Аристархов молчал, не вполне понимая, чего, собственно, хочет генерал.
— Я могу сделать так, что тебе хватит марок на всю оставшуюся жизнь. По нынешним временам, — усмехнулся генерал, — это важнее, чем присвоение очередного звания.
— Что я должен для этого, генерал? — Аристархов подивился странности судьбы: отдавал жизнь, а ему взамен — германских марок до конца этой самой жизни.
— Да ничего особенного, — махнул рукой генерал. — Закинут груз, низенько так протянешь ночью над батюшкой-Рейном, через датскую границу, сядешь на НАТОвской базе под Оденсе. Люди встретят, разгрузят, а ты обратно. И всё.
— И сколько? — серьёзно уточнил Аристархов.
— Много, — трезво и строго, даже с каким-то неодобрением посмотрел на него генерал. — Ты себе и представить не можешь.
— Что за груз? — Это было невероятно, но Аристархов распознал в густом сумеречном воздухе абрис птицы, плавно сместил машину в сторону, так что не потревожил ни генерала в кресле, ни летящую своей дорогой птицу. — Сова, — сказал Аристархов.
— Зачем тебе знать? — спросил генерал. — Целку строишь?
— Интересно, — пожал плечами Аристархов.
— Да мне плевать, будешь ты знать или нет! — вдруг заорал, выпучив глаза, генерал. — Это не имеет никакого значения. Не ты, так другой полетит, отлично, мне ещё и экономия! Пусть хоть все на свете знают, пусть в газетах напишут…
— В нашей военной точно не напишут, — зачем-то вставил Аристархов, вспомнив, как огорчился редактор, что не ему жить в каменном бюргерском особняке на берегу круглого озера.
— Дела идут так, — отчеканил, определённо кого-то передразнивая, генерал, — что наши прежние, сформированные в условиях тоталитаризма, представления о воинской службе и офицерской чести вступили в объективные противоречия с переживаемым Россией переходным периодом её истории. Пара бочек новейшего ракетного топлива с космодрома в Плисецке, — закончил упавшим голосом. — Говорят, лучшее в мире, ни у кого такого нет. Собственно, товарищи из Минобороны уже запродали его американцам. Но товарищи из Западной группы войск проявили инициативу, свистнули пару бочек, чтобы толкнуть то ли немцам, то ли французам. Какая разница, кому давать, капитан?
Немецкий диспетчер вежливо проинформировал Аристархова, что вертолёт покидает воздушный коридор канцлера, поступает в ведение российского военного диспетчера.
— Ветер западный два, курс семнадцать, видимость сто, дуй до базы, — зевнул российский военный диспетчер.
— Жидкие противогазы? — спросил Аристархов у генерала, мягко, как на подушку, опуская вертолёт на площадку.
— Прибыли? — удивился генерал. — Так точно, капитан, жидкие, не сухие же? Согласись, что-то в этом есть.
— Как и в том, что мы всё ещё называемся группой войск, — добавил Аристархов.
— Значит, завтра в шестнадцать ноль-ноль у третьего ангара.
Генеральский джип уже подрулил к вертолёту.
— А если нет? — спросил Аристархов.
— Посоветуйся с женой, капитанчик, — легко, как будто не ел, не пил, не продавал под видом жидких противогазов ракетное топливо, выпрыгнул из вертолёта генерал. — Уж она-то не будет из себя строить целку.
При всём желании Аристархов немедленно сделать этого не мог. Жанна нанялась в прислуги в немецкий дом. Ходила туда убираться три раза в неделю. Сегодня утром она сказала Аристархову, что хозяева принимают гостей, она останется мыть посуду, а Динку оставит у соседей.
— Будешь подавать на стол? — спросил Аристархов, представляя себе, как Жанна носит из кухни закуски, а почтенный немец важно объясняет гостям, что эта фрау — жена русского офицера-лётчика.
— За деньги, которые они мне платят, я им и на стол подам и стриптиз на столе устрою, — нагло посмотрела ему в глаза Жанна, похлопала себя по крепким, но уже начинающим оплывать бёдрам. — Если они, конечно, захотят смотреть.
В последнее время ей доставляло удовольствие говорить ему наперекор.
Аристархов внимательно смотрел в её сузившиеся потемневшие глаза и не знал, что ответить. Он мог сказать какую-нибудь грубость, мог махнуть рукой и уйти, наконец, мог съездить ей по физиономии, но он не мог её понять. Пожалуй, впервые с того дня, точнее, вечера, как уложил её в полковой амбулатории на медицинскую кирзовую кушетку, которую она предварительно застелила свежей простынёй со штемпелем «пионерлагерь «Чайка». Это сообщало ему чувство абсолютного земного одиночества, сродни тому, какое он однажды испытал, пролетая над уничтоженной советской автоколонной. Ни одного живого, только море огня, развороченные цистерны, чёрные, как головешки, трупы в песке.
— Теперь, Аристархов, я получаю больше тебя! — рассмеялась Жанна, но не было в её смехе ни веселья, ни удовлетворения, одно лишь презрение к мужу, из чего Аристархов заключил, что Жанна всё равно считает, что зарабатывает недостаточно.
И ещё ему отчего-то подумалось, что Жанне очень хочется, чтобы он возразил или возмутился. Тогда она скажет ему всё. Аристархов всегда трудно осмысливал внезапный переход женщин от лояльности к безжалостности. На его глазах в Германии без видимых причин распалась не одна семья. Аристархову, впрочем, казалось, что уж они-то с Жанной никогда. Глядя в сузившиеся, потемневшие малахитовые глаза жены, он понял, что грань немыслимо тонка, что лояльности в Жанне осталось ровно столько же, сколько в уральских камнях этого самого, выработанного ещё в прошлом веке, малахита. А может, ещё меньше.
Но Аристархов не давал простора эмоциям, не обобщал, не клепал логическую цепь, не провидел, тем самым накликая её, катастрофы. Тем более что очевидный переход Жанны от лояльности к безжалостности как-то сглаживался, был не столь остр и ранящ в повседневных отношениях. Бюргерский особняк на берегу круглого прохладного озера в Саксонии если и не казался Аристархову крепостью, то не казался и воздушным замком, карточным домиком, готовым рухнуть от любого неосторожного движения.
Подъезжая к дому, он увидел, что темны окна. Аристархов всё же прошёлся по комнатам: вдруг вернулась и легла спать?
Пусто. И в детской пусто.
Только в слабом свете специальной лампы мерцал на подоконнике круглый, как плафон, аквариум. Динка увидела его в здешнем зоомагазине и не отстала, пока не купили. Сама же и определила, кому в аквариуме жить: двум белым африканским лягушкам, удивительно похожим на маленьких — с руками и ногами, — но как бы расплющенных водяных человечков, то матово-стеклянных в витиеватых лиловых прожилках, то синеющих, то пунцовеющих изнутри. Вероятно, лягушки меняли цвет в соответствии с какими-то своими лягушачьими ощущениями. Они прижились в аквариуме, активно поедали корм, носились кругами, а иногда странно застывали на дне, покачиваясь, прижавшись друг к другу, как в шаге, причём та лягушка, которая сзади, обхватывала ту, что спереди, за живот лапками, отчего возникало впечатление, что первая стремится куда-то, а вторая её не пускает, тормозит. Действительно ли первая стремилась, в самом ли деле вторая её тормозила или всё было наоборот, никто не ведал.
Но Жанна однажды заметила Аристархову:
— Гляди-ка ты, совсем как мы!
— Мы? — удивился Аристархов. В их жизни было по-всякому, но никогда, кажется, не было стоя.
— Я не об этом, — поморщилась Жанна, — видишь, как он, гадина, вцепился в неё, не пускает?
— Куда не пускает? — неожиданно обиделся за «него» Аристархов.
— Куда-куда? На кудыкину гору! Куда она хочет! — разозлилась Жанна.
— Домой в Россию? — усмехнулся Аристархов.
— Ну конечно, — внезапно успокоилась Жанна, — куда же ещё? Домой в Россию.
Аристархов забыл про лягушачий разговор, но через несколько часов за ужином Жанна вдруг произнесла, глядя куда-то в сторону:
— Не знаю, как тебе, Аристархов, а мне Россия не дом.
А что тогда дом, хотел спросить Аристархов, но не посмел, так как сам не был уверен: дом ему Россия или не дом? Если дом, то странный какой-то, такой, что у Аристархова не только никогда не было в нём своего дома, но и вообще не предвиделось, как и у большинства вывозимых из Германии в российское никуда офицеров. Дом, жадно разинувший пасть на скопленные Аристарховым немецкие марки, но щетинисто враждебный всем попыткам хоть как-то в нём устроиться. Последний по времени ответ капитан Аристархов получил наложенным платежом из Вологодской области: за семьдесят заболоченных соток хрен знает в какой дыре с него требовали… сто тысяч долларов. «Дом», которым была Россия, в который предположительно стремилась одна лягушка, а другая её не пускала, видимо, полагал, что отважнее всего его будут защищать бездомные офицеры.
Аристархов знал, где располагался особняк, в котором убиралась, а теперь, стало быть, ещё и прислуживала Жанна. Несколько раз он отвозил её туда, забирал. Недавно, впрочем, Жанна купила подержанную крохотную «хонду» и с тех пор перемещалась по Германии самостоятельно.
