять кофточку, подошла к гробу и поправила на покойном галстук.
После священнослужителя первым взял слово якобы генерал. Пригладив редкие седые волосы, он начал говорить об усопшем негромко, постепенно зажигаясь и набирая силу. В конце речи он уже грозил кулаком, вероятно воображаемым агрессорам, и, окончательно распалившись, закончил фразой, которой в тексте не было: «Если бы все были такие, как он, то все было бы вообще! Понятно?!» Могильщики, зачарованно слушавшие, послушно кивнули. Рвался вперед и псевдоадмирал, но его оттеснила Раиса, откинув вуаль, чего делать было не надо, однако поди объясни женщине, если на нее смотрят мужчины! Она столь проникновенно произнесла свой монолог, что один из могильщиков сказал тихо, я услышал: «Сегодня напьюсь!» Затем вышли к гробу якобы эмигранты, всхлипывая и поднося к глазам носовые платки, они четко, как парный конферанс, отмолотили свою сценку. Будь концерт, тут бы он и провис. Выправил положение застоявшийся псевдоадмирал; видимо, вступая в соревнование с имевшим успех якобы генералом, он начал неожиданно: «Как сказал Шекспир: весь мир – театр, и люди в нем актеры!» И дальше повел свой монолог широко и мощно, делая паузы, во время которых чувствовалось, что он вспоминает океаны, штормы, боевые тревоги… Есть мужики – им военная форма как балерине валенки, наш адмирал был не таков! Уже пора было уходить со сцены… то есть от гроба, а он – полыхал! А потом: «Боевых друзей мы провожали песней!» Запел: «Не думали, братцы, мы с вами вчера, что нынче умрем под волнами!..» У могильщиков предательски заблестели глаза.
