— Я ждал вас в «Людо», чтобы поиграть в бильярд, — сказал Толю. — Поскольку вы все не появлялись, я сыграл с молоденьким студентом.
— Побили его?
— Он плохо играл, все время промахивался. Впрочем, я и сам был не в форме.
— Прошу меня извинить, — сказал Браббан. — Мне пришлось сопровождать родственника из провинции, он проездом в Париже.
— Держу пари, что вы водили его в особый дом дурного толка, — сказал Бреннюир. — Особый дом с недурными особами[35], — добавил он, оживившись и по очереди глядя на присутствующих.
— Вас туда явно тянет, — раздраженно отозвался Бреннюир.
— Дорогой друг, я не хотел вас обидеть.
Браббан глотнул своей отравы.
— Бр-р-р! — буркнул он. — А какой был абсент до войны! Как вспоминаю, грустно делается. Теперь от абсента отказались, и думаете, стало меньше алкоголиков[36]?
— Нет, — бодро подхватил Бреннюир, — конечно же нет.
— Кстати, последний раз я пил абсент в девятнадцатом, в Константинополе. Два года тому назад, так вы не поверите — до сих пор чувствую вкус во рту.
— Вы не говорили, что были в Константинополе, — заметил Толю.
— Я вам еще о многом не говорил, — ответил Браббан, подмигивая.
Два его приятеля рассмеялись с таким азартом, какой бывает от двойной порции перно.
— Ха-ха-ха, — веселился Толю.
— Ха-ха-ха, — веселился Бреннюир.
— Ха-ха-ха, — веселились оба, ничего не понимая.
— Ха-ха-ха, — не веселился Браббан. — А как дети?
— Скоро экзамены, трудятся.
— Я точно помню, что ваша дочь готовится к экзамену на бакалавра, к «баку», как теперь говорят, но вот не могу сообразить, как называется экзамен, который будет сдавать ваш сын. Удивительно.
— У него будут экзамены по психологии и морали-и-социологии, он получает диплом по философии.
— Черт побери! Это должно быть ужасно интересно — философия, психология и все прочее. Но и сложно.
Он опустошил стакан, по стенкам которого стекало несколько капель мутной жидкости; маленький кусочек льда, блеском напоминавший тусклый изумруд, лежал на дне, превращаясь в жижу. Браббан стал рассматривать все вместе: капли, стакан, стенки, лед, и сказал:
— Странно, что философии учат детей. Философом становишься с годами. Насмотришься, как я, войн, катастроф, страданий, тогда и начинаешь философствовать. Но на чем может основываться философия восемнадцатилетнего юноши, хотел бы я знать?
— Вы путаете, Друг мой, — вмешался Толю, — путаете.
— Что я путаю?
— Это заблуждение часто бывает у тех, кто далек от университетских занятий. Слово «философия» не всегда означает одно и то же. В Сорбонне под философией понимают определенный набор дисциплин, таких, как психология, социология, история философии, логика, которые не имеют ничего общего с тем, что в обиходе называют философией.
— Что поразительно, — пробормотал Браббан.
— Вот дьявол, уже полвосьмого, — протявкал себе под нос Бреннюир, глядя на карманные часы с секундной стрелкой.
— А психология? — спросил Браббан. — Разве психологу не нужен определенный опыт наблюдения за людьми?
— Все то же заблуждение! Научная психология и психология, как ее понимает обыватель, — это абсолютно разные вещи. И только первая существенна на экзаменах.
— Нам пора идти, — сказал Бреннюир, доставая из кармана жилета мелочь.
— За один круг плачу я, — сказал Браббан.
Толю и его свояк ушли. Философ-обыватель остался один. Подошел Альфред.
— Хорошая сегодня была погода, — сказал он.
— Даже очень хорошая.
— О да. Можно сказать, что даже очень хорошая.
— Послушайте, Альфред. Что вы называете философией?
— Представьте себе, месье, что как-то раз один из молодых посетителей забыл на скамье философский трактат, пособие для экзамена на бакалавра. То есть, сами понимаете, солидный труд. Так вот, месье, оказалось, что это какая-то белиберда. Не говоря уж о том, что там было не все. Например, ни слова ни о магнетизме, ни о планетах, ни о статистике. Удивительно, правда? Кстати, месье, нескромный вопрос: то дело, о котором вы упоминали зимой?..
— Продвигается, спасибо. Надеюсь, что вы не ошиблись.
— Слишком мала была вероятность ошибиться, месье.
— Альфред, у меня новый проект. Проект — громко сказано, но, в общем, скажите, это осуществится?
— Это началось сегодня?
— Да.
— Это тайна?
— Да.
— Деньги?
— Нет.
— Понимаю, понимаю. В каком месяце вы родились?
— В мае.
— Так у вас скоро день рождения?
— Не напоминайте.
Альфред заглянул в свой блокнотик.
— Девять шансов из десяти. Вы получите желаемое.
Месье Браббан улыбнулся.
— Я бы предложил вам выпить со мной.
— Здесь это не принято, месье.
— Знаю, знаю.
— Месье может оставить чаевые.
Месье Браббан улыбнулся.
— Значит, все удастся?
И подумал: белошвейка, белошвейка, белошвейка, белошвейка.
— Знаете, что называют философией в Сорбонне? — продолжил Браббан. — Социологию, логику и прочее в этом роде, но о том, как надо жить — «уот»[37]? Ни слова.
— Как раз об этом я и говорил, месье.
— Ну вот, видите.
Он протянул Альфреду две бумажки по пять франков.
— Благодарю вас, месье. Планеты никогда не ошибаются.
— Хочется верить, хочется верить.
И он бодро вышел, неся котелок на голове.
Его имени нигде не было; значит, он провалился. Это его особо не удивило; он безучастно смотрел на список, словно искал имя какого-нибудь друга. Удовольствие или досада окружающих внушали ему лишь презрение. С безразличным видом он отправился прочь. Чуть поодаль ему встретился субъект, в котором, как ему показалось, он узнал Роэля. Он сомневался из-за своей близорукости; но субъект подошел к нему.
— Тюкден, надо же. Как поживаете?
— Ничего, благодарю. Вы сдали?
— Сейчас выясню.
— А я провалился, — сказал Тюкден.
— Что сдавали?
— Общ(ую) фило(софию) и логику.
— А я записался на психо(логию) и социо(логию).
Тюкден повернул обратно вслед за Роэлем. Тот просмотрел списки допущенных к устному туру.
— Так и есть. Провал, — сказал он.
— Оба экзамена?
— Оба. Бреннюир допущен к психо(логии).
— Не удивительно, — с презрением сказал Тюкден.
— А Ублен? Я не обратил внимания.
— Его тоже засыпали, вот гадство.
— В этом году засыпали уйму народу.
— Хотят поднять уровень образования. Насмешили.
— Что вы сейчас собирались делать? — спросил Роэль.
— Ничего определенного.
— Можно пойти в Люксембургский сад.
Роэль слышал от Бреннюира, будто Тюкден интересуется современной поэзией, а поскольку они оба только что провалились, он готов был испытывать к нему симпатию. Они прошли мимо шляпного магазина, где был выставлен портрет с автографом боксера Жоржа Карпентьера[38].
— С этим деятелем всем уже плешь проели, — сказал Роэль.
— Полная кретинизация, — согласился Тюкден. — Как и любой спорт.
— Спорт разный бывает, — возразил Роэль. — Идиотство — чемпионаты и истерики вокруг них.
— И правда, — вспомнил Тюкден. — Вы же занимаетесь спортом.
В детстве Тюкден от силы раз семь ударил ногой по футбольному мячу; родители запретили ему даже садиться на велосипед, сочтя этот вид транспорта слишком опасным. Зато Роэль умел ездить на мотоцикле, а прежде слыл будущей надеждой «гака» (Гаврского атлетического клуба). После приезда в Париж он забросил спортивные занятия, но вовсе не презирал их.
Они пересекли площадь Медичи и вошли в Люксембургский сад.
— Где вы живете? — спросил Роэль.
— На улице Конвента. Вы ведь знаете, что теперь мои родители в Париже.
— В Гавр летом не поедете?
— Нет. Думаю, останусь в городе.
— А я поеду в Гавр, — сказал Роэль.
— Теперь он уже не тот, — произнес Тюкден. — А во время войны шикарный был город: с англичанами, китайцами, индусами, кабилами.
— И бельгийцами. Противными бельгийцами.
— Они погоды не делали. А помните, как рабочие расправились с кабилами в районе Рон-Пуан? А китайский новый год на площади Тьер?
— И перемирие. Помните перемирие?
Им навстречу попалась женщина. Роэль заглянул ей прямо в глаза. Она выдержала его взгляд и прошла мимо. Они находились у ворот, ведущих на улицу Ассас.
— Что ж, я вас покину, — сказал Роэль.
— Надеюсь, увидимся в первый день учебного года, — сказал Тюкден.
— Я тоже надеюсь. Брошу эту мерзкую работу воспитателя. Стану свободнее, и можно будет чаще видеться. Прощайте.
Они сердечно пожали друг другу руки. Роэль повернул назад. Тюкден замедлил шаг, затем обернулся: да, Роэль шел за той женщиной. Тюкден шпионил за ними издалека, ему было любопытно, и это любопытство его смущало. Роэль догнал женщину и несколько минут не отставал от нее. Тюкден понял, что он ей что-то говорит. Но не мог разглядеть, отвечает ли она. Роэль продолжал идти рядом с женщиной. Они миновали фонтан, затем поднялись по лестнице. Тут Тюкден заметил, что женщина улыбается. Он остановился и стал рассеянно разглядывать кораблики, которые пускали дети. Солнце начинало садиться. Часы на здании Сената пробили пять. Один корабль перевернулся, и послышалось жалобное мяуканье судовладельца. Тюкден повернул на улицу Ассас. В мозгу у него был туман, плотный туман. Мысль работала вяло. Голова была как ватная.
