В баре гостиницы, который от вестибюля отделяла арка со стеклянной дымчатой дверью, никого, кроме Аделины, Эдуарда, Стеньки, и бармена не было. Бармен очень хотел спать. Аделина поплыла после первой же рюмки, и когда сперва Стенька, а затем и Эдуард, попытались препятствовать потреблению второй, Аделина на них наорала дико, залпом выпила вторую, и стала несвязно ругаться.
— Лин, ты чего… ты чего… — растерянно говорил Стенька.
Эдуард, у которого перед Стенькой было преимущество — он знал многие особенности поведения бывшей жены, в том числе ее неумение пить — помалкивал некоторое время.
— Вы мне карьеру загубили! — кричала пьяная Аделина. — Вы оба! Этот святым прикидывается, тот, сука, палач, ему все равно! Подонки! Ненавижу вас! Предатели! И папочка мой, чтоб ему провалиться, такой же, как вы! Ненавижу!
Эдуард снял пиджак, повесил его на спинку стула, расправил плечи, и встал.
— Не прикасайся ко мне! — закричала Аделина.
— Ты не трогай ее! — не очень уверенно влез было Стенька.
Но Эдуард отмахнулся от Стеньки.
— Пошли, тебе спать пора, — сказал он.
— Ты мне не указывай, сука! — крикнула Аделина.
— Не помочь ли? — предложил бармен из-за стойки.
— Подонок! — закричала на него Аделина.
Ухватив стакан с водой, она широко размахнулась, чтобы кинуть в бармена, но Эдуард схватил ее за запястье и стакан отнял.
— Уйди!
Эдуард присел, подхватил ее под ягодицы, перекинул через плечо, и распрямился. Она пьяно замолотила кулаками куда попало.
— Не уходи, я сейчас вернусь, — сказал Эдуард Стеньке.
— Ты…
— Нет, ты здесь посиди. Не волнуйся, это у нее вроде шока, но, в основном, алкоголь. Она очень плохо переносит алкоголь. Я положу ее на кровать, и она сразу уснет.
Стенька все равно попытался следовать за Эдуардом. Эдуард повернулся к нему, и в этот момент Аделина брыкнула ногой — и попала Стеньке по ребрам каблуком. Он схватился за ребра.
— Сиди, я сейчас, — повторил Эдуард.
Стенька присел на стул. Боль была совершенно адская — по какому-то нерву въехала каблуком Аделина.
Эдуард быстро прошел к лифту, поднялся на третий этаж, вынул контрольную карточку, и отпер дверь номера, отведенного Аделине.
Аделина слегка сникла. Он опустил ее на кровать, стянул с нее сапожки, и некоторое время постоял рядом в ожидании. Аделина поворочалась, злобно ворча, и вдруг вскочила и стала озираться. Эдуард молча показал направление. Она ринулась в ванную. Там ее некоторое время рвало. Затем в раковину полилась вода. Эдуард подошел к ванной.
— Разденься и спи, — сказал он, не входя. — И не вздумай никуда выходить. Мой номер справа от твоей двери, если нужно.
— Вот сдохну я этой ночью, вот всем будет хорошо, подонки, — сказала Аделина из ванной.
— Выживешь, — с уверенностью сказал Эдуард и вышел из номера.
* * *
Последними, к пяти утра, в «Русский Простор» в ту ночь прибыли мужчина и женщина — прибыли вместе, но номера у них оказались зарезервированы отдельно. Женщине было лет пятьдесят, и была она худая, в очках, причесана и одета с мещанской консервативностью. Мужчина выглядел молодо — чуть за тридцать, небольшого роста, в летнем костюме — возможно там, откуда он прибыл, было тепло и приятно.
В углу вестибюля крепко спал, свернувшись калачиком, внук Бабы Светы — Федька. Эдуард и Стенька, слегка подвыпившие (Стенька в большей степени) вышли из бара, остановились, и посмотрели на него.
— Жалко парня, — сказал Эдуард.
— Ничего. А что? Тепло, мягко, сухо. Я в его возрасте по сараям ночевал, а то и под открытым небом.
— Отнесу-ка я его к себе в номер.
— Это зачем же?
— Пусть поспит на хорошей постели.
— Ты… э… — Стенька подозрительно уставился на Эдуарда.
Эдуард посмотрел на Стеньку и рассмеялся.
— Вот ведь какие времена настали, — сказал он. — Непосвященные в сан — и те подозревают ближних в растлении малолетних. Могу к тебе отнести, или к Аделине.
— Времена-то настали, да, самые что ни на есть, — заметил Стенька. — Всё в Откровении описано, подробно.
— Так-таки и описано?
— Да.
— Что бывший муж Аделины — педофил, тоже написано?
— Возможно. Нужно бы перечесть.
— У тебя с собой?
— Что?
— Откровение.
— Это часть Библии. Последняя глава.
— Ага. Ну так Библия — с собой?
Стенька отвел глаза.
— Священник, тоже мне, — презрительно заметил Эдуард, наклоняясь и беря Федьку на руки. Федька заворчал, захныкал, задвигался, и прижался к лацкану Эдуарда щекой.
* * *
Сняв со спящего Федьки кеды и куртку, стащив с него штаны, очень грязные носки, и полный статики синтетический свитер, Эдуард уложил его и прикрыл одеялом. Федька перевернулся сперва на левый бок, потом на правый, потом на живот, и засопел.
Эдуард почистил зубы, подышал, выпил воды, и решил, что уровень алкоголя в крови слишком высок для немедленного отхода ко сну. Скинув одежду, он облачился в махровый халат, сунул в карман халата карточку для открывания дверей, и вышел в коридор.
Стенька сидел под дверью Аделины, дремал — почувствовав рядом движение, он встрепенулся и уставился на Эдуарда.
— Ты все-таки идешь к ней, — сказал он с укоризной. — Я так и знал. Ты подлец. А я вот не пущу тебя к ней. Она сейчас в таком состоянии…
— Много ты понимаешь в ее состоянии, — бросил Эдуард, направляясь к лифту. — Когда она в этом состоянии…
— Что? Когда она в этом состоянии, то — что? — Стенька следовал за ним по пятам.
— Мужчине лучше не соваться, — закончил мысль Эдуард.
— Так чего ж ты вышел из номера?
— Я иду купаться.
— Чего-чего?
— В бассейн наверху.
— Не ври.
— Пойдем со мной, посмотришь.
Стенька придержал дверь лифта, сонно и подозрительно глядя на Эдуарда.
— Ну, или-или, — сказал Эдуард. — Входи, или иди спать.
— Ты мне так и не объяснил ничего.
Эдуард схватил Стеньку за тощее плечо и втащил его в лифт. Двери закрылись. Стенька протер глаза. Есть в нем что-то библейское, подумал Эдуард, глядя на помытого и причесанного Стеньку. На кого-то он похож.
— Ты что, правда будешь в бассейне плавать? — спросил Стенька неуверенно.
— И тебе рекомендую. Освежает. Завтра похмелья не будет.
— У меня похмелья не бывает. И… э… плавок у меня нет.
— У меня тоже нет. Но там сейчас безлюдно, так что ничего страшного.
Лифтовую площадку от проходов пентхауза отделяла дверь с электронным замком. Эдуард сунул в замок всё ту же карточку — и замок щелкнул, отворясь.
— Я, пожалуй, пойду к себе в номер, — неуверенно сказал Стенька.
— Нет уж, — возразил Эдуард. — Я буду плавать, а ты меня будешь просвещать по поводу Откровения, православия, и всего такого. Да ты не бойся так. Вон, видишь, шезлонги? Садись.
Он скинул халат, разбежался, и нырнул в бассейн, освещенный только ночным контрольным фонарем.
Некоторое время Стенька стоял, озираясь, а затем все-таки подошел и присел на шезлонг.
— Нам тут, наверное, быть не полагается, — сказал он, когда Эдуард вынырнул.
— А?
— Не полагается нам здесь быть. Это для очень богатых. Это для тех, у кого здесь номера, бассейн.
— Скорее всего так.
— Вдруг кто-нибудь придет?
— Ну, в крайнем случае нас выгонят. Не хочешь окунуться?
— Нет.
— А ты окунись. Тебе понравится. Православному в бассейне купаться не возбраняется.
— Холодно.
— Неженка. Ладно. Посиди, я сейчас.
Он проплыл кролем до противоположного бортика, перевернулся на спину, приплыл обратно, рывком выскочил из бассейна, подобрал халат, и прилег на шезлонг рядом со Стенькой.
— Надо же, какое здание построили, — сказал Стенька. — И сколько придумок. А здесь вот, в пентхаузе — каждый номер, как отдельный, типа, домик. Интересно. Жалко, что пасмурно. Звезды здесь, наверное, очень яркие. Я никогда раньше в таких гостиницах не бывал.
— Ничего особенного, — заверил его Эдуард. — В Питере есть лучше гостиницы. Ты всё-таки скажи, Стенька… Зачем тебе Аделина? А? Чем она тебя привлекает? Образ мыслей у нее будущему священнику никак не подходит. Попадья из нее сам понимаешь какая. Изменять она тебе будет, если ты на ней женишься. Хлопот с ней не оберешься. Нет, дело не в деньгах — уж это я давно понял. Про тебя. Никогда бы не подумал, но — ты меня убедил. Но — в чем же?
Стенька улыбнулся — искренне.
— Не понимаешь?
— Нет.
— Ты, Эдуард, в любовь не веришь совсем?
— Верю. Но все равно не понимаю.
— Аделина — она хорошая. Ее испортили — и окружение, и…
— И я.
— И ты. Но она все равно хорошая очень.
— Скрытный ты какой, Стенька. Посмотришь — простой парень, без затей. А на поверку выходит, что ничего из тебя не вытянешь, если речь не о православии. Про православие ты можешь часами языком трепать. А все остальное — под замком. Это я в тебе уважаю. Честно.
