Но князь помнил его довольно хорошо. Не раз толковал с ним у своей кузины, где Сач надзирал за прудами-с малых лет он знал толк в рыбной ловле, сам из семьи потомственных рыбаков.
Медекша пояснил Ельскому:
- У них тут деревня вот уже сто семьдесят лет на королевской привилегии.
Пока Сач беседовал с Медекшей, староста ждал, теперь же, воспользовавшись тем, что Сач в разговоре был отодвинут на второй план, снова накинулся на него.
- Солтысу тут делать нечего, - скомандовал он. - Идите-ка домой спать!
Мужик отыскал глазами приходского священника.
- Простите, господин староста, - вежливо проговорил он, но уходить не торопился. - Я здесь не как солтыс...
- Мне все равно, - оборвал его староста. - Здесь имеют право находиться господа из Варшавы, а кроме них, я и ксендз. Из деревни - никто!
- ...но тоже по службе, - вернулся к своему Сач.
Старосту это глупое упорство вывело из себя.
- Я вам ясно сказал, что мне тут солтыс не нужен. Ведь, кажется, по-польски говорю, а?
Сач весь съежился, словно во время грозы, но не ушел.
- Я тоже здесь по делу, - попытался он объяснить свое иными словами, от костельного комитета.
Ксендз до сих пор не вмешивался, уверенный, что все тут же разъяснится. Теперь он прекратил спор:
- Господин Сач-председатель комитета. В его обязанности входит надзор за всеми работами в костеле.
Затем коротко напомнил, какие права у комитета, но староста главным образом вслушивался в то, что внушал ему зазвучавший в его памяти голос воеводы. Распоряжение было такое: никаких посторонних лиц, а вместе с тем-никаких скандалов! Черт бы его побрал!
- Пусть остается, - решил он, пожимая плечами, вот ведь никак не могут двух слов связать, когда разговаривают с представителем власти, и с нескрываемым презрением добавил: - Так сразу бы и говорили. Откуда мне знать, кто там у вас в каком комитете!
- Сто семьдесят лет. Ну и ну! - удивляясь на все лады, отозвался, как только умолк староста, Ельский. Оценят ли такт, спросил он сам себя, с которым он предлагает позабыть о вспыхнувшей стычке, молниеносно возвращая разговор к прежней теме? А вслух спросил Медекшу: - Правда, что они пользуются столь древней привилегией?
Князь рассмеялся. Вот эпоха, для которой все, что старше ста лет, уже древность.
- Она распространяется даже на лов допотопных видов! - трудно было Медекше удержаться от этой шутки. Потом он подавил в себе желание весело с ьязвить и подтвердил серьезно: - Пользуются! Пользуются! С тех пор они постоянно извлекают из нее выгоды, а она поддерживает в них жизнь, словно акведук, приносящий воду из дальних мест.
Ельский закутал шею. Ветер пригнал откуда-то слабенький дождичек, покапало немного. Этого еще не хватало!
- Дождь! - возмутились одновременно Черский и староста.
Но дождь этим и ограничился. Тем не менее никому больше
уже не хотелось оставаться под открытым небом. Все подумали о
душном доме приходского священника.
- Ждем? - спросил ксендз старосту.
- Я бы отбарабанил без них, - заявил Черский. - Приедутподпишут, а нет-так нет! Там явно чю-то стряслось.
Вмешался Сач:
- Эти господа из Бреста едут на телеге. Такси у них испортилось. Ведь присылали же к ксендзу с почты мальчонку?
Черский продолжил свою мысль:
- Мы тут до костей промерзнем, пока до чего-нибудь достоимся.
- Может, ко мне, чайку попьем, - пригласил ксендз. - Лето, а ночь прямо осенняя!
Пес тявкнул раз-другой, потом помчался к костелу и залился лаем.
- Все еще какие-то люди там крутятся! - раздраженным тоном сделал староста открытие.
- Сторож костельный и еще каменщики, - объяснил ксендз, - но они в склепе.
- Давайте замуровывать, и точка! - потерял терпение Черский.
Он не замерз, но устал стоять. Устал и от места, которое бьшо ему не по вкусу. Между кладбищем и костелом! Хорошо оно для какой-нибудь романтической истории, да и на войне тоже неплохо. Если в караул или в разведку. Черский нахмурился. Да! Была одна такая, даже очень похожая на эту ночь. За Кольцами, в самом начале войны. Такая же вот с~гна у костела, как здесь.
Сигарета за сигаретой, разговоры. О будущем, о Пилсудском. И о разного рода венско-польских политиках, которых Ольгерд так ненавидел. Ольгерд, Ольгерд, боже! Вся эта история с ним, но это уже гораздо позже, какое жуткое потрясение. А поскольку Ольгерд был другом, вспоминая об этом, трудно не вспомнить, каким же непримиримым врагом он стал потом. И хотя его нет, все равно он постоянно тот же-враг спокойствия. .
- Я иду! - Черский больше не колебался, но ему хотелось теперь, чтобы с ним кто-то был. Он обратился к Ельскому: - Пойдемте со мной.
Пес оперся лапами о стену. Облаивал дорогу.
- Там наверняка люди, - крикнул староста. Вбил себе в голову, что кто-то в деревне следит за ними. А может, из окрестных усадеб или, того хуже, подкрался какой-нибудь журналист из города?
Медекша пошутил:
- Правда, что здесь есть привидения? - простодушно спросил он ксендза.
Сач, который прислушивался не едет ли кто на дороге, объявил:
- Телега!
- Может, они!
- Из Бреста? - полюбопытствовал староста.
Пес так разлаялся, что ответа расслышать было невозможно.
- Черт возьми, да уберите же наконец эту проклятую собаку! - не выдержал староста. - Освященное место, а она тут носится.
Сач пробурчал себе под нос:
- А сам на нем стоит и ругается. - И громко объяснил: -Пес этот ксендза.
Значит, как бы на христианских правах. Эх вы, люди! - подумал староста, но промолчал. Поднялся на цыпочки. Вглядывался в темноту. Забренчала телега по булыжнику. Миновала дом ксендза.
- Когда тут была война, эта, самая последняя-ни с того, ни с сего начал Сач, посчитав, что слишком мало было сказано о старой привилегии на рыбную ловлю, - приехал из города один, самый большой начальник, отобрал у нашей деревни разрешение на ловлю, дал разрешение ловить всем. Но местные ни ногой сюда, даже раков не ловили. Почитали старый закон, ибо его издал король.
- А усадьбу-то вы ходили грабить, - язвительно заметил староста. - Есть тут имение, - обратился он к Ельскому, - владеет им со времен потопа одно семейство, - наверное, это услышанное им когда-то выражение понравилось ему. - И что же, почему же крестьяне не проявили уважения к нему, а только к вашим рыбам, господин Сач?
Солтыс ответил с достоинством:
- Ибо привилегия на рыболовство дана не господам, а людям.
Честь в том, что крестьянам дал ее король. Эту честь и уважили.
Черский все меньше понимал, что происходит вокруг. Нервы у него расшалились. Он все время вмешивался в разговор, как только сталкивался с чем-то непонятным. Даже если речь шла о предметах, ему безразличных. Лишь бы какая-никакая, но ясность.
- Вас, - спросил он, - Сач зовут? А у меня работает Юлиан Сач. Он кто, ваш родственник?
- Это сын, - объяснил старик и выжидательно посмотрел на полковника.
Но, попав в голову Черскому, такая подробность тотчас же и затерялась в ней. Проклятые похороны! Не могло разве вообще все это пройти иначе? Интереснее? Староста, видя, что Черский оставил тему, которой едва коснулся, решил снова вернуться к ней, дабы показать свою осведомленность в том, что делается у того в доме.
- Очень способный! - сказал он, склонив голову к плечу, будто впервые это понял и крайне удивлен. - К женщинам его не тянет, в рюмку не заглядывает, в карты не режется. Далеко может пойти!
Сач пробормотал что-то невнятное в благодарность и низко поклонился. Староста, которому казалось, что он затронул вопрос, касающийся только Черского, к собственному неудовольствию убедился, что интересует он прежде всего старого Сача.
- Не за что вам меня благодарить, - резко ответил он и как-то невпопад закончил: - Поблагодарите господина полковника за то, что он его держит.
Черский, услыхав свою фамилию, даже не шевельнулся.
Крохотное красное пятньинко от сигареты освещало его лицо. Он морщился, дым ел глаза, губам все труднее становилось удерживать окурок, на котором должны были еще разместиться и пальцы. Наконец он бросил сигарету. На малюсенький огонек упала капля. Он зашипел и погас. Влажно! - подумал Черский.
Где те времена, когда он ложился на такую землю и спал. Тогда, пожалуй, так не мерз. Только наверняка тогда и проникли в него и этот холод, и усталость, и этот голод, о которых сегодня и думать не хочется. Черский вздохнул. Чудесные дни! Но кому хочется возвращаться в те, пусть даже героические минуты. Не ему! Кому-нибудь из давних его товарищей! Если родина платит, чего еще желать. Погрузиться в негу, в лесть, в тепло безопасности. Конечно, и сегодня геройство-дело хорошее, вот если бы только не так холодно. Смелость смелостью, но за нее ведь приходится расплачиваться физической немощью. Он отогнал эти мысли.
