Я её тоже понимаю. Без мужиков у меня тут в черновиках натерпелась по горло. А читателям, изголодавшимся по увлекательнейшим любовно-детективным перипетиям и уже скрежещущим ногтями и зубами в пустыне наших с Серафимом досужих размышлений, объявляю! Ненасытное брюхо ваше да утешено будет! Внимание! Я бросаю первый невегетарианский кусок.
Однажды зимой я поехал кататься на лыжах. Лыжи и вообще спорт, связанный с какими-либо техническими приспособлениями, я терпеть не могу, но нужно было куда-то деться и от матери, и от проблем, и от себя. Пришлось уехать от себя на лыжах в одно гористое и лесистое место за городом. Ехал я на электричке в толпе таких же убежавших от себя идиотов разного пола. День выдался солнечный и как-то с утра уже легкомысленный. Я катался с крутых горок и наблюдал, как это же самое, иногда очень забавно, проделывают другие.
Раньше, когда иллюзии владели мной безраздельно, я иногда выбегал по утрам в близлежащий парк на разминку и там тоже с удовольствием созерцал, как некоторые граждане на 30–40 минут освобождаются от оков культуры и нравственности под видом физзарядки. Подавленные так называемой приличной жизнью обезьяньи рефлексы находили самые разнообразные выходы: в нелепых скачках, немыслимом вихлянии задом (у женщин), в забрасывании расслабленных рук за шею во время гориллообразной ходьбы, жужжании и вскрикивании при свершении каких-либо странных движений. Короче, разнообразен арсенал физзарядочной шизофрении, как разнообразно безумны её представители. Есть, конечно, и ортодоксы от физкультуры, делающие всё так, как им диктует телевизор на утренней или производственной гимнастике. Но кого интересуют ортодоксы. Таковых среди читателей этого упаднического сочинения, я думаю, не сыскать.
Но продолжу повесть о лыжах, встречах таинственных и роковых, о поцелу… стоп. Всем сразу стало хорошо при упоминании о поцелуях, но об этом после.
Наскучив бесцельным топтанием снега двумя заострёнными досками, я с отчаяния углубился в лес по едва накатанной лыжне и после получасового барахтанья в глубоких сугробах взобрался на довольно высокий пригорок, откуда открывался широкий обзор окружающего зимнего леса. Место было безлюдное, погода безветренная, всё залито ярким, как будто не зимним солнцем, а с меня после восхождения на гору пот лил, как где-нибудь на Багамских островах. Поэтому, сняв с себя куртку, два свитера и майку, я остался по пояс голым, а снятую одежду решил набросить для просушки на невысокие молодые ёлочки на краю пригорка. Пройдя туда и развесив одежду, я повернул было вспять, но тут…
Среди группы маленьких ёлок торчала одна высокая сосна с оголённым стволом, так вот, прислонившись спиной к этой сосне шагах в десяти от меня стояла обнажённая, как и я по пояс, молодая женщина. Не буду долго расписывать, как я был я приятно поражён этим сюрпризом, а перейду к дальнейшему повествованию.
Я замер на месте как парализованный и с неожиданным для себя вожделением стал рассматривать её спортивно торчащие груди с очень светлыми и небольшими сосками. «У Лины в подобной позиции груди немного отвисают, а соски гораздо темнее, — очень вдумчиво решил я. — Интересно бы проверить тактильные ощущения на нажим и шероховатость кожи».
Этими наукообразными соображениями я скрывал сам от себя удивление перед тем фактом, что женщина вот уже 2 или 3 минуты стоит неподвижно, не вскрикивает и не бежит куда-нибудь в кусты, на ходу прикрывая свои светло-кофейные кружочки на груди руками или первой попавшейся тряпкой. «Лина на её месте, наверное, была бы уже под горою. А впрочем… кто знает своих так хорошо изученных и всё же так мало знакомых на самом деле подруг». Тут, наконец, я оторвал глаза от кофейных кружочков и обратил внимание на то, что глаза женщины закрыты. Закрыты ли? В какое-то мгновение мне показалось, что веки прижмурены не плотно, не до конца, и лыжница-нюдистка с любопытством экспериментатора наблюдает за моим поведением подопытного кролика.
«Ага, — сообразил я, — ты думаешь, я так и брошусь к тебе и буду вымаливать что-нибудь просьбами или попытаюсь овладеть тобой силой? А может, ты думаешь, что я, как интеллигентный человек, незаметно стушуюсь и уйду за кусты, где буду ждать, когда вы, мадам, соизволите покрыть свои прелести? Так вот: из деревни я ушёл, но до города, естественно, не добрался. Милиция помешала. Поэтому постоим, подождём, позагораем».
Я сделал шаг назад, спиною навалился на свитер, висевший на ёлочке, и замер в безмолвном созерцании и зажмуренных глаз, и обычного женского лица со светло-каштановой аурой волос, и довольно спортивного торса, и опять, конечно, кофейных кружочков и выпуклостей, кои они венчали. Я так напряженно всматривался в её закрытые глаза, пытаясь понять, видит она меня или нет, что обострившимся, как у подзорной трубы, зрением стал различать лёгкую испарину на её розовом от солнца лбу, и на висках, и на шее, и между двух кофейных кружочков, и возле пупка…
Я очнулся от того, что бесцеремонно дунул ветер. Солнце уже почти не грело. Естественно, лыжницы-нюдистки и след простыл. Я, как последний идиот, прохлопал её ушами, глазами, зубами и всем прочим. Под сосной, где она искушала меня своей невозмутимостью, снег был утоптан, и лыжня вела вниз и дальше в глубь леса.
— В погоню! — крикнул я и очертя голову кинулся по горячему следу.
Соизволение на удачливость в погоне тоже не каждому даётся и не во всякий день. Разморенный воздухом, неистовым бегом сквозь почерневший в сумерках лес, а потом внезапным вагонным теплом и покачиваньем, я, конечно, вновь задремал. И приснился мне чудный сон, может быть, даже более приятный и чудный, чем давешняя встреча. Во сне я опять катался на лыжах, но уже не один, а с моей искусительницей одиноких путников. Мы покоряли сказочные снежные вершины, как боги лыж, а иногда парили в воздухе, как дети эфира. Где-то в чудовищно-волшебном лесу мы останавливаемся под разлапистой хрустальной елью и каким-то образом целуемся с расстояния в 10 шагов сквозь вуаль сыплющихся эротических снежинок. То оттуда, то отсюда наплывали на меня кофейные кружочки. Их становилось всё больше и больше, и каждая пара уже светилась, как пара волчьих глаз… Вдруг вокруг всё зашумело, задвигалось, я с трудом разлепил глаза и обнаружил, что вагон пуст, а за окнами ночь и огни вокзала.
Душещипательная история. Не правда ли? И подана недурно. А эти кофейные кружочки, как волчьи глаза, весьма кстати, весьма. Я-то в этом кое-что соображаю. Но вообще наблюдается некоторая вялость, заторможенность и, я не побоюсь такого смелого сравнения, как неполовозрелость повествования. Не чувствуете? Нет? Много лишних и вводных слов. Мало динамики. Перед мнимой погоней мой герой мог бы слегка расшевелить своё обломовское воображение и, хотя бы для смеху, попытаться изнасиловать эту с кружочками. А погоню можно было провести через горящий лес, наполненный вооружёнными нарушителями государственной границы (можно душманами). А перед самым финишем эту русалку на лыжах заставить сломать ногу где-нибудь в бедре, и для оказания ей первой медицинской помощи Серафиму пришлось бы раздеть её догола, в силу чего она из чувства благодарности и не обращая внимания на страшную боль отдалась бы ему тут же на месте душой и телом. Любой более или менее профессиональный писатель на месте моего непрактичного Серафима завернул бы сюжет именно таким образом. Но…
Чувствуете вы, с другой стороны, какая свобода творческого насилия и пацифизма открывается вам по произволу главного манипулятора? Открою даже некий секрет. Литература здесь не самое главное. Мы все сообща творим не как литераторы, а как боги, создающие новые миры. Миров этих доселе не существовало, и с окончанием их — других не будет. В олимпийской иерархии создателей миров я — Зевс, Серафим, возможно, — Аполлон, лыжница — Венера, читатели — гефесты, ареи, гипносы и т. д.
А то, что в речи Серафима много лишних или вводных слов, скорее плюс, чем минус, ибо, если мы экспериментируем не столько с литературой, сколько с самой жизнью, то в реальной жизни междометия и блеянье, когда сказать нечего, играют роль, может быть, гораздо более значимую, чем хорошо обдуманные мысли и слова. Я знавал одного парня, который со знакомыми девицами только экал да мэкал, но спал он с ними со всеми. А я в молодости заводил разговоры блестящие по эрудиции, по форме и по существу, а девственность потерял только в 21 год.
Но тут внезапно появляется обещанный в самом начале в перечне действующих лиц один из носителей здравого смысла и ужасается тому, что происходит. Мало того, что налицо порнография, профанация лыжного спорта, декаданс нравов, так настораживают ещё некоторые явления, оканчивающиеся на «измы», и среди прочих несомненный дзен-буддизм (медитация на двух кофейных кружочках). Я согласен, дело зашло слишком далеко, и для отрезвления горячих голов я выношу на авансцену под прожектора нечто до боли знакомое: СОЦРЕАЛИЗМ. Убедительная просьба, в частности к дамам: всем оставаться на своих местах и, главное, никаких истерик.
