Кэйрин однажды сказала, что психотерапия чем-то похожа на лечение неправильно сросшегося перелома: чтобы кость срослась правильно, ее нужно сначала снова сломать.
Но психотерапевты не применяют анестезии, не могут сказать, сколько продлится лечение, не гарантируют успеха. Иногда ваша новая походка кажется хромотой вам и тем, кто хорошо вас знал прежде. Когда ломают кость во второй раз, это всегда больнее, поскольку вы уже испытывали эту боль и ждете ее. Но о психотерапии никогда нельзя сказать ничего заранее: неизвестно, будет ли больно, и если да, то как. Поэтому ваше воображение вольно рисовать вам самые ужасающие перспективы.
Однажды я посмотрел фильм, где людям стреляли прямо в лицо. Я увидел, как у одной женщины изо рта фонтаном брызнула кровь. В другой сцене того же фильма мужчина ударил женщину бичом, затем приложил рот к свежей ране. Когда он снова поднял голову, его губы были в крови. Хотя я знал, что это всего лишь красная краска, я вздрогнул. Я попытался заставить себя досмотреть фильм до конца, но не смог. Для меня с кровью слишком многое связано. А может быть, у меня просто повышенная чувствительность к красному цвету?
Прошлой ночью мне снилось, что я снова в Африке. Я знал, что моя мать больна, и надеялся, что мое путешествие станет для нее наказанием за то, что она родила сына, который не смог исполнить мечту своего отца.
* * *
По словам Ричарда, психически больных начали приучать к тому, что они должны скрывать симптомы своего безумия, чтобы не раздражать здоровых людей, всего лишь сто пятьдесят лет тому назад. Им стали объяснять, как выглядят со стороны их болезненные наклонности, и принуждать к тому, чтобы они скрывали или пытались подавить их в себе. Сумасшедший, считали врачи, способен до какой-то степени контролировать себя. Чтобы доказать этот тезис, психиатры выводили своих пациентов на прогулку в город или отправлялись с ними на богослужение в церковь, где больные должны были вести себя как нормальные люди. Безумие нельзя понять или вылечить, но его можно сделать общественно приемлемым.
И совсем по-другому обстоит дело сегодня, сказал Ричард. Наши психически больные и умственно отсталые исключены из всех программ национального здравоохранения, как будто они не относятся к категории лиц, имеющих инвалидность или страдающих хроническими заболеваниями. Миллионы людей, которые нуждаются в нашей заботе, остаются невидимками, запертыми на чердаках, посаженными на цепи в подвалах, изгоями, которых иногда выводят на свет и усаживают перед телевизором, чтобы показать соседям, забежавшим на чашечку кофе.
Ричард чувствует, что его психоаналитик обращается с ним как с одним из таких сумасшедших, что все лечение направлено на то, чтобы облегчить жизнь другим, а не ему. Цель всех психотерапевтических методик, индивидуальных ли, групповых ли, — привести пациентов к общему знаменателю, вместо того чтобы научить их жить в ладу с собственными чувствами.
Прогуливаясь по супермаркету, Ричард заметил, что стойки с фруктами, овощами и свежей зеленью находятся рядом с большим стеллажом, заполненным инсектицидами и прочими вредными для здоровья препаратами. Ричард подошел к директору магазина и сказал, что кто-нибудь может опрыскать одним из этих аэрозолей фрукты так, что никто и не заметит. Старик еврей был весьма удивлен.
— Зачем ему таки прыскать на фрукты? — сказал он с сильным акцентом. — Чего ради?
— Потому что они рядом с ядами, вот почему, — ответил Ричард.
— У вас, должно быть, не все дома, — сказал старик, пятясь.
Ричард зажал его в угол и сказал:
— Вы — еврей. Миллионы ваших сородичей померли в газовой камере. Зачем таки было убивать евреев?
Ричард, у которого после Второй мировой войны выжило только несколько родственников (его семья приехала в Америку из Белоруссии), рассказал мне, что нацисты в ходе массовых казней расстреливали в первую очередь евреев, сумасшедших и инфекционных больных. Позднее они стали пользоваться газовыми камерами.
* * *
Я спросил Кэйрин, как она жила, пока меня не было.
— Все уикенды были похожи один на другой, — сказала она. — За обедом очередной мужчина накладывал себе в тарелку еду первым и разговаривал слишком громко. Затем он предлагал мне поехать к нему на яхту и выпить с ним немного шампанского. Я мило ему улыбалась и говорила: «С удовольствием, но спать я с тобой не буду». Ненавижу тех, кто хочет прослыть утонченным соблазнителем. В Ист-Хэмптоне я пила мятный чай со льдом, ела шербет и курила гашиш. В это время я встречалась с одним сукиным сыном, у которого зубы были что твой фарфор. Когда он улыбался, люди надевали солнечные очки. На обратной стороне подаренной мне фотокарточки он написал: «Шон, 27 лет: никакого грима, таким родился». Он вырос в жуткой развалюхе в штате Западная Виргиния. До восемнадцати лет он не знал, что такое теплый сортир. В девятнадцать лет ушел из дома и разбил отцовское сердце. Во Вьетнаме, когда ему исполнилось двадцать два, он спутался с сорокалетней медсестрой. Она любила заниматься сексом, к тому же кроме нее все равно ни одной бабы не было. Но потом она подыскала себе жениха, так что они перестали трахаться и стали друзьями. Он был без ума от своей старшей сестры. Однажды он провел с ней целую неделю, но потом ее муж вышвырнул его. По словам Шона, муж хотел с ним переспать, но он отказался, потому что не хотел изменять своей сестре. Как-то раз он мне сказал: «Давай посмотрим правде в глаза. Может, я и не первый красавец, но член у меня больше, чем у среднестатистического американца, и нет лучше меня футбольного тренера по эту сторону Миссисипи. И трахаться лучше, чем я, тоже никто не умеет». — Тут Кэйрин наконец добралась до того, что она, собственно, и хотела мне рассказать. — Его прямота оказывала на меня сильное действие, — сказала она. — Я просто не могу устоять, когда мужчина ведет себя так, будто имеет полное право распоряжаться мной, как ему вздумается. Некоторым женщинам не нравится, когда мужчины их уважают. Перед самым твоим возвращением у меня был один парень, который придерживался самых передовых идей. Он без устали говорил о том, как это печально, что мужчины отняли у женщин право быть личностью, превратили их в свои игрушки и тому подобное. Наконец я почувствовала, что больше не выдержу. Я сказала ему: «Не моя вина, если я тебя не возбуждаю. Просто скажи мне об этом. Но если я тебя хоть чуточку возбуждаю, не пори чушь, кончай трепаться. Затащи меня в койку и возьми. — Она сделала паузу. — Когда ты в первый раз уехал, Джонатан, я размышляла, буду ли я теперь трахаться вообще, и если буду, то как. Я знаю свою ранимость и поэтому всегда пытаюсь быть осторожной и рациональной. Я слыхала, что многие женщины устают от секса без любви. После нескольких романов я начала избегать секса, потому что он меня иссушал. Я убедила себя в том, что источник моей фрустрации — не традиционная мораль, а слишком сильные эмоциональные потребности. Я боялась, как бы мне не пойти по рукам, пока не поняла, что это полностью исключено. Сколько мужчин может у меня быть за один год? Десять, пятнадцать, двадцать. Если у меня есть мужчина, с другими я уже не встречаюсь. При средней продолжительности романа в три-четыре месяца в год у меня может быть не более трех-четырех любовников. И я сказала сама себе: „Он мне нравится, я хочу его, я легко представляю прикосновение его кожи, его плоти, слышу его дыхание и ощущаю, как он в меня входит“. Это и есть желание в чистом виде, без претензий и без последствий. Кто может устоять перед его силой?
Когда Кэйрин заговорила снова, ее голос был низким и хриплым.
— Наше знакомство, Джонатан, могло иметь серьезные последствия, но для меня это было бы преждевременно, и я порвала с ним перед самым твоим возвращением. Всегда должно быть какое-то развитие. Если его нет, то нет ничего. Никто никого не бросал. Мы обещали друг другу быть вместе, только пока нам это нравится. Мне отвратительны мои подружки, которые берут в рот в машинах на стоянке только потому, что это модно. Секс не повод для моды.
Я спросил ее, часто ли она курила траву.
— Мне нравится трава и гашишное масло. Я часто накуривалась вместе со Сьюзен, — сказала она, — и вовсе не потому, что это меня раскрепощает, а потому, что это дает мне повод для депрессии после. Я так и не приучилась быть раскомплексованной. Помнишь того африканца в колледже? Для меня секс похож на прогулку в горах: стоит тебе забраться на одну вершину, как ты видишь сразу за ней следующую, стоит забраться на следующую, как за ней встает еще одна — и никогда не знаешь, будет ли этому конец.
Мне часто снятся кошмары. Я слышу мужской голос, который уговаривает меня и угрожает мне, я вся каменею и говорю этому мужчине: «Это нечестно. Ты пользуешься тем, что я слабее тебя». Я уже готова закричать, как вдруг меня останавливает мысль, что мне самой этого хочется. Я думаю, какого же черта я выкобениваюсь. И тем не менее я не могу кончить. Я знаю, это от избытка эмоций, но ничего не могу с собой поделать. Иногда мне очень приятно заниматься любовью, но окончательной разрядки так ни разу и не удавалось достигнуть.
